Смерть не имеет собственного бытийного содержания, она живет в сознании людей как квазиобъектный фантом, существенный в бытии, но бытийной сущностью не обладающий. Такую ситуацию можно объяснить через “коллективное беcсознательное”: каждый человек интуитивно осознает, что смерть как абсолютный конец чего-либо не существует. Подобная высшая логика существовала до того, как были сформулированы принципы дедуктивной и индуктивной логики. Эту высшую логику можно назвать интуитивной – логикой бесконечности и экстаза. Но приземленный человек, невидящий высшей духовности в любом материальном предмете, - всего лишь смертный в смертном мире, и потому он “дитя страха смерти”.
Что же такое смерть? Отказ от борьбы, смирение, усталость? Может это полный крах, та грань, за которой ничего нет? Или это путь к абсолютной свободе, как у Кирсанова в “Бесах”? Или это все же новый этап духовного развития, переход энергии на более высокий уровень, ее устремленность к Богу ?
В одном из энциклопедических словарей смерть определяется как естественный конец всякого живого существа . Кроме того, некоторые развитые философские концепции, главным образом экзистенциалистских направлений (например, Ж.-П. Сартр, А. Камю) предпочитают провести рубикон, непроницаемо зеркальную преграду-поверхность между живым и мертвым. Жизнь и смерть в данном случае взаимодействуют контактно-отталкивающим образом. Жизнь нетерпима к смерти и не содержит или стремится не содержать в себе ничего мертвого. Смерть - абсолютное ничто, исключающее даже намеки на живое. Наше повседневно-экзистенциальное сознание, основанное на строгой оппозиции жизни и смерти, также как и оппозициях добра и зла, истины и лжи, Бога и дьявола, красоты и безобразия и т.д., воспроизводит классическую, идеологически однозначную метрику мышления.
Сознание человека, воспринимающего мир по принципам дуальности (мир противоположностей: добро-зло, хорошо-плохо и т.д.) породило и понятие о смерти, как противоположности жизни. Но коль скоро смерть – производное жизни, то она как бы изображает жизнь. Существующая вечно и во всем жизнь обнимается смертью как формой самое себя (вспомним библейское “Эхиех ашер Эхиех” с иврита “Я есмь Сущий”, а дословно “Жизнь есть Жизнь”, непреложное начало, альфа и омега). Жизнь – это абсолют, то, что существует само по себе и благодаря себе. Быть может, «если борьба жизни и смерти так непримирима на поверхности мирового бытия, то это возможно лишь потому, что она идет внутри бытия, в самом сердце мира, способного поддерживать только «смертную жизнь», т.е. жизнь хотя и абсолютную, вневременную по своему метафизическому характеру, но, в полном противоречии этому своему естеству, временную, неабсолютную в фактическом существовании».
Эпоха неклассического мышления позволяет ослабить антиномизм традиционных оппозиций, полифонизировать их взаимодействие. Ложь, зло, смерть оказываются не столь однозначно простыми негативными сущностями и феноменами человеческого бытия. Ложь, например, имеет широкий спектр своих онтологических воплощений или модусов существования: «от лжи как эпифеномена Природы и эко-эффекта творения до таких отдаленных модусов как вежливость, тактичность, комплимент, биографическое и автобиографическое единство» . Зло также расцвечиваемо оттенками и полутонами .
Главная проблема танатологии - ее предмет (!) или, иначе говоря, гносеологическая непредставляемость предмета. Смерть в своем присутствии, в своем пришествии фиксируется лишь косвенно и апофатически, т.е. как отсутствие признаков жизни. Кроме того, критерий отсутствия признаков жизни, а, следовательно, критерий смерти человека до сих пор является предметом спора. Тем не менее, смерть можно сегодня представить, по крайней мере, в трех основных модусах: смерть тела, смерть сознания (духа), смерть как разрыв всех связей с обществом (социальная смерть).
Если понять гармонию не как застывшее в симметрии равновесие разнородных элементов, а как диалектико-полифоническое взаимодействие, включающее и терпящее, удерживающее в себе благодаря неувядаемой внутренней мощи и грандиозному энергетическому запасу широчайший спектр разновекторных и противоречивых содержательных стремлений, то гармония жизни и смерти предстанет как динамическое отношение, одним из полюсов которого будет обостренная, непримиримая конфликтность, взаимная экспансия жизни и смерти, где смерть будет выступать, например, так называемой машиной войны, уносящей с поля брани все новые и новые жизни - жертвоприношения, а жизнь, защищаясь, в свою очередь, будет посягать и отвоевывать у неживой субстанции все новые и новые территории и объекты; другим же полюсом этого гармоничного взаимодействия будет конкретная тождественность жизнь = смерть.
«Смерть, - пишет Н. Трубников, - предполагает жизнь, начинается с жизнью и с жизнью же - каким бы парадоксальным это ни показалось - заканчивается. Конец жизни есть конец смерти, то есть умирания. По существу, смерти нет, есть смертное, то есть живое» . Смерть, в данном случае, обнаруживает качественно иной модус своей феноменальности. Будучи в повседневных структурах сознания полновластной представительницей, наместницей и одновременно пленницей небытия, смерть в диалектико-аналитическом сознании обретает свой процессуально-динамический статус и предстает в модусе умирания, т.е. жизненного, бытийного существования. Жизнь и смерть в этом смысле становятся объемно совпадающими и взаимообуславливающими категориями.