ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ВСЕГДА С ТОБОЙ.
( не про Париж)
У нас была своя команда: я и Пашка. Вообще-то он – вполне респектабельный мэн, «Пашка»» – это для бани. А моя кликуха была – «Маркес», (ударение на «Е»). И было своё время – 8 часов вечера в четверг. Нас там знали, нас там ждали. Мы готовились: обязательно чай с калиной в термосе, эвкалиптовая или мятная настойка в бутылочке,… а ещё веточка суперпахучей полыни почти белого цвета; я знал её давно, однажды увидал на обочине дороги и специально пересадил в огород. Хотя ничто не может сравниться с ароматом свежераспаренного березового веника!
Мы приходили, выгоняли всех из парилки; если новички или чужаки пытались «возникать», их мягко успокаивали всем банным обществом. Первым делом выгребали накопившиеся листья и воду, от которых в парилке специфический запах, (особенно, если кто-нибудь из «диких» влезет в парилку, не смыв тщательно мыла), мыли полки и пол чистой водой, потом вытирали насухо даже стены, тряпку приходилось споласкивать и отжимать несколько раз. На этом этапе помогали салаги-добровольцы. Дальше начиналась работа асов.
Один из нас становился у каменки с полным ковшом кипятка, другой – наготове у форточки, рука обязательно в рукавице, чтобы не обжечься о железную ручку. Каменка, которая порой теряла кондицию от слишком ретивого и неумелого «поддавания», успевала, между тем, накалится. Тот, кто с ковшом, (обычно, Пашка), сильно «бросал», а второй, дождавшись, когда горячая волна докатится до него, резко открывал форточку, и дурной воздух из парилки, в полном соответствии с законами физики, выталкивался наружу.
Если на улице холодно, это было особенно эффектно: из форточки вылетала струя пара. Но тут надо было «держать ухо востро», чтобы уши от жара не свернулись в трубочку! А затем, по тем же законам, воздух устремлялся внутрь, и надо было успеть захлопнуть форточку, чтобы не напустить в парилку холода с улицы, иначе конденсат тут же сядет на стены и потолок. Здесь необходим точный расчет и быстрая реакция, как в фехтовании или боксе.
(Этому приёму меня научили ещё в Москвё, в Марьирощинской бане, на месте которой потом построили кино «Таджикистан», а позже в нём поместился театр Кости Райкина. По мне, так лучше хорошая баня, чем плохой театр, но кто ж меня послушает! А баня та, при всей убогости интерьера и сервиса, имела такую парную, что именно в неё, а не в знаменитые Сандуны, ходили ребята из балета Большого. Они меня приняли в свою команду стажёром за усердие в помощи, за что я благодарен им и Судьбе).
В завершение под балку на потолке заправляем ветку полыни, а на камни осторожненько, потихонечку несколько раз «кидаем» из шайки, в которой был замочен, (запарен) новый берёзовый веник. (Эвкалипт и мята – это грубо, это «на потом», когда «добавляют»). И выходим, быстро-быстро закрыв за собой дверь.
Пока длится всё действо, снаружи к двери стоймя прислоняется пустая шайка – знак того, что парилку «готовят». И ещё дверь охраняется добровольцами, чтобы нетерпеливые «еретики и язычники», или просто «поддатые» не ворвались раньше времени, нарушив и техпроцесс, и ритуал. Нетерпение нарастает, но никто не входит без разрешения. Пашка, (в этом деле «спец» – он), заглядывает в приоткрытую дверь и говорит: «Рано, пар ещё не осел». А это значит – влажный пар будет жечь кончик носа и уши, и кайфа не будет. Все благоговейно ждут, даже разговоры затихают.
И наконец – «МОЖНО!» Что сравнится с первой минутой в хорошо приготовленной парилке! Никто не смеет взмахнуть веником, – все лишь благоговейно дышат. Несколько вдохов этого аромата оправдывают все труды. (Жаль только, что всё быстро кончается, потому что заходит сразу много «холодных» людей. И тогда приходится «добавлять». Но, если это делать умеючи, зная, сколько и на какое место «кинуть», парилка может «работать» ещё долго – минут пятнадцать). Ну, а потом самый смелый повеет веником по воздуху, раскалённая волна окатит всех, и – пошла потеха! Шум, свист веников, удары, брызги, горячие вихри, сладострастные вопли и стоны.
Мы с Пашкой по-очереди «парим» друг друга «с двух рук», двумя вениками. (О том, как это следует делать, требуется отдельный трактат: хлестать, как розгами – не велико искусство). Выскакиваем, две три шайки ледяной воды, (зимой кто-нибудь притащит с улицы полную шайку снега), чтобы охладить кожу и, главное, голову, (фетровая шляпа немыслимого, банного «спецфасона» уже не спасает), и сразу снова на верхний полок, на этот раз ненадолго, и веником на этот раз только «веять», лишь пока не прогреемся до прежней кондиции.
Потом – опять шайка холодной, а затем, последняя – тёплой воды, и кожа покрывается бело-розовым «леопардовым» узором, и ощущает особую «щекотку» которую невозможно описать, а можно только вспомнить. Ну, а потом – в простыню и отдыхать, и чай, и трёп, специфический банный трёп, «глубокая философия на мелких местах». И каждый из присутствующих, кем бы он ни был, если имеет, что сказать по поводу текущей темы, обязательно выскажется. И, главное, будет терпеливо и благосклонно выслушан…
А после – снова в жар, в рай и ад парилки, да ещё, бывает, кто-нибудь другой теперь «сделает» её для нас без нас. Здесь не место ревности, здесь нет соревнования, – «а кто лучше всех?». Потому что «лучше» – всем!
И ещё я иногда приносил с собой завёрнутый в полиэтилен здоровенный сноп крапивы, благо летом в нашем городе крапивы значительно больше, чем снега зимой. Её ни в коем случае не следует запаривать вместе с веником: применять надо только свежей, и только в рукавицах, («неподготовленную» руку обожжёт!), не раньше, чем «раскалишься», как следует. Ощущения – бесподобные! И многие, с опаской смотревшие на мои приготовления, крутя пальцем у виска, потом решались последовать моему примеру. Я делился и опытом, и крапивой – не жалко!
Как же это здорово, что раз в неделю, в один и тот же день, повторяется один и тот же праздник. Один и тот же – и не надоедает! И ждёшь его, и знаешь, что он – обязательно будет!
Такие были времена…