Простая история

Амирам Григоров
Валерии Олюниной


И Он просит: "Верните Меня в Мой сад, туда, где Я пребывал в начале всего".
Менахем Мендл Шнеерсон.

История тут простая, как плеск волны летним вечером, или пение ветра - нет ничего проще таких историй. Один человек забрался так далеко, в столь  отдалённую от его р1ы местность, что там не было ни родственников, ни знакомых. А ведь это самое печальное, что может быть, когда не можешь посудачить о близких людях и знакомых местах, одним словом, о своей р1е.
Он прогуливался по улицам одним и тем же маршрутом, и вспоминал родные края. Шёл он однажды по бульвару, а бульвар тут совсем другой, он без моря, и вдруг ему показалось, что на другой стороне - вход в ре100ран «Сахиль», притом такой, каким он был двадцать лет назад. Человек аж вздрогнул, стал всматриваться, а там стоит дом, даже близко не похожий на "Сахиль". С того момента человек всегда внимательно глядел на этот дом, если случалось проходить мимо, и необъяснимое тревога, вроде холодка, охватывала его.
В другой раз шёл он по подземному переходу, и вдруг увидал – ступени е2 позолотило солнце, но лучи эти легли на камень именно под тем углом, и были точно того же цвета, как на его р1е. Он остановился, и посетила его мысль - а что, если он выйдет сейчас на Телефонную улицу, в своём родном городе? Он не то, чтобы испугался, но заволновался, аж сигарету достал, он всегда в такие моменты закуривал, и вдруг лучи эти пропали, стало серо, как тут бывает по обыкновению, и он понял – ни на какую Телефонную тут не выйти.
- «Это всё оттого, что поговорить не с кем», - решил он.
На следующий день он купил себе второй телефон. И отправил самому себе сообщение:
«Шалом!»
Старый телефон в его кармане запищал, человек его достал и прочёл «Шалом!»
- «Надо же, мне кто-то написал», - подумал он, и обрадовался.
Стали ему приходить длинные сообщения, только успевай читать:
«Я тебя помню, ты жил на Красноармейской, выше старой синагоги, во дворе с фонарём. Этот фонарь в твоём дворе никогда не зажигался, он походил на ярмарочный столб, потому что к нему со всех сторон тянулись бельевые верёвки с разноцветными тряпками. Я помню, как ты выходил по утрам, и, ёжась на ветру, шёл на Торговую улицу, мимо четырехугольных клумб, поросших сорными колосками. И каждый вечер, когда переламывались тени, как хлебные палочки, и нетопыри порхали вокруг светильников, напоминавших перевёрнутые чашки, ты стоял напротив входа в ре100ран «Сахиль» и ждал. Кого ты ждал, не знаю, но я частенько видел тебя там. Даже когда ночь обрушивалась на город, молниеносно, как ливень, тебя можно было узнать по огоньку сигареты, который не гас никогда»
Человек подумал и ответил:
«Помню это время. Мне тогда часто снился маленький чёрный верблюд, похожий на собаку».
Телефон стал отвечать, и было поразительно, насколько быстро собеседник набирает текст:
«Я видел тебя у моря. Ты почти каждый вечер ходил к берегу, и смотрел, как тянутся мазутные разводы по водам, и дрожит луч маяка. Ты кидал в море хлебные крошки, и чайки принимали тебя за счастливого человека. Ты думал, что чайки устроены настолько одинаково, что их души похожи на тыквенные семечки. Было ощущение, что ты не идёшь домой, потому что там тесно – твой дом набит скрипом дверей и форточек».
«Ещё мне снилось, что верблюд внезапно перевернулся на спину и превратился в букву «шин».
«И ты боялся чёрного автобуса, того чёрного автобуса с белыми занавесками, про который рассказывала бакинская шпана, сидя вечером на ступеньках по2ала. Что, мол, раз в году, на остановку возле Молоканского сада, в один и тот же день и час приходит чёрный автобус, останавливается, открывает двери, и все, кто туда входит, пропадают. А ты говорил, будто однажды этот автобус встал на остановке, и ты чуть в него не зашёл».
«Это правда».
«Расскажи кому-нибудь другому. Все знают, что ты любишь выдумывать. После того, как летом, перед выпускным классом, умерла от лейкоза девочка из твоего класса, ты придумал, будто её любил. А это – неправда, ты не очень-то на неё и смотрел. Зато потом ты несколько раз ездил на Волчьи ворота и рассматривал песочный холм с её ретушированной фотографией, осыпанный вялыми гвоздиками».
«Это правда».
«Пушок над верхней губой, чёрные глаза, окружённые синевой, словно мазутными пятнами, груди, большие и отвисшие, как у взрослой женщины, короткие пальцы, одной длины – так выглядела половина девушек в твоём городе. Единственное, что могло в ней волновать – её смерть. Впрочем, будь ты на похоронах, зрелище тебе бы не понравилось. Она была с отёчным лицом, непохожая на себя, да ещё и лысая, в парике, съехавшим набок. Можно было б узнать у неё, провожал ты её до дома, или врёшь, но мёртвые почти ничего не помнят».
«Кто ты?»
«Неважно. Просто подумай, что тебе больше нравится – женщины семитского типа, с большими, круглыми грудями, широкой переносицей и короткими пальцами, или смерть? Может, смерть выглядит для тебя именно так?
«Давай лучше о море»
«О5 о море? Во время бриза, когда загорались огни бесчисленных ре100ранов, и на танцплощадках играла музыка, как хорошо встать спиной к морю и слушать его. А если начать пятиться, как рак, то город, со всеми огнями, станет уменьшаться, и, как ночной теплоход, скроется с глаз, и останешься совсем один в кромешном мраке. Однажды, в детстве, ты стал так делать, пока не упёрся спиной в решетку, ограждавшую берег».
«Так я представлял себе смерть, когда был ребёнком. Кто же ты?»
«Сначала вспомни собственное имя. Если не помнишь, то чужое тебе и не нужно знать. Хотя ты помнишь свою р1у, а это всё-таки самое важное. Я знаю, почему ты любишь сон про верблюда. Его тёплые губы во сне прикасаются к тебе, как руки твоей матери, и тогда ты её вспоминаешь, ровно до момента, как верблюд переворачивается и превращается в букву «шин».
Человек понял, что давно стоит, и сел на ближайшую скамейку. Он пошарил по карманам, ища свой новый телефон, куда он вбил номер под своим именем, это был способ вспомнить имя, но телефон не находился. «Неужели выронил, как же так».
Оглянувшись по сторонам, он увидел, что сидит на безлюдной автобусной остановке, увитой диким виноградом, такие бывают только на юге. Ему показалось, что нашлось то место, что он искал долго, может быть, всю жизнь. Он набрал номер своего нового телефона, но раздался гудок и голос, утверждающий, что такого номера не существует.

- Ну, как тебе эта история?
Застучал мессенджер, мой земляк, с которым мы уже час болтаем, причём тёзка мой, вот совпадение, отвечает:
- История и впрямь простая! Я тебя помню, ты жил на Красноармейской, выше старой синагоги, во дворе с фонарём. Этот фонарь походил на ярмарочный столб, к нему со всех сторон тянулись бельевые верёвки с разноцветными тряпками, и он горел всю ночь, и на этот свет слетались жирные ночные бабочки, неуклюжие, хрупкие, словно издыхающие, таких всегда полно на юге. Помню, как ты выходил днём, и, потея на жаре, шёл на Торговую улицу, мимо круглых ям, в которых росли айланты. И каждый вечер, когда тени качались, как клубы дыма, и нетопыри порхали вокруг светильников, похожих на перевёрнутые чашки, ты стоял напротив входа в ре100ран «Сахиль» и ждал. Кого ты ждал, не знаю, но я видел тебя там. Но когда ночь обрушивалась на наш город, молниеносно, как ливень, ты уходил в свой дом, пустой оттого, что вечерний бриз выметал из комнат все сновидения.
- Помню это время. Тогда мне часто снилась огромная белая собака, похожая на верблюда.
- Я видел тебя у моря. Почти каждый вечер ты ходил к берегу, и смотрел, как переливаются огни микрорайонов над бухтой, и кидал в море хлебные крошки, и чайки принимали тебя за несчастного человека. А ты думал, что чайки устроены настолько просто, что их души похожи на спички из одного коробка. Было ощущение, что ты не идёшь домой, потому что там слишком тихо, даже двери и форточки там открывались беззвучно.
- Да, и ещё мне снилось, что белая собака встаёт на задние лапы и превращается в букву «алеф».
- Ты никогда не верил в чёрный автобус, про который рассказывала бакинская шпана, сидя вечером на ступеньках по2ала. Хотя немало людей утверждало, что раз в году, в один и тот же день и час, к остановке возле Молоканского сада  приходит чёрный автобус, открывает двери, и того, кто туда сядет, никогда больше не увидят. А ты знаешь, в этот автобус я чуть было не зашёл.
- Ты врёшь.
- Вру. Но я знаю, что ты любил девочку из школы, которая умерла летом, перед выпускным. Когда хоронили, собралась почти вся школа, все были в парадной форме и галстуках, и несли кроваво-красные гвоздики. Играл духовой оркестр, а ты плакал, как девчонка. Но не успело лето пройти, как ты всё забыл, и на кладбище не приезжал, а говорили, что у вас была любовь!
- Она была некрасивая.
- Неправда. У неё были великолепные, тяжёлые груди, изящные руки, миндалевидные газельи глаза и точёный нос с горбинкой. Она даже мёртвая была прекрасна.
- Знаешь, о чём я думаю? О море. Думать о людях слишком большая роскошь, они – скоропортящийся товар, и не успеваешь привыкнуть к своим мыслям о них, как люди начинают разлагаться, и, во избежание заразы, их закапывают в землю. А что поделать со своими мыслями, особенно, если ты к ним привык? Поэтому лучше о море.
- О5 о море? Далось тебе это море.
- Знаешь, сколько мертвецов имеет электронную почту? Кроме них, никто не знает пароля и не зайдёт. А знаешь, что мертвецы пишут друг другу? Только письма мёртвых читать неинтересно, они почти ничего не помнят. Скажешь, чушь говорю? А вот и нет. Ты раньше не верил в чёрный автобус, а теперь знаешь, что он приезжает за каждым из нас. Это случается в любом месте и в любое время, а не только у остановки «Молоканский сад», что на твоей р1е.
- Откуда ты знаешь?
Молчание.
- Земляк, ты тут?
После паузы появился ответ.
- У меня хорошая память. Я всё помню. А что помнишь ты?
- Берег моря. Удивительного, такое только присниться может. А вот название его – вылетело из головы. Помню девушку из нашей школы, с которой любовь была, и, кажется, мы были женаты. У нас дети были, мальчик и девочка, правда, имена их я забыл. Но хорошо помню море, покрытое мелкими огнями, светящими из глубины, как будто целый город утонул в нём, а я зачем-то тыквенные семечки, или спички, что-то такое, бросаю в воду. Странный верблюд вспоминается, где только его видел? Ещё экран, по которому бегут буквы, и числа иногда вставляются вместо них. Странно да?
Молчание.
- Странно, да, земляк?
Молчание.
- Почему не пишешь, ай балам?
Но в ответ молчание, которое вряд ли когда-нибудь прервётся.