ПРИЮТ ВОСПОМИНАНИЙ
Мой сосед, «новый русский», сделал мне заманчивое предложение - продать мою халупу, именуемую домом, за «бешеные» деньги. Я возмутилась: во первых, называть дом моих предков «халупой» - безобразие, во вторых, на его «бешеные» деньги не купишь и сарая, а такого, как мой, и подавно. Проворочавшись всю ночь, и не сомкнув глаз, под утро я выползла на крыльцо. Не успела закурить, как к моим ногам прилег пес Тошка, тощий, как и я, с большими грустными глазами. Говорят, что если собака долго живет в доме, становится похожа на хозяина. Посмотрели мы друг на друга, и стало мне хорошо оттого, что мы так долго вместе.
К моему дому примыкал большой сарай, который построил дед. В молодости он был кузнецом. Жил в Петрограде и имел свои мастерские. Дела шли хорошо. К тридцати годам он был владельцем нескольких жилых домов, которые приносили приличный доход. Женился на девице с приданым, которая родила ему двойню. И все бы было хорошо, если б не злополучная революция, которая экспроприировала все дедушкино благополучие. Испуганная жена, схватив в охапку детей, вместе с родителями укатила в Америку, бросив невезучего мужа на стреляющей родине. Конечно, дед не остался одиноким. Он быстро акклиматизировался, нашел себе красавицу, которая потом стала моей бабушкой.
Я выкурила сигаретку, нащупала в кармане ключ и пошла открывать сарай, который был для меня «П.В. » - приютом воспоминаний. Ключ легко вошел в хорошо смазанный мной замок. На улице совсем рассвело. Окна сарая поблескивали, как будто улыбались, и я им подмигнула. Дверь легко, без скрипа открылась.
Полки, полки, полки. Под окном длинный верстак. К нему прикручены тиски, аккуратным рядом лежат инструменты. Я взяла в руки « лерку». Она мне с детства нравилась. Помню, как зажав в тиски трубу, дед «леркой» накручивал резьбу. Все делал сам. Зато теперь у меня в доме есть водопровод и туалет.
Я посмотрела вверх. Вчера туда мчался паук. Но я оказалась проворней – выкинула его на улицу. Ему наверх нельзя, там лежат Митины ноты. Митя - мой дядя, мамин брат. Как говорила мама, бог ему на голову ладонь положил. Он с отличием окончил консерваторию, быстро вытеснил первую скрипку в каком-то Ленинградском оркестре, куда его направили на работу. Правда, это было ненадолго. Бывшая первая скрипка не смогла простить талант пришельцу и накатала донос. Митя исчез, и как выяснилось потом, навсегда. Бабушка положила скрипку в футляр, собрала все его книги и ноты. Аккуратно завернула в старые простыни и разложила на полках почти под потолком, над дедушкиным верстаком. Полвека, пока жива была бабушка, а потом и моя мама, Митю ждали его комната, скрипка, одежда и ноты. Если верить в параллельные миры, Митя, наверное, не раз бывал у нас в доме и в нашем сарае.
Я открыла ящик под верстаком, достала тряпочку и вытерла везде пыль. Заглянула в зеркало рядом стоящего трюмо. Протерла и его. Какая красивая рама: всегда с удовольствием разглядываю ангелочков. Трюмо было Симино и выбрасывать его было нельзя. А вдруг она захочет приехать и забрать его. По тем временам вещь была ценная: выбросишь - потом не расплатишься.
Город, где я живу, был далеко от войны, и к нам приезжали беженцы. Их расселяли по квартирам, и люди теснились, не всегда добровольно, чтобы другим дать кров над головой. Так к нам попала Сима. Ее муж работал каким-то большим начальником и поэтому отправил жену в эвакуацию с комфортом. Наверное, Сима считала, что без шифоньера и трюмо она просто не проживет, и любящий муж погрузил мебель в вагон. Поезд несколько раз попадал под обстрел. Когда приехали в наш город, выяснилось, что от шифоньера остались одни щепки, а трюмо выжило.
Мама отдала Симе свою спальню. И стали мы жить одной семьей. Наверное, папе это очень понравилось, потому что после войны он уехал с Симой, которая взамен него оставила маме трюмо, правда, мама об этом не догадывалась.
Оно так и стояло в спальне рядом с окном. Это было так давно, что я уже и подробностей не помню. Однажды я заболела и лежала в маминой постели с высокой температурой.
До сих пор не могу сказать, спала или нет, но вдруг я увидела женщину с Симиным лицом, сидящую на раме, обрамляющей зеркало. Шлейф ее платья сливался с занавеской. Черные волосы спадали ниже пояса. Женщина загадочно улыбалась, потом стала слегка раскачиваться и запела. Голос ее набирал силу, взмывал ввысь и вдруг сорвался на петушиный крик. Женщина взмахнула руками и полетела на меня. Я страшно закричала.
- Что-то случилось с папой, - тихо сказала мама, услышав мой рассказ.
О папе мы ничего не знали, и узнать было не у кого.
Долгие годы во мне жил страх перед этим зеркалом. Даже будучи взрослой, иногда заглядывая в него, я видела эту женщину с искаженным лицом.
«Наверное, папа умер,- думала я, - и Сима страдает».
Когда мамы не стало, я вынесла трюмо в сарай. С тех пор оно здесь прижилось.
Я вытерла пыль на маленьком трехногом столике. « Был бы мужчина в доме, приклеил бы четвертую ножку. Вот она лежит рядом и ждет своего часа»,- подумала я. Столик был очень красив и стоял раньше у окна в «большой» комнате, которая была на два метра больше маминой спальни. Я помню маленькую кружевную салфетку, которая всегда лежала на этом столике. Однажды, при стирке она от старости рассыпалась у меня в руках.
Я оглядела сарай. Опять забыла стереть пыль с картины. Ее рисовал дедушкин брат. Он не был профессиональным художником, но иногда, как говорил дедушка, его находила гениальность.
На небольшом холсте была изображена женщина без лица. Тонкие пальцы с ярким маникюром держат бретельки легкого сарафана, будто хотят опустить их. Шелк сарафана обвивает стан женщины, скользит по нему. Каждый, кто смотрел на картину, задавал вопрос: « А где ее лицо»?
«Это загадка,- смеясь, отвечал художник. – Когда спадет сарафан, появится лицо, то, о котором мечтаешь».
Картину сюда повесил дед. Загадка всегда притягивает.
Я села в старое кресло, стоявшее в углу, и уставилась на картину. Меня не интересовало, опустит ли мадам бретельки сарафана, и я не жаждала увидеть, как он мягко скользит к ее ногам, Я очень хотела увидеть лицо. Мне почему-то казалось, что это будет лицо моей дочери, двадцать лет назад уехавшей с семьей в Австралию. Как я переживала за них, боялась, что не устроятся, язык ведь плохо знали. Моя Маня прекрасная портниха, а у живущей там тети мужа свое ателье.
Через полгода пришло письмо и фото, на котором я не узнала свою дочь. Она стояла в брючном голубом костюме на фоне красивого дома, который был собственностью этой самой тети. Как она была хороша!
Первые годы письма приходили часто. Потом реже и реже. А теперь изредка звонят, хорошо хоть с днем рождения поздравляют, помнят. А вот лиц их я не знаю, фото прислать забывают. Столько лет прошло. Вот бы свидеться.
Тяжело вздохнув, я вышла из «П.В». Закрыла дверь на замок, крикнула Тошку. Мой дорогой дружок скачками барса кинулся на мой зов.
- Завтракать, Тошка, завтракать.- Я погладила собаку, нагнулась и чмокнула ее в голову. Тошка благодарно посмотрел на меня. – Знаешь что, зайдем -ка мы к соседу и пошлем его куда подальше вместе с бешеными деньгами. Не в них счастье.
А в чем? Наверное, у каждого оно свое, как лицо той женщины.