Драматическая история журнала “Дрезина”, возможно, объясняет, почему Булгакову в ноябре 1923 года пришлось закабалиться на должность постоянного фельетониста газеты “Гудок”. И в дневнике, и в автобиографическом романе “Тайному другу” Булгаков многократно пишет о том отвращении, которое вызывала в нем работа в этой газете. Следовательно, она была вынужденной жертвой? Булгаков поступил в “Гудок” на должность литературного обработчика писем рабкоров в феврале этого года. Через два месяца, как мы знаем, на свет появилась “Дрезина”, где Булгаков, как это теперь можно со всей ответственностью утверждать, чувствовал себя как дома. В романе “Тайному другу” он утверждает, что повышение на должность фельетониста “Гудка” он получил из-за того, что редакторы газеты внезапно узнали, что он и блестящий фельетонист “Накануне” – одно и то же лицо. Позволительно усомниться в этом: с февраля по октябрь газетчики не подозревали о том, где печатается их сотрудник?! Быть может, выплыл на свет факт совершенно иного, тайного сотрудничества Булгакова?..
Возможно, комментарий к этим событиям мы найдем на страницах самой газеты. В № 1046 “Гудка” от 10 ноября 1923 года появляется очередной стихотворный опус Ю.К.Олеши – “Зубило”, название которого содержит лексический ключ, хорошо нам знакомый по материалам сатирического приложения газеты: “О том, как ревизор сделался зайцем”. Как известно, “зайцем” в “Дрезине” в то время как раз и являлся Булгаков, несостоявшийся издатель “Ревизора”. Но фельетон Олеши вносит новый штрих в эту картину. “Зайцем” в фельетоне железнодорожный “ревизор” становится потому… что ему не выдали годового проездного билета! Он проверяет билеты у пассажиров – а сам разъезжает безбилетником. Подчеркнем: сейчас мы вступаем в область очень и очень неосязаемых предположений, основанных на нашем допущении, что произведения, печатавшиеся на страницах “Гудка”, могут отражать в зашифрованном виде внутреннюю жизнь редакции самой этой газеты. Но построение этих гипотез все-таки руководствуется всем корпусом изученного нами до сих пор положительного материала.
Так вот: быть может, стихотворный фельетон Олеши в иносказательной форме отражает неофициальное положение Булгакова как “художественного руководителя” “Дрезины”? Фельетон появился как раз вскоре после того, как Булгаков занял солидное положение постоянного фельетониста газеты – и, в таком случае, не было ли это продвижение по службе своего рода суррогатом “проездного билета”, который давал писателю хоть какую-то видимость официального права у него руководить сатирическим журнальным приложением?
Быть может, также, эта ситуация получила иносказательное отражение в одном из фельетонов, опубликованных Булгаковым в 1924 году в узурпаторе-“Смехаче” – “Обмен веществ”. Несказанно разбогатевший в Киеве нэпман приезжает в Москву, покупает квартиру и думает пожить в свое удовольствие. Но на него тут же обрушиваются жилтоварищество и налоговая инспекция с непомерными поборами, мгновенно превращающими в ничто его состояние. Такими “поборами” и были для Булгакова фельетоны в “Гудке”, как он сам о них отзывается. И точно так же он пишет в романе “Тайному другу”, что работа над этими фельетонами, как раз в 1924 году, стала создавать серьезную угрозу его “богатству” – творческому дару.
В этом “Эпилоге” мы подойдем с такой же методикой прочтения вымышленных произведений в реально-документальном ключе к некоторым произведениям “Дрезины” и еще нескольким фельетонам самого Булгакова. Мы всего лишь хотим извлечь из этого “эфемерного” материала максимально возможную сумму информации об обстоятельствах работы Булгакова в “Дрезине” и истории ее существования и краха. Что же касается самого факта участия Булгакова в этом издании – то он может считаться твердо установленным в основной части нашей работы.
ЗДРАВСТВУЙТЕ, ТОВАРИЩ “ЗАРОВ”!
