Тихая улочка в центре небольшого районного посёлка была прямой и короткой. На ней уютно располагался палисадник с душистыми белыми акациями. По весне соседи сходились убирать палые прошлогодние листья. Люди радовались дружной совместной работе. Были шестидесятые годы прошлого века.
Ребятишки носились, как угорелые, а взрослые, орудуя граблями и лопатами, неторопливо обсуждали предстоящие посадки деревьев, выбирали места для саженцев. Последнее слово оставалось за отцом. После смерти деда Мефодия, известного всей округе садовода-любителя, отец стал авторитетнейшим консультантом в садово-огородных делах. Сказалась крестьянская хватка да несколько раз внимательно перечитанная толстая книга с рельефным портретом Мичурина на обложке.
Мы с сестрой открывали папину книжку, перелистывали цветные иллюстрации, глотая слюнки при виде огромных ягод малины и яблок, напоминающих муляжи. Вся эта роскошь росла в саду, за которым отец ухаживал так, как не всякая мать ходит за своим ребёнком. Но в книгу можно было забраться в любое время года, а сад плодоносил только летом и осенью. Абрикосы, вишни, сливы, крыжовник, малину, смородину в виде компотов и варенья мама укладывала летом в большие стеклянные банки. Яблоки рассортировывали по ящикам и спускали в погреб. И когда деревья дремали в зимней спячке, мы ублажали свои желудки мамиными летними заготовками и радовали свой взор папиной книжкой. Зрительные образы в соединении со вкусом компотов давали результат вполне предсказуемый: мы с сестрой были влюблены в наш сад, в папину книжку и таинственного Мичурина.
Весной сад, дождавшись хозяйской ласки, оживал, буйно цвёл и гудел, как живой. Пчёлы по-хозяйски носились над цветущими деревьями, нередко загоняя нас с сестрой в дом. Под ласковыми лучами солнца расправляли свои узловатые руки старые яблони. Розовым нежным цветом смущённо прикрывали деревья свои одряхлевшие от старости стволы. Молоденькие вишни вздорили с яблонями-старухами, зазнавались до поры до времени, пока под порывами ветра не начинали ронять на землю свои бальные наряды. Кружилась весенняя метель, дорожки сада были занесены белоснежными лепестками…
Старая народная мудрость мужчину учит: посади дерево, построй дом, вырасти сына.
С дерева, наверное, всё и началось. Не прижился Виталий на Севере, куда забросила его солдатская служба. После армии остался в Мурманске, ходил в море на рыболовецком траулере, женился, дочки родились. Будто и стал уже врастать в неласковую землю Заполярья, а потом всё-таки стал собираться на юг. Бредил во сне вишнёвыми садами, пчелиными ульями, росистыми травами, звонкой песней натачиваемой стальной косы. Хотелось посадить дерево, плодов его дождаться, землю лелеять… Крестьянская душа, хоть с отроческих лет и оторванная от родных мест, ныла и звала вернуться. Уговорил жену-северянку поехать на Украину.
На тихой улочке, недалеко от базарной площади, где в старину селились ремесленники, купили старую глинобитную мазанку, собираясь на её месте со временем построить каменный дом. Сразу на дом средств не хватало, пришлось ограничиться тем, что убрали соломенную крышу, укрыли хату шифером да выстроили каменный сарай с погребом.
Сад поднимался, а мазанка всё сильнее врастала в землю. Спустя несколько лет, взявшись за черенок штыковой лопаты, отец начал копать фундамент для будущего Дома.
Построй Дом… Два слова, растянувшиеся на десятилетие. Самый затяжной долгострой в нашем посёлке. Средств нанимать людей у родителей не было, от фундамента до крыши – всё пришлось делать своими руками. Как понимаю я теперь взрослым умом, были у отца недюжинные инженерно-строительные задатки, не реализованные из-за исковерканной судьбы: сын «врага народа», оставшийся с девяти лет без отца, смог закончить только шесть классов – на круглые пятёрки! – а потом война началась, оккупация немецкая, и жизнь вытолкнула мальчишку добывать хлеб насущный. После войны ремесленное училище, обучение столярному делу - какой-никакой, но свой кусок хлеба в руках. Хотя, наверное, я не права: инженерно-строительные задатки отца реализовались в строительстве этого Дома. Без механизмов, без приспособлений, с одним подсобным рабочим, роль которого взяла на себя мама, не делившая работу на мужскую и женскую, – отец сам заложил фундамент, возвёл стены, поставил крышу. Был и столяром, и плотником, и каменщиком, и электриком – всё сам. Дом был выстроен в четыре руки: только папины и мамины руки касались всех строительных работ! Словно пьесу музыкальную сыграли на рояле: вдвоём, в четыре руки!
Сосед, работавший главным инженером строительно-монтажного управления, уважая отцовскую мудрость и смекалку, частенько заходил вечерком посоветоваться по поводу разных строительных работ.
– Э, ты, Виталий Тимофеевич, что-нибудь обязательно придумаешь, быть того не может, чтобы ты не решил этой хитроумной задачки. Тут наших математических расчётов не надо, тут умом бы пораскинуть…
Садились на скамейку, отец вытаскивал из широких, измазанных строительным раствором и кирпичами штанин неизменную пачку «Севера», степенно закуривал, почёсывал затылок под фуражкой, что-то прикидывал в уме. И действительно – решал.
Дом поднимался, забирая у мамы с отцом здоровье. Стены, воздвигавшиеся «на века», вбиравшие теплоту человеческих рук, любовно укладывавших каждый кирпичик, по капле втягивали в себя отцовскую силу и молодость. Брался за черенок лопаты, когда фундамент закладывал, широкоплечий сорокалетний мужчина, ещё полный казацкой жизненной силы. Когда же последний гвоздь был вбит, когда высохла краска и стали заносить мебель в последнюю комнату, я взглянула на отца и увидела, как согнулся он по-стариковски, как глубоко избороздили лицо морщины, как плеснула старость в непокорный казацкий чуб седую краску. Шёл уже отцу шестой десяток, он сильно болел и выглядел стариком. Но на месте глиняной мазанки с маленькими подслеповатыми окошками вырос кирпичный красавец дом – с огромными окнами, ещё недавно заставленными цветочными горшками. Колокольчики фуксии и пышные шапки герани ещё совсем недавно весело выглядывали на улицу, подсказывая любопытным, что здесь живут добрые и гостеприимные старики, готовые откликнуться на любую беду, помочь любому человеку… Ещё совсем недавно…
Без Виталия Тимофеевича и на фабрике, где он столярничал, не обходились в сложных вопросах. На фабрике делали ковры, маститые художники приезжали заказывать гобелены для правительственных дворцов – отца звали мастерить станки для ковров. Женщины-ковровщицы постоянно напоминали маме, участливо заглядывая в глаза:
– У твоего Тимофеевича золотые руки. Любую столярную работу смастачит. И такий чоловик роботящий, скромный, в золоте миг бы купатыся, так николы копейки за работу не возьмёт…
Мама выслушивала с улыбкой. Всё она знала: и про руки, и про копейку.
Надо было видеть, как бережно относился отец к своим столярным и плотницким инструментам. Словно это живые существа были. Никогда не мог успокоиться, пока не находил затерявшийся инструмент. Нелёгким трудом всё доставалось, поэтому кривые гвозди отец на стройке с земли поднимал, выпрямлял молотком и складывал в отдельный ящик. Мама сердилась на отцовскую скупость, но в своём женском хозяйстве вела себя точно так же: штопала проношенные носки, нашивала на протёртые отцовские брюки грубые заплатки. Приходилось экономить, выкручиваться, чтобы приобретать стройматериалы и учить дочек. Без особых разговоров родители решили, что если не удалось выучиться самим, то дочки получат образование непременно.
«Вырасти сына»… Отцовская мечта о сыне так и не осуществилась. Три-то дочери вместо сына! Когда мы со старшей сестрой были маленькими, а мама уходила на работу в ночную смену, отец по утрам заплетал наши косички – обязательно по две, несмотря на то, что приходилось попыхтеть, так как непослушные детские волосёнки выскальзывали из широкой мужской ладони, а бант завязывался грубым морским узлом. Отец мирился с девчачьими косичками.
Когда родилась третья дочь, мамины соседки по палате в роддоме сочувственно шептались:
– Третья девчонка… Бросит ведь её муж. Рассказывала, что сына очень ждёт… Вот который день ни слуху ни духу от мужика…
Отец, не имея возможности сразу приехать, поздравительную телеграмму в областной центр в роддом, конечно, сразу отправил, да только медсестра, после ночного дежурства уставшая, полуживая, ибо смена «прибыльная» выдалась, пошла домой, а телеграмму в кармане забыла… Вот и шептались женщины несколько дней, пока отец в воскресенье сам не приехал. С огромным букетом хризантем, смущаясь от любопытных взглядов, устремлённых на него из окон со всех этажей областного роддома, громко кричал, чтобы мама услышала:
– Миля, не переживай, что девчонка… Справимся, косички заплетать умеем… Справимся, выкрутимся…
Справлялись, выкручивались, вырастили. Одна за другой вылетели дочки из родного гнезда, у каждой своя семья, свой очаг. Летом приезжают с внуками, Дом оживает, вбирает в свои стены звонкий мальчишеский смех. Сына отец дождаться не смог, одни девчонки были, а вот теперь у дочерей мальчишки растут…
Но младшая дочка вполне заменила отцу сына: со всяким инструментом справляется, к саду-огороду, к живности всякой душа у неё лежит , и пчеловодство от отца подхватила, как будто век с пасекой возится, хоть и профессия вовсе не «пчелиная», учительница...
Не баловала жизнь отца с самого детства, трудно пришлось, нелёгким был кусок насущного хлеба. А в последние годы жизни отец ухаживал за мамой, как за ребёнком, маму руки её слушаться перестали. Был отец для мамы её руками, всё в доме делал, тоже не деля работу на мужскую и женскую, как когда-то мама на строительстве дома… А когда похоронил Милюшку свою, то в одночасье стал дряхлым стариком, будто не только сила его, но и вся жизнь под землю с женой ушла. Три года плакал по маме, всё любимыми мамиными бархатцами-чорнобрывцами клумбу засаживал. И часами сидел возле пчелиных ульев: до последнего дня своей восьмидесятилетней жизни жил душа в душу с неугомонным пчелиным царством…
Дом молчит, но положи руку на его кирпичную стену – и почувствуешь, как согревается кирпич от человеческой ладони… От человеческого тепла, оставленного хозяином на земле.
Посади дерево, построй Дом, вырасти сына…