Я была «гейшей» до двадцати семи лет. Конечно, они сейчас придумали другие названия, но суть профессии остаётся той же. Я прислуживала богатым туристам из Европы и Америки, снималась для порно-журналов.
– Но как ты попала к феминисткам? Я знаю, ты одна из наиболее активных среди них здесь?
– Это верно. Однажды моё терпение лопнуло. Ведь им недостаточно было моей красоты и молодости. Им надо было мучить меня, терзать, отнять у меня всё, в первую очередь, здоровье.
Мы сидели с Нобуко в маленькой гостинице, гостинице, где вместо стёкол на окнах сохранилась ещё восковая бумага старой Японии, а двери похожи на раздвижные ширмы, расписанные крупными цветами. На полу два матраца для нас. Нобуко надела изумрудное кимоно, для меня было приготовлено другое, цвета сапфира.
– С каждым разом это было всё большей пыткой, в особенности, когда они стали снимать меня на видео, – продолжала молодая женщина напротив меня, заметно волнуясь, – они стягивали моё тело лосиновыми ремнями, которые впивались в кожу. Они кололи меня остриём самурайской сабли так, что текла кровь. Я, помню, стонала, прося их прекратить это, но им надо было непременно доснять этот садистский фильм. Они обещали мне большие деньги, но, разумеется, обманули и заплатили совсем немного.
Нобуко пошла взять чайник на низком столике, который помимо матрацев, составлял всю мебель нашего номера. Движения у неё плавные, на высокой шее чудной формы голова, в посадке которой есть что-то решительное. Нобуко сопровождала меня из Токио. Мы три часа добирались поездом «Синкан-сен» в Киото. Потом зашли в «Тинтикурин», ресторанчик, где давали лучшие в Киото темпуру, камамеси и зосуй по уверению моей японской подруги. От сакэ мы отказались.
– Они напоили меня на всю жизнь. Больше не хочу, – сказала Нобуко, – чтобы я меньше чувствовала боль, они давали мне сакэ перед съёмками. Очень крепкая, горячая японская водка, знаешь?
Язык Нобуко был беглым английским с характерным токийским акцентом, мягким в интонации. Теперь мы, полулёжа на матрацах, застланных покрывалами того же цвета, что наши кимоно, пили с ней зелёный чай из чёрных с золотом чашек, умещающихся как раз на ладони. Бывшая столица Японии Киото всегда стремилась сохранить аромат старины. Тихая музыка с обрывистым барабаном и ломкими струнами причудливо вливалась будто прямо из стен в наш номер в «Юката».
– Так я и ушла к феминисткам. Разыскала их. Я слыхала об этом движении давно, правда, не думала, что для меня это возможно. Но однажды прочла статью о туристской проституции в их журнале и поверила, что они примут меня к себе. С тех пор я люблю только женщин. Не могу смотреть на своих мучителей.
Перед сном мы пошли с Нобуко в баню, которая находилась в гостинице. Японцы вынуждены экономить воду и не устраивают индивидуальных душевых в номерах. И ванны у них в домах не такие , как у нас квадратные и глубокие, в которых не лежат, а сидят... Мы разделись. И тут я увидела на прекрасном теле Нобуко шрамы, рубцы, особенно страшные на груди. Я с трудом сдерживала свои чувства, холодея и покрываясь мурашками, пока Нобуко рассказывала свою историю, а когда я увидела её обнажённой с этими следами пыток, слёзы брызнули из моих глаз, и я стала целовать её шрамы. Она гладила меня по голове, приговаривая:
– Всё хорошо, хорошо, успокойся. Это позади.
The Former Geisha
“Until I was 27, I worked as a geisha. Of course, now they have thought up other names for the profession, but the work remains the same. I served the rich tourists from Europe and America and sometimes I posed for pornographic magazines.”
“How did you come to join up with feminists? I know you have become one of the most active ones here.”
“Yes, I am. Well, one day my patience just came to an end. My beauty and youth weren’t enough for them. They kept on tormenting me and robbing me of other things, especially my health.”
Nobuko and I were sitting in a little hotel, where in place of glass the windows were glazed with wax-covered paper as in old Japan and the doors resembled moveable screens, painted all over in large flowers. Two mattresses lay on the floor for us. Nobuko put on emerald-colored kimono; another one, the color of sapphires, had been laid out for me.
“Each time had become a greater torture for me, especially when they videotaped me,” continued the young woman across from me, visibly disturbed. “They tied me up with thin chamois strips, which dug into my skin. They pricked me with a sharp samurai sword until I began to bleed. I remember that I moaned and pleaded with them to stop, but they insisted that they had to finish this sadistic film. They promised me a lot of money, but of course deceived me and only paid a small amount.”
Nobuko went to get the teapot from the low table which, in addition to the two mattresses, made up the entire furnishings of the room. She had a flowing way of walking; her marvelously shaped head sat decisively on her long neck. Nobuko was accompanying me from Tokyo. We had spent three hours on the Sinkan-sen train getting to Kyoto. After that we headed to the “Tintukurin” restaurant, because one of my Japanese friends had assured me that they served best tempura in Kyoto there. We declined the sake.
“They got me drunk on it for my whole life. I don’t want any more of it,” said Nobuko. “They used to give me sake before the photo sessions so I wouldn’t feel the pain so much. It’s a very strong hot Japanese vodka, you know.”
Nobuko spoke fluent English with the characteristic Tokyo accent – a soft intonation. Now, half lying on the mattresses which were spread with coverlets of the same color as kimonos, we drank green tea from black and gold teacups which just into the palms of our hands. Kyoto, the former capital of Japan, always strived to preserve an aura of antiquity. The quiet music of drums and fragile strings floated into our rooms in the “Yukata” as through the walls.
“So that’s how I left to join the feminists. I looked them up. I had heard about their movement a long time before, but I really didn’t think it would be possible for me. Then one day I read an article in one of their magazines about prostitution for tourists and I felt they would accept me as on of their own. From that day I prefer the company of women. I can’t look at my former tormentors.”
Before going to sleep, Nobuko and I went to the hotel baths. The Japanese have to be careful about using water and don’t build private showers in the hotel rooms. And the bath tubs in their homes aren’t like ours: they are square and deep; you sit instead of lying in them. We undressed. Suddenly, I saw on Nobuko’s beautiful body all kinds of scars, especially horrible on the chest. I could hardly restrain my feelings, shivering all over as Nobuko told her story, and when I saw her naked with the traces of these torments, I broke into tears and kissed her scars. She stroked me on the head and added, “It’s all right. Don’t upset yourself. Calm down. All that is over now.”