VII
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА В СОХО
Три недели спустя, Остин получил записку от Вилльерса с просьбой навестить его в один из двух вечеров, во второй половине этого дня, или следующего. Он выбрал ближайшую дату, и, придя к нему, застал Вилльерса, как обычно, сидящем на подоконнике. Несомненно, тот пребывал в состоянии медитации, наблюдая сонное движение улицы. Рядом с ним находился бамбуковый столик, вещица весьма необыкновенная, украшенная позолотой и живописной росписью причудливых сцен. На столике лежала кипа разных бумаг, разложенных в определенном порядке, и опись, составленная столь же четко, как все в офисе мистера Кларка.
– Ну, Вилльерс, тебе что-нибудь удалось узнать нового за последние три недели?
– Думаю, кое-что есть. У меня здесь один, может, два документа, которые я нахожу исключительными, и я призвал тебя обратить свое внимание на имеющиеся в них свидетельства.
– И эти документы имеют отношение к миссис Бьюмонт? Ведь в ту ночь ты действительно видел Крэшоу, стоящим на крыльце дома на Эшли-стрит.
– Что касается этого вопроса, то мои убеждения остаются неизменными, но ни мои расследования, ни их результаты не имеют никакого отношения к Крэшоу. Однако в моих исследованиях появились странные спорные моменты. Я, наконец, выяснил, кто такая миссис Бьюмонт!
– Кто же она? Что ты об этом знаешь?
– Я хочу сказать, что и ты, и я, мы оба знаем ее гораздо лучше под другим именем.
– И что же это за мя?
– Герберт.
– Герберт! – Осин повторил это слово, застывший от удивления.
– Да, миссис Герберт с Поль-стрит, Хэлен Воган, ранние приключения, которой, мне не известны. У тебя была возможность оценить выразительность ее лица. Когда придешь домой, взгляни на портрет, что находится на последней странице книги ужасов Мэйрика, и ты узнаешь источник своих воспоминаний.
– И у тебя имеются доказательства этого?
– Да, доказательства лучше не придумаешь. Я сам, своими глазами видел миссис Бьюмонт. Или все-таки мы будем называть ее миссис Герберт?
– Где ты ее видел?
– Совсем не в том месте, где ты ожидаешь увидеть леди, живущую на Эшли-стрит, на Пиккадилли. Я видел ее входящей в дом на самой запущенной и презираемой улице в Сохо. На самом деле, у меня была назначена там встреча, разумеется, не с ней, но и она оказалась там же, в тоже время и в том же месте.
– Все это кажется весьма удивительным, но я не могу назвать это невероятным. Ты должен помнить, Вилльерс, что я видел эту женщину в приличном месте, в привычной для нее атмосфере всякого рода интрижек лондонского общества, где она болтала и смеялась, и потягивала свой кофе в общей гостиной в обществе таких же людей. И после этого, ты понимаешь, что ты говоришь?
– Разумеется. Я не позволил бы себе всякого рода домыслы, или фантазии. У меня не было намерений найти Хэлен Воган, потому что я разыскивал миссис Бьюмонт в темных водах лондонской жизни, но исход был именно таков.
– Тебе должно быть пришлось побывать в странных местах, Вилльярс.