Давайте посмотрим, чем завершается последний январский № 16 “Дрезины”, когда Булгакову уже было окончательно ясно, что его детищу больше не жить. И здесь мы встречаем, прежде всего, крик души, за которым нельзя не опознать будущего автора “Собачьего сердца”. На самой последней странице, задней сторонке обложки: рисунок А.Радакова “Образец предусмотрительности”. Эпиграф из “Юманите” гласит: “Французское правительство отказало в разрешении въезда во Францию голодающим немецким детям…” Эта коллизия будет использована в повести Булгакова, где профессору Преображенскому придется отвечать за поступок французского правительства в 1923 году. “ – Вы не сочувствуете детям Германии?” – спросит его “персиковый юноша в кожаной куртке”, оказавшийся… переодетой женщиной. “ – Равнодушен к ним”, – ответит профессор, твердо придерживаясь французского курса. Персонаж – переодетый, и не только из женщины в мужчину – но еще и… из персонажа одной булгаковской повести в персонажа другой, профессора Персикова, о котором напоминает цвет его (ее) лица, “персиковый”. В конце этой галлереи превращений – стоит сам Булгаков, которому постоянно приходилось “переодеваться” из-за его нелегального положения в “Дрезине”. Более того: в повести этот мотив как раз и возникает из-за того, что “женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов” и предложила профессору купить их “в пользу детей Германии”!..
Под январской карикатурой – подпись, приписанная нашему старому знакомому, родственнику создателя теории относительности, Р.Пуанкаре: “ – Прочь с дороги, скверные мальчишки! Пока вы голодны вы мечтаете всего-навсего о буттерброде. А как только вы насытитесь, вы сразу возмечтаете о реванше. Дураков нет вас кормить!..” Эти слова с изумительной точностью выражают мнение Булгакова о причинах уничтожения его любимой “Дрезины”, которая была “всего-навсего буттербродом” для его ненасытного творческого воображения. Кроме того, они подтверждают, что причины закрытия были, прежде всего, политическими: хозяева города хорошо понимали, что взгляды, выражаемые издателями журнала, если позволить им развернуться, перерастут в заботу о “реванше” в борьбе против большевиков.
Но это – рисунок. А вот последний фельетон “Дрезины”. Он напечатан на предыдущей стр.11 и подписан именем: “Заров”. Публикации за этой подписью (именно так, всегда без инициалов) появлялись в “Гудке” в 1923 году, а в январе 1924 года это имя стало подписью под многочисленными репортажами с траурных мероприятий и похорон. Оно в эти январские дни появлялось и в других изданиях, между прочим в одном из них – в постоянной форме “Зоров”, что говорит в пользу его искусственного происхождения. Более того: в сдвоенном № 1-2 журнала “Железнодорожник” появились бок о бок два некрологических материала. Один – “Воспоминание…” Булгакова, другой – “Шесть дней…” за подписью “Заров” (название – именно в такой форме: как и у Булгакова, с многоточием). Возможно, этот криптоним образован от спародированной фамилии дебютировавшего в “Гудке” известного “комсомольского” поэта А.Жарова; возможно – он является усеченной формой фамилии сестры Ленина в замужестве: Ели-зарова или образованной от названия гоголевской комедии гипотетической фамилии “Реви-зоров”; возможно – образован от прозвища героя знаменитого немого кинофильма “Знак Зорро”. Есть основания предполагать, что, в отличие от “Ол-Райт”, он являлся общим псевдонимом сразу для нескольких сотрудников “Гудка”. Мы еще встретим эту подпись в связи с не до конца еще исследованной нами “загадкой АИР”.
Но речь сейчас о другом. Название “заровского” фельетона в “Дрезине”: “По Мейерхольду (Из записной книжки одного предместкома)”. Последняя фраза незадачливого “предместкома” – героя этого последнего фельетона – комментирует судьбу самого журнала “Дрезина”: “На этом записки обрываются”. А предшествующий этой фразе пассаж заканчивается словом, которое станет названием одной из пьес Булгакова 1930-х годов: “Уф! Слава богу! Сегодня, входя по Мейерхольду в местком, сломал правую руку и вывихнул плечо. Сейчас лежу в больнице и отдыхаю. Какое блаженство!” Руководить из Москвы (тайно!) изданием питерского журнала – это было тоже своего рода акробатикой “по Мейерхольду”, какой занимаются персонажи “Зарова” на всем протяжении фельетона.
В то же время сквозной заглавный мотив фельетона: “По Мейерхольду” – возвращает нас к самым истокам издания. Мы помним, что замысел пародии на “башню Татлина” на страницах “Дрезины” восходит, возможно, к декорациям мейерхольдовской постановки, описанным Булгаковым в серии очерков “Столица в блокноте”. Срв. с этим заглавием подзаголовок последнего фельетона “Дрезины”: “Из записной книжки…” С другой стороны, в последней фразе появляется определение: “записки” (которые “обрываются”), что обращает нас и к “Запискам на манжетах” Булгакова. В “московской” части этого произведения тоже содержится ироническое замечание, выражающее отношение Булгакова к Мейерхольду. И здесь самое время вспомнить о том, что объявление о предполагаемом выпуске журнала Булгакова “Ревизор” было помещено в январском № 1/2 (7/8) за 1923 год журнала “Корабль”, ставшем… последним. У Булгакова упоминание этого журнала содержится именно в последнем очерке цикла “Столица в блокноте”. Но и в самом январском номере “Корабля” имя Булгакова упоминается далеко не только в объявлении о выходе “Ревизора”.
