- Алло! Я – по объявлению. Это вы продаете дом? Здесь сказано, что рядом нет соседей. Так ли это? Хотелось бы, знаете… уединиться, побыть одному…
Ирина Романовна, едва удерживая скользкую мобилку, переступала через мокрые грядки с высаженной капустой:
- Да, да! Соседей нет. Сын уезжать не хочет: очень нравилось ему тихое место, но работы здесь для молодых нет. К тому же, личная жизнь не сложилась. Теперь он в городе, велел продать дом. Так вы приедете? Завтра? Хорошо, буду ждать. Адрес знаете…
«Это по счету уже одиннадцатый звонок, - раздраженно отметила про себя женщина, - а приезжать никто и не думает».
Маленькая, жилистая, поворотливая, она готова была трудиться на этих грядках и днем, и ночью, но жизнь диктовала другое: дети звали в город, у дочери родилась малышка, сын подыскал жилье, нужно помочь с ремонтом. Муж уже там, возле них, устроился на работу, в село приезжает редко. Продажу дома взвалили на нее, хотя она где-то в глубине души тянула время: собрать бы еще один урожай, дождаться бы осени…
И все же покупатель приехал. У ворот стоял седовласый, высокий и стройный мужчина средних лет в светлом летнем костюме, с коричневой барсеткой на запястье:
- Я насчет дома! Вы продаете?
- Конечно! Заходите во двор, песик у нас незлой, он вас не тронет. С дороги, может, воды попьете из колодца?
- С удовольствием!
Она предложила чисто вымытую эмалированную кружку, но он предпочел пить из наполненного ведра. Сделав несколько жадных глотков, смачно крякнул, мотнул головой:
- Ледяная!.. В зубы заходит! Хороша водичка…
- И для стирки мягкая!
- Прекрасно…
- Я вам покажу дом, но только не судите: трава у нас нескошенная в саду и во дворе, она сейчас в росе, поэтому заходите сначала вовнутрь, осмотритесь, а тем временем солнышко осушит травы и осмотрим остальные строения.
- А гараж есть? Я на «Запорожце» приехал.
- Есть небольшой, думаю, «Запорожец» как раз войдет.
- Отлично!
Вошли на просторную веранду с прозрачными цветастыми гардинами. Хозяйка привычно протянула руку, чтобы приглушить маленький приемник. Вошедший придержал ее:
- Зачем? Пусть будет! Послушайте, песня-то какая!
Из приемника доносилось:
А ты – не летчик,
А я была так рада,
Что встречу парня
Из авиаотряда…
- Вот видите, это обо мне! Правда, я уже не летчик, свое отлетал. Теперь приспосабливаюсь к земле – «парень из авиаотряда». Нужно строить жизнь по-новому. В городе скучно, да и с женой что-то перестали ладить. Недавно смотрели сериал о полицейских на велосипедах. Там супруги поскандалили, и жена решила пожить одна. Так и сказала: «Хочу уединиться!». Я подумал: это выход! Надо рассмотреть вблизи эту жизнь, ведь с высоты птичьего полета она кажется более романтичной.
Ему хотелось перед кем-то исповедаться, разделить боль сомнений. Ирина Романовна осторожно задавала наводящие вопросы, по-женски тонко понимая создавшуюся ситуацию, оставаться безучастной не могла, не имела права. Он напоминал ей нахохлившуюся птицу, рассерженного самца, несущего свои обиды подальше от постылых мест. Птицу-то не остановить в полете. Разве что выстрелом…
Внешне же мужчина ничем не выдавал своего раздражения: то и дело шутил, улыбался, подтрунивал сам над собой:
- Все говорят: рамки семьи, рамки приличия… Меня никто и никогда не мог упрекнуть в непорядочности. Я любил и люблю свою жену. Но рамки порой так сужаются, что хочется их раздвинуть, чтобы не чувствовать себя, как в клетке. В таких случаях сажусь за руль отцовского «Запорожца» (друзья смеются – в гараже иномарка, а он тарахтит на драндулете) и еду искать свое детство. Отца не стало лет десять назад. Мы с ним мотались, как угорелые: пасека, огромный сад, рыбалка… Он все успевал, хоть работа и отнимала уйму времени: в школе преподавал историю, был участником Великой Отечественной войны, возглавлял ветеранскую организацию. Никогда и ничего для себя не требовал, радовался жизни, как ребенок… Когда я достигну его возраста, то вряд ли мне удастся быть таким живчиком. Чем-то наше поколение слабее и беззащитнее, многое нам не дано, не дошло из тех времен, осталось в другом временном измерении…
Хозяйка и ее новый знакомый, представившийся Василием Дмитриевичем Остроушенко, обошли сад, постояли у калитки.
- Знаете, мне здесь нравится, - чистосердечно признался бывший летчик. – Есть в наших селах необъяснимая благодать: живи, трудись, возрождайся душой и тебе воздастся. Главное, что ты останешься самим собой, никакие здесь маски не нужны…
- А в своей квартире, в городе, разве находитесь в маске?
- Еще бы! Мусор выносишь, выбиваешь ковер – ты сонный флегматик в стоптанных домашних тапочках, на авторынок за запчастями – заядлый фанат автодела, подвести незнакомую женщину – чуть ли не обольститель-Казанова. Эх! Да что и говорить: создаем себе образы, играем роли, а кому это нужно?
- Не потому ли горожане не едут в деревню, считая, что здесь ни к чему актерское мастерство? Ведь некоторым скучно становится быть самим собой. А сейчас вы, разрешите спросить, не в маске? – лукаво прищурилась хозяйка.
