Жизнь – это одиночество
Р. Бредбэри
-Мы больше не будем вкладывать деньги в твой театр, он приносит одни убытки.
-Не торопитесь, умоляю вас! Мы только начали репетировать новую постановку, и, клянусь вам, она будет иметь потрясающий успех! Все ваши деньги вернутся к вам с огромной прибылью!
-Что нам с твоих клятв? Меной, твои постановки одна за другой проваливаются. Твой театр больше никому не нужен, и тебе уже давно пора это понять. Ты посмотри на себя – ты стар и слаб, Меной. Твои глаза плохо видят, сердце медленно гонит остывшую кровь по старым жилам, а голова работает плохо. Ты больше не можешь ставить свои спектакли, от них пахнет вековой пылью и скорой смертью, в них нет жизни, огня, страсти! Когда ты был молод слава о тебе и твоем театре летела впереди тебя и огибала землю! Но твое время прошло. Мне жаль, Меной. Мы тянули с этим, сколько могли, веря твоим клятвам, но больше так продолжаться, не может.
-А что делать мне? Мне будет нечем платить актерам, не на что шить костюмы! Мне же придется закрыть театр!
-Это не наши проблемы, Меной. Но я дам тебе дружеский совет – оставь свою работу, продай театр и поживи последние годы в свое удовольствие. Купи домик на берегу реки, где волны будут петь тебе по ночам колыбельные, а днем наводить на приятные воспоминания. Где будет расти кипарис, и цвести нарциссы, где ты будешь просыпаться под пение птиц, в мягкой кровати, согретый утренним светом. Где не будет криков и недомолвок, интриг и подхалимства. Разве тебе не хочется уйти на покой и отдохнуть от своей работы? Я могу тебе помочь. Один мой друг собирается продавать чудесный домик, а о твоем театре я позабочусь лучше, чем это сможешь сделать ты.
-Зефа, как ты можешь мне такое предлагать? Театр для меня не работа, это вся моя жизнь! Он мне и мать, и жена, и любовница! Мы с ним уже столько лет вместе, что я порой не могу разобрать где начинается спектакль и кончаюсь я. Я не могу его оставить. Это значит предать его – предать себя. Нет, нет и еще раз нет. Пока я жив, мое дыхание будет оживлять и мой театр, проносясь по нему тихим шелестом. Ты можешь отнять у меня актеров, костюмы, и красивые декорации, но театр – театр, которого ты никогда не сможешь понять, ты у меня не отберешь! Я останусь тут до последнего удара моего сердца, до последнего движения моих век, до последнего вздоха. И этот театр – мой театр – умрет вместе со мной и ты никогда не сможешь вернуть его к жизни, к той жизни, которую мы вели вместе с ним, где слава наша блестела ярче бриллиантов, а слухи о нас доходили до варварских поселений! Никогда тебе этого не сделать!
-Ты стар и глуп, Меной. Я тебе предложил щедрый дар, а ты от него отказался. Что же! Доживай свои последние дни в этой разваливающейся пещере! Я не могу тебе запретить этого. Но, проводя свои длинные одинокие вечера у холодного камина, который тебе будет нечем разжечь, ты еще неоднократно вспомнишь меня. Когда твои ледяные от старости руки будут кутаться в старое рваное одеяло, не в силах согреться, а глаза от плохой еды совсем ослепнут. Когда спина откажется разгибаться, а ноги нести твое дряхлое тело. Когда ты будешь мечтать о смерти, как об избавлении ото всех твоих мук, тогда вспомни о добром дядюшке Зефе. И когда ты придешь ко мне – сгорбленный, сломленный, я, может быть, соглашусь купить твой театр. А до той поры – прощай, Меной. Прощай, старый упрямец. И помни, что здесь и сейчас ты потерял друга – единственного друга, который протянул тебе руку помощи, которую ты оттолкнул. Я ухожу, Меной.
Худой старик, сгорбленный под бременем прожитых лет устало опустился в кресло. Он спрятал лицо в ладони и зашептал.