“КОЛЛЕКТИВНЫЙ РОМАН”
В рубрике “Среди писателей” содержится следующее странное сообщение: “Михаил Булгаков написал книгу «Записки на манжетах» (о революции, советском быте, писательской судьбе и проч). Отрывки из этой книги печатались в литературном приложении к «Накануне»” (стр.48). Обратим внимание, что публикация первой части в “Накануне” названа здесь “отрывками”. В “Тайному другу” сам Булгаков называет “отрывками” – повторную публикацию той же первой части, но с цензурными изъятиями, в альманахе “Возрождение”. Это свидетельствует о том, что объявление в “Корабле” принадлежит, скорее всего, самому Булгакову.
Но содержится в последнем номере “Корабля” и еще более сенсационное сообщение. В рубрике “Жизнь искусства. Литературная хроника” помещена заметка “Коллективный роман”, где сообщается… что “Мих.Булгаков” входит в некое “содружество московских писателей” (перечисляется полный его состав), которое называется “Кружок тринадцати” и которое в настоящее время занято сочинением “коллективного романа, построенного на современности или в плане ее”. Одновременно в “Примечании редакции” оговаривается, что подобный же “коллективный роман” печатается на всем протяжении издания “Корабля”, начиная с первого номера (стр.50). Трудно поверить, что “коллективный роман”, сочиняемый мифическим “кружком тринадцати”, и реальный, осязаемый “коллективный роман” на страницах “Корабля” – не одно и то же!
Для нас эти новые горизонты, открывающиеся в творческой биографии Булгакова сообщением “Корабля”, важны лишь тем, что они содержат те же мотивы, окружавшие первый журнальный замысел Булгакова, которые отразились в последнем фельетоне журнала “Дрезина”. В “коллективном” (и неподписанном!) романе “Воздушный караван”, как раз в главах, напечатанных в январском номере, тоже содержатся мотивы “биомеханики по Мейерхольду”. Сначала персонаж романа, Геркулесов, “стал проделывать у стены какие-то странные движения явно акробатического характера.
– Это – биомеханика, – разъяснил он Говарду, смотревшему на него с изумлением. Величайшее завоевание современной русской науки. Я вам потом объясню – в чем тут дело” (стр.22). Затем, как это будет происходить в январском 1924 года фельетоне “Дрезины”, “биомеханикой” начинают заниматься другие персонажи, не имевшие ранее к ней никакого отношения: “Но тут произошла замечательная история.
Лорд, как будто бы он с детства занимался биомеханикой, с необыкновенной легкостью перемахнул через решетку Кудринского сквера и ловко уцепился за грязный автомобиль, огибавший в это время площадь” (стр.25). Акробатические затеи Мейерхольда тоже поданы здесь в язвительно-ироническом освещении.
Итак, название последнего фельетона “Дрезины” – дань “мейерхольдовским” мотивам, которые окружали предысторию журнала в начале 1923 года. Тема же его – повторится через год в “гудковском” фельетоне Булгакова “Чертовщина”. И в том и в другом случае речь идет о чудовищной тесноте помещения месткома. В “Дрезине”: “Тесновато, но уютно… Секретарь устроится на подоконнике. Правда, есть одно маленькое неудобство: чтобы попасть в комнату – надо сначала лезть на шкаф, с него на стол и затем на стул. Секретарь называет это «конструктивным хождением» и уверяет, что в Московском театре Мейерхольда все артисты так ходят. Странный народ эти артисты!..” И затем: “Сегодня самый тяжелый день моей работы. В новом помещении первый раз состоялось общее собрание. Пришлось выносить шкаф, стол и корзинку для бумаг на улицу. После этого в комнате с большим трудом вместилось 14 человек. Более 300 человек разместилось на улице и о чем-то долго кричали: кажется, опять ругали меня…” В фельетоне “Гудка”, как это сформулировано в выдержке из письма, послужившего ему основой: “в один и тот же вечер, в один и тот же час, в помещении месткома было назначено заседание лавочно-наблюдательной комиссии, заседание производственной ячейки, заседание охраны труда, собрание рабкоров, а также заседание пионеров. А рядом идет кинематографическая картина: «Дочь Монтецумы». Получается такое, что описать нельзя