- Поверьте, тошно уже ее носить, - выдохнул Остроушенко. – Есть у меня интерес к вашим краям. Что и говорить, большой интерес.
- Так, может, присядем здесь? Вот скамеечка у нас, дети соорудили, вечерами вся улица собиралась, а теперь… И какой же у вас интерес?
- Не думал, что дойду до такой откровенности, но вы – терпеливая и понятливая собеседница. Да еще и обстоятельства так сложились: нравится мне ваше жилье, чувствую, что стану вашим покупателем. Поживу здесь, может, проблема решится сама собой…
- Не знаю, о какой проблеме идет речь, но вы мне напоминаете пугливого страуса, прячущего голову в песок. Вы хотите переждать, отречься от посылаемых судьбой испытаний. Поверьте, я в некотором роде психолог, имею опыт педагога…
- Вот почему с вами так легко общаться, - обрадовался Василий Дмитриевич. – Есть надежда, что именно вы поможете мне в самом главном!
Ирина Романовна пристально посмотрела в глаза летчика. Они взволнованно блестели, готовы были наполниться предательской влагой.
- Поскандалили мы с женой из-за того, что я узнал, вернее, догадался… Одним словом, подвозил с автовокзала женщину с дочерью. Славная девчонка, приехала поступать в театральное училище. Едем, говорим о том, о сем. Смотрю: женщина потупилась, глаза скрывает, голос у нее срывается, просит остановить машину. Нет, говорю, довезу, как и просили, до училища еще далеко ехать. А она дергает за ручку, то и дело норовит на ходу выпрыгнуть. Тогда-то я ее и узнал!.. Затормозил, руки дрожат, слова сказать не могу. Девочка смотрит на нас, ничего не понимает, а мать резко схватила ее за руку и бегом из машины. Не стал я гнаться. Опустил голову на руль, надеясь охладить горячий лоб. Сколько ж лет прошло?
Я тогда в экипаже сельхозотряда работал. Опрыскивали сады, подкармливали озимые… Познакомились случайно. Мы в гостинице жили, а напротив – ее библиотека. Шурочка – девушка начитанная, серьезная. Проводил ее домой, а там – бабка Катя – квартирная хозяйка. Она каждую свою квартирантку доченькой называла. Все от нее удачно замуж выходили, и Шурочке благословенье обещала, тем более, что она – детдомовская, родителей не имеет. Среагировал я тогда на доброе бабкино расположение, стал приходить чаще, оставался ночевать. Бабка вне себя была от счастья, будто сама собиралась замуж за летчика. Позже я увидел на стене портрет мужчины в шлеме: муж ее тоже летал, погиб на войне…
Остроушенко помолчал, сорвал листик акации, помял, вдохнул аромат зелени. Перевел измученный взгляд на собеседницу:
- Да не бросал я ее! Я – не подлец! До меня у Шурочки был роман. Что-то там не сложилось. В армию парня забрали. Переписки не получилось: она не отвечала. Мишка отслужил, вернулся, меня тем временем перебросили в другое место. Он ей проходу не давал, свататься приходил. Дрогнуло бабкино сердце, начала она уговаривать Шуру: хороши, конечно, летчики, да очень опасная у них профессия… И на портрет показывает: можешь, мол, как и я вдовой остаться. То да се, видать, засомневалась моя любимая, сыграли они свадьбу. Говорят, бабка Катя, желая счастья новобрачным, на портрет своего летчика перекрестилась, будто прощения в чем-то просила. Как-никак, у Шурочки тогда не было другой советчицы, послушалась она солдатскую вдову, побоялась унаследовать ее судьбу. Надо ли рассказывать, как после командировки я добирался в заветный райцентр с дорогими подарками, с обручальным кольцом для любимой?.. На автовокзале знакомая кассирша окликнула, увидев меня, выходящего из автобуса. Рассказала о происшедшем, осуждала Шурочку да и бабку Катю заодно. Меня успокаивала, что, мол, жизнь не кончилась, не все девчонки летчиков боятся. Оступится какая – сразу своему ребенку басни рассказывает об отце-герое, разбившемся летчике…
Не стал я искать встречи с Шурой. Да вот судьба все-таки свела в тот памятный день. Дочурка ее мне запомнилась – смелая, дерзкая. Горького читала, «Песнь о Соколе».
- Как думаете, примут меня? Это мое любимое произведение, в нем чувствуется гордость и торжество полета. У мамы когда-то был знакомый летчик, выполнял секретное задание и погиб. Она забыть его не смогла, даже со свадьбы своей сбежала, не захотела за другого выходить. Зато я осталась, как память об отце, правда, мам?
Тогда-то и кинулась из машины моя Шурочка. Выпустил я их, но с той поры нет мне покоя. Понимаю, что жена моя ни в чем не виновата, обижать ее я не намерен. Поживу пока здесь один. Постараюсь разобраться в себе. Как в том сериале о полицейских на велосипедах. А выдастся момент – долой все маски! Мы не на карнавале, и жизнь у нас одна. Только продолжать ее суждено нашим детям, они должны знать о нас правду, а не вымысел.
Ирина Романовна протянула летчику свою загоревшую натруженную ладошку:
- Готова вам помочь… Светочка Одинцова училась у меня, способная девочка, и Горького читает с таким восторгом, будто она и есть смелый птенчик этой птицы. Есть у нее богатое воображение и талант.
- Правда? – удивленно поднял брови Остроушенко и часто заморгал глазами, в которых все-таки родилась упрямая слеза…