–Да, мне пришлось побывать в очень странных местах. Как ты понимаешь, было бы бесполезно идти на Эшли-стрит и просить миссис Бьюмонт вкратце рассказать мне о ее прошлой жизни. Нет, я не такой самонадеянный, чтобы подумать, что ее биография была уж столь безупречна, само собой напрашивалось то, что в прежнее время она должна была вращаться в кругах не таких рафинированных как те, в которых она обитает сейчас. Если ты видишь грязь, всплывшую на поверхность потока, будь уверен, что она уже побывала на дне. И я пошел на дно. Мне всегда нравилось погружаться в атмосферу Подозрительных Улиц для своего удовольствия, и в данном случае я нашел свои знания этих мест и его обитателей весьма полезными. Пожалуй, излишне говорить, что мои друзья никогда не слышали имени Бьюмонт, и, поскольку, я никогда не видел эту леди и был совершенно беспомощен описать ее, я был вынужден действовать не столь прямолинейно. Тамошние обитатели знают меня, я всегда помогал некоторым из них, оказывая им, время от времени различные услуги, поэтому предоставить мне некоторую информацию было просто любезностью с их стороны, и потом они отлично знали, что я не являюсь тайным осведомителем или агентом Скотлэнд Ярда. Я был обязан прервать много хороших связей, хотя, до тех пор пока я не нашел, то, что искал, пока я не вытащил рыбу на берег, до того момента я даже не предполагал, что это та самая рыба. Но я слушал, и, как я уже говорил, моё врожденное пристрастие к выслушиванию бесполезной информации в этом мне здорово помогло, в конце концов, я ощутил себя владельцем очень любопытной истории, хотя, как я представляю, совсем не той истории, которой я ожидал. Она заключается в следующем. Каких-то пять или шесть лет тому назад, некая женщина под фамилией Рэймонд, неожиданно поселилась по соседству с тем местом, о котором я говорил. Мне описали ее, как совсем молоденькую, не более семнадцати или восемнадцати лет, очень привлекательную и всё выглядело так, будто она прибыла из деревни. Я был бы не прав, говоря, что она пришла в этот особенный квартал, в поисках там своего места, или была как-то связана с теми, кто там обитал. Но из того, что я услышал о ней, думаю, что самый грязный притон Лондона был бы гораздо лучшим место для нее. Та особа, от которой я получил информацию, как ты можешь полагать, не была великой пуританкой, так вот даже она содрогалась и таяла на глазах, конфузясь от стыда, рассказывая мне о безымянных низостях, бесчестиях и подлостях что были заложены в той девице еще неразорвавшимся снарядом. Прожив там около года, или, возможно, чуть больше, она исчезла также внезапно, как и появилась, и никто ничего не знал о ней до тех пор, пока не произошел тот случай на Поль-стрит. Первое время она приходила в свое старое прибежище только изредка, затем стала там появляться значительно чаще и, наконец, стала жить там так же, как и прежде, в течение шести или семи месяцев. Не стоит углубляться в детали той жизни, какую вела эта женщина, если тебя интересуют подробности, то ты можешь просмотреть альбом Мэйрика. Его рисунки не были плодом его воображения, уверяю, они все нарисованы с натуры. Потом она снова исчезла, и люди, что жили там, совсем ее не видели в течение нескольких месяцев. Мой информатор рассказал мне, что она взяла несколько комнат в доме, который он мне показал, и эти комнаты она имела привычку посещать два или три раза в неделю и всегда в десять часов утра. Я предположил, что один из этих визитов мог быть днем, когда она оплачивает по счетам за аренду комнат, и я, таким образом, могу в компании с моим проводником понаблюдать за ней, спрятавшись неподалеку без четверти десять. И часы и леди пришли с ровной пунктуальностью. Мой друг и я стояли под аркой, немного сзади улицы, но она все-таки увидела нас, и дала понять мне взглядом, что я должен навсегда забыть то, что видел. Этого взгляда было вполне достаточно для меня. Именно тогда я узнал, что миссис Рэймонд – это миссис Герберт, тогда как миссис Бьюмонт совершенно вылетела у меня из головы. Она вошла в дом, а я наблюдал за тем местом в течение четырех часов, пока она не вышла, и затем я последовал за ней. Это было долгое преследование, и я был очень осторожен, держа ее в поле зрения на всем протяжении пути, следуя за ней сзади. Она привела меня сначала на Стрэнд-стрит, затем на Вестминстер, и затем на Ст. Джэимс-стрит, вдоль Пиккадилли. Я почувствовал, как в моей голове возник вопрос, когда она повернула на Эшли-стрит, мысль о том, что миссис Герберт была миссис Бьюмонт, пришла в мою голову, но это было совсем невозможно, чтобы быть правдой. Я ждал на углу, не упуская ее из виду все это время, и особенно следил за домом, в котором она остановилась. Это был дом с веселыми шторками на окнах, дом цветник, дом, из которого выходил Крэшоу той ночью, когда повесился в своем саду. Я уже вышел из моего укрытия, собираясь уходить, когда увидел пустой экипаж, который развернулся и остановился у ее дома. Из этого я заключил, что миссис Герберт собирается совершить поезку на нем, и я был прав. Как только это случилось, я встретил знакомого, и мы стояли, беседуя, невдалеке от экипажа, от которого могла быть видна только моя спина. Мы не проговорили с ним и десяти минут, как мой знакомый приподнял шляпу, приветствуя кого-то, обернувшись, я увидел леди, за которой я следовал весь день. «Кто это?» – спросил я, и он ответил: «Миссис Бьюмонт, которая живет на Эшли-стрит». Конечно, после этого у меня не оставалось уже никаких сомнений. Я не знаю, заметила ли она меня, но не думаю, что заметила. Я ушел домой сразу, и, размышляя, я пришел к выводу, что у меня достаточно материала, с которым я теперь могу пойти к Кларку.