-Отчего этот мир так жесток? Когда-то он носил меня на руках, меня почитали даже самые могущественные вельможи, они считали честью, если я сидел с ними за одним столом. Меня окружали друзья – я ни на секунду не оставался один. Я любил весь этот мир – а он в ответ любил меня. И куда все это пропало, куда исчезло? Где все те люди, что делили со мной славу и богатство, что обращались ко мне за помощью во время нужды? Те люди, которые окружали меня всю мою жизнь? Куда пропали их обещания и заверения? Те слова, которые они неоднократно мне повторяли? Где Анем, Болив, Морей? Авклид, Тесей, Калом? Таре, Давой, Розам? И тысячи других, с кем мы проводили веселое время, освещенное роскошью и безрассудством? Неужели человеческая память столь коротка, что сейчас, когда я стар, беден и слаб, они не придут мне на помощь? Неужели они оставят меня умирать, ослабевшим от старости, в моем театре, где мы провели с ними столько замечательных дней и лет? Разве нет в этом мире правды и справедливости? Нет преданности и любви? Разве не я спас Таре от виселицы, когда его обвинили в оскорблении царя? Не я вытащил Морея из нищеты, когда он просил милостыню у храма Афродиты? Разве не я дал ему работу, славу и почет? А Авклид, которого бы забрали в рабство, если бы я не заплатил его долги? Разве не я помог еще сотне человек? И где они сейчас? Лежат в своих домах на мягких белых подушках, пьют фракийское вино и едят виноград, собранный их рабами! И, возможно, даже смеются над моими бедствиями. Неужели людям чужда благодарность? О, я не хочу в это верить, эта истина слишком горька для меня и жестка для моих старых больных зубов! Ну что, что же мне делать дальше? У меня нет ни друзей, ни денег. Мне неоткуда ждать помощи. Я остался совсем один в этом мире. И этому суждено было случиться именно тогда, когда у меня больше не осталось сил на борьбу! О, боги! Будьте милосердны к своему верному слуге! Зевс, я всегда чтил тебя и никогда не забывал приносить жертвы. Гера, мать всего сущего, я всегда преклонял колени перед твоим изображением и жертвовал храмам. Дионис! Ты, который был для меня покровителем все эти годы, почему ты отвернулся от меня? Мельпомена, одна ты осталась со мной, уйдя со сцены и взяв меня за руку, ты сейчас сидишь рядом, я чувствую твое дыхание на плече. Что мне делать, что? – Его крик разнесся по пустому театру и эхом вернулся обратно, повторяя на своем пути «что? Что? Что?». Старик растрепал ладонью свои длинные седые волосы, и на несколько секунд замер без движения, бессмысленно глядя в одну точку. Его покрасневшие глаза слезились, а руки, безвольно лежащие на подлокотниках тряслись. Но вот он поднял голову. В его глазах засверкала решимость, а руки он сжал в кулаки, скрыв их предательскую слабость.
-Они хотят меня сломать, хотят, чтобы я отказался от театра. Они не понимают, что просят невозможного. Но я не собираюсь сдаваться. О, нет! Я буду продолжать бороться. У меня нет ни одного актера? А как же я? Я был великим актером, и им же остался. Нет декораций и пьесы? Я напишу пьесу и сам нарисую декорации. У меня нет денег на афиши? Я сам пройду по городу, рассказывая всем о представлении. Я не предам свой театр. И пока я жив, он не умрет. Спектакли будут идти, а, значит, и будут зрители. Будут зрители, будут деньги. А на них можно будет снова нанять актеров. Еще не все потеряно. У меня еще остались силы. Пусть это будет моей последней победой, но я снова сделаю этот театр великим!
Старик произнес это и ушел в маленькую каморку, которую последние десятилетия называл своим кабинетом и домом и заперся там. Он не выходил из нее несколько дней. А когда вышел, то спина его оказалась сгорбленной еще сильнее, а покрасневшие глаза затянуло мутной дымкой. Но подбородок он держал высоко, а губы крепко и сердито сжатыми.
- Это моя самая лучшая пьеса. Она снова сделает меня известным, а мой театр станут опять называть великим. Она совершенна, рискованна и искренна, как пение птиц весенним утром. В ней я разоблачу все человеческие пороки и покажу всю подоплеку наших отношений. Я открою всем правду – голую и беспристрастную, правду, на которой нет ни одного украшения и ни одного покрывала. Ту правду, которую я смог познать, только прожив семь с половиной десятилетий. Правду, которая открывается далеко не всем, но которая является единственной настоящей и истинной. Я покажу ее всему миру, расскажу о ней всем людям, может, это поможет им посмотреть на себя незамутненным собственным лицемерием оком и сделать первый шаг к исправлению. Столь жестоким этот мир сделали мы - люди. Человек порочен, слаб и лжив, а мнит себя сильным, мудрым и справедливым. И до той поры, пока мы все не поймем, что скрывается под нашими масками, что за одними словами стоят совсем иные определения, все останется по-прежнему. Не будет в мире справедливости. Не будет преданности, надежности и благодарности. Неужели, когда люди это поймут, когда они увидят все это в моей пьесе, они захотят жить дальше в том мире, который сами создали? Я могу изменить этот мир! Ему просто нужно прислушаться к моим словам!
Бормоча себе под нос, он взял в руки старую кривую палку и вышел на улицу города, где бурлила жизнь. Медленно тащились неуклюжие повозки с товаром, быстро шли прохожие, занятые своими делами и их голоса громко проносились над мостовой, наполняя жаркий пыльный воздух жизнью.
Старик, опустив голову, не прекращая бормотания, которое заставляло прохожих поначалу на него коситься, а потом отходить подальше, быстро шел. Он проходил мимо домов, утопавших в зелени деревьев, торговых лавочек, с призывно разложенным на лотках товаром, статуй, с запечатленной на камне красотой молодости. Его путь по разбитой дороге был недолгим, спустя несколько минут он вышел на центральную площадь. Посередине нее стоял фонтан, а по бокам шла оживленная торговля. Площадь была полна людей, которые издавали столько шума, что было непросто услышать слова соседа и тому приходилось кричать, наклоняясь к уху собеседника. Старик прошел в середину и, встав у фонтана, закричал.
-Братья мои! Одолжите мне драгоценную минуту своего времени, я хочу сообщить вам новость! Выслушайте меня! – У него был громкий, хорошо поставленный звучный голос. Поначалу на старика никто не обращал внимания, но он не останавливался и через некоторое время вокруг него собрался любопытный народ.
-Да это же старик Меной! – закричал какой-то бойкий мальчишка, - а я слышал, будто он давно умер! Неужто соврали?
-Де нет, не умер он, - ответила ему какая-то дама с большой корзинкой в руках, - С ума он давно сошел, вот что я слышала.
-Ага, - подхватила ее соседка, - С ума сошел и спектакли дрянные ставит. Говорят, что на них ходить – это просто попусту тратить деньги и время. Пойдем, Гипсила. Нечего здесь делать.
И слушавшие их люди, начали расходиться. А старик все кричал им - в спины:
-Новая постановка, разоблачающая пороки людские! Театр одного актера! Вход – всего две медные монеты!
И те несколько человек, что остались его послушать, переглянулись и начали смеяться.
-Верно говорят, что ты из ума выжил. Театр одного актера. Людские пороки. Ты на свои пороки сначала посмотри, а потом другим и указывай.
-Тебя уже давно могила ждет, старик. Поторопись, тебе там самое время!
И разошлись последние зрители.
-А я все - равно его поставлю. Пусть даже у меня не будет ни одного зрителя, но спектакль будет идти, а, значит, театр будет жить, - прошептал он и, согнувшись, шаркающей походкой, без тени былой бодрости, медленно пошел обратно.
Перед представлением старик наложил на себя грим, надел старую тогу и вышел на пустую сцену. Он долго стоял, глядя в пустой зал усталыми глазами, из которых по его морщинистым, дряблым щекам скатывались крупные слезы. Его руки бессильно висели, как плети, а голова опустилась так низко, что, казалось, она уже никогда больше не сможет подняться. Зал был пуст. Все стулья и ложи смотрели на него голодными глазами отчаянья и поражения. Он казался таким одиноким, таким маленьким и хрупким на большой сцене!
Но тут его ноги не выдержали и подкосились. Он рухнул на колени с глухим стуком. Он хотел поднять руки в молитвенном жесте, но не смог. Из последних сил он поднял голову и прошептал:
-Я чувствую, что мой конец близок. Я слышу дыхание Танатоса за своей спиной. Он пришел, чтобы унести мою душу в мрачное царство мертвых, откуда я уже никогда не выйду. Прости меня, театр. Я хотел, чтобы ты жил, но сил моих не хватило. Прости меня, прости, про…
Звук замер в горле Меноя, и он замертво повалился на потрескавшийся, облезлый пол сцены, освещенный луной, висящей над ним. Его тело осталось лежать без движения, только из открытого мутного глаза стекала последняя, одинокая слеза мертвого актера.
Январь 2009