– Почему к Кларку?
– Потому что я уверен, что Кларк знает об этой женщине то, что мне совсем не известно.
– Ну, и что потом?
Мистер Вилльерс откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел на Остина перед тем, как ответил:
– Моя идея заключалась в том, что Кларк и я, мы должны были обратиться к миссис Бьюмонт за разъяснениями.
– И ты решился бы переступить порог такого дома, как этот? Нет, нет, Вилльерс, ты не должен так поступать. В конце концов, подумай, какие последствия…
– Скоро я тебе все расскажу. Но я собирался сказать, что на этом моя информация о ней не заканчивается, она завершится несколько необычным образом. Взгляни на эту аккуратную стопку документов, они пронумерованы, видишь, и я даже не отказал себе в удовольствие кокетливо перевязать их красной ленточкой. И все они добыты почти легальным образом, не правда ли здорово? Пробегись сверху глазами, Остин. Это список развлекательных мероприятий миссис Бьюмонт подготовленный для ее избранных гостей. Человек, написавший это, сбежал, спасая свою жизнь, но я не думаю, что после этого он жил долго. Врачи говорили ему, что нервы его расшатаны окончательно, в результате тяжелого нервного потрясения.
Остин взял в руки документы, но читать не стал. Переворачивая пронумерованные страницы, его глаза случайно ухватили слово и всю фразу следующую за ним. Внезапная боль пронзила его сердце, губы побелели, холодная испарина выступила на его висках, и он отбросил бумаги в сторону.
– Убери это прочь, Вилльерс, и никогда не заводи разговор об этом снова. Или ты сделан из камня, или ты не человек? Кто скажет, почему благоговейный трепет и ужас смерти, мысли человека, стоящего в пронзительном утреннем воздухе на мрачном возвышении, на грани между звуком призывного колокола в ушах и ожиданием грубого раската грома – всё это ничто по сравнению с тем, что я прочел. Я не буду это читать, я теперь снова не засну.
– Очень хорошо. Могу вообразить, что ты там увидел. Да, всё это довольно ужасно, но, в конце концов, это старая история, старая мистерия, разыгранная в наши дни и в тумане лондонских улиц, а не посреди виноградников и оливковых рощ. Мы уже знаем, что произошло с теми, кто имел шанс встретиться с Великим богом Паном и теми, кто познал мудрость того, что все символы – это символы чего-то, но не пустоты. И этот был, действительно, изысканный символ, под которым человек в давние времена подразумевал свои знания о вещах самых ужасных. Этот символ нес в себе знания о самых тайных силах, которые заложены в сути всех вещей, силы, перед которыми душа человека должна сохнуть и умирать, чернея, как чернеют тела под действием электрического тока. Такие силы не могут иметь имени, о них ничего нельзя сказать, их нельзя вообразить, разве что, представить их в виде символа. Причем этот символ мы представляем себе в наиболее привлекательном виде, наполненном поэтической фантазией, которая годится для какой-нибудь глупой сказочки. Но ты и я, мы, в любом случае, уже узнали что-то об ужасе, который может обитать в потаенных местах жизни, проявляясь из человеческой плоти, то, что не имея своей формы, может принимать любое обличие. Ах, Остин, как такое может быть? Почему яркий свет солнца не померк до сих пор во мраке, и земля, тая и вскипая, с трудом несет эту ношу.
Вилльерс прошелся по комнате туда и обратно, на его лбу выступили капельки пота. Остин сидел все это время молча, но, заметив его, Вилльерс перекрестился.
– Я повторяю вопрос, Вилльерс, неужели ты войдешь в такой дом, как этот? Ведь ты никогда не сможешь выйти оттуда живым.
– Да, Остин, я выйду оттуда живым, я и Кларк со мной.
– Что ты этим хочешь сказать? Да нет, ты не можешь, ты не осмелишься…
– Подожди минутку, послушай. Воздух в это утро был свежий и приятный, легкий бриз, задувавший с моря, доходил даже до этой унылой улочки, и я подумал, что самое время совершить небольшую прогулку. Пиккадилли протянулась передо мной своей чистой, красочной перспективой, и солнце подмигивало мне на спицах колес проезжавших экипажей, и дрожащими листками на деревьях в парке. Это утро приносило радость, и мужчины, и женщины, которые шли, кто на работу, или просто прогуливались в свое удовольствие, смотрели на небо и улыбались, и ветерок задувал также безмятежно, как на полях, где благоухает дрок. Но, так или иначе, я получил от этой суеты заряд бодрости, и прогуливался в отличном расположении духа. Вскоре я очутился на унылой улочке, куда, казалось, не проникает солнечный свет и свежий воздух, и где несколько пешеходов плелись, неторопливо прогуливаясь, и от углов и арок веяло какой-то нерешительностью. Я прогуливался по этой улочке, с трудом осознавая, где я иду и что я там делаю, но некое чувство, как иногда со мной такое случается, подталкивало меня к дальнейшему исследованию расплывчатой идеи, к достижению совсем непонятной цели. Таким образом, неторопливо продвигаясь по улице, я отметил небольшую торговлю в молочной магазине. Я удивился неестественной мешанине, продаваемых в нем товаров, состоящих из грошовых курительных трубок, черного табака, сладостей, газет, и буклетов с комическими куплетами, всё это было разбросано то тут, то там, соперничая друг с другом в коротком диапазоне единственного окна витрины. Я думаю, что холодная дрожь, которая прошла через меня, была первой, подсказавшей мне, что я нашел то, что искал. Я поднял голову от тротуара вверх и остановился перед магазином, покрытым дорожной пылью. Сверху надпись была поистерта, и красные кирпичи двухвековой давности, казалось, были просто испачканы черной краской, а окна дома сами выглядывали из-за толстого слоя пыли, который лежал, как снег зимой. Я увидел то, что мне было необходимо, но, думаю, прошло минут пять, прежде, чем я снова стал чувствовать себя уверенно, как прежде, и мог идти и расспрашивать о том, что мне необходимо холодным голосом и с невозмутимым лицом. Но, думаю, что все-таки некоторая дрожь в моем голосе еще сохранялась, потому что старик, что вышел из заднего комнаты и стал медленно рыться в своих товарах, посмотрел довольно подозрительно на меня, пока перевязывал пакет с моей покупкой. Я заплатил ту цену, которую он запросил и стоял, склонившись над прилавком, со странным нежеланием забрать моё приобретение и идти. Я спросил его о бизнесе и узнал, что торговля идет плохо, а прибыль, к сожалению, мала, но потом сказал, что эта улица не была такой до того, как движение отвели в другом направлении. Это случилось сорок лет тому назад, как раз перед тем, как умер его отец. Наконец, я вышел из магазина и пошел вдоль улицы быстрым шагом. Это действительно была мрачная улица, и я был рад вернуться туда, где были суета и шум. Не желаешь взглянуть на мою покупку?
Остин ничего не ответил, но слегка кивнул головой, он выглядел все еще болезненно бледным. Вилльерс выдвинул ящик из бамбукового столика и показал Остину продолговатый моток бечевки, жесткой и новой, на конце которой имелась петля.
– Это лучшая пеньковая бечева – сказал Вилльерс – точно такая же, какую использовали раньше в торговле, как сказал мне тот старик. И не дюйма джута от конца, до конца.
Остин сидел, стиснув зубы, и глядел на Вилльерса, еще больше бледнея.
– Ты не сделаешь это – пробормотал он наконец – ты не запачкаешь свои руки в крови. Мой Бог! – воскликнул он внезапно окрепнув в голосе – неужели ты не понимаешь, Вилльерс, что теперь ты сам станешь вешателем?
– Нет, я предложу выбор, и оставлю Хэлен Воган одну с этой веревкой в закрытой комнате минут на пятнадцать. И если, когда мы с Кларком войдем, этого не произойдет, я позову ближайшего полицейского. Вот и всё.
– Я должен идти. Я не могу больше оставаться здесь. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Остин.
Дверь закрылась за Остином, но тут же открылась снова, Остин стоял в дверях бледный и страшный.
– Я совсем забыл – сказал он – я так же расскажу тебе кое-что. Я получил письмо от доктора Хардинга из Буэнос Айреса. Он говорит, что он заботился за Мэйриком в течение трех недель до его кончины.
– Может он рассказал тебе, что послужило причиной, унесшей его жизнь в самом расцвете сил? Ведь это не была лихорадка?
– Нет, это была не лихорадка. По заключению доктора, это было абсолютное разрушение всех систем его организма, вызванное, возможно, неким сильным нервным потрясением. Но он заявляет, что пациент ничего ему об этом не говорил, и что это с ним случилось после одного пиршества.
– Там было что-нибудь еще?
– Да. Доктор Хардинг в конце писма приписал: «Я думаю, что это вся информация, какую я мог дать вам о вашем бедном друге. Он не был долго в Буэнос Айрисе, и никого там не знал, за исключением одной персоны, которая не отличалась лучшим характером, после смерти вашего друга миссис Воган уехала.
(продолжение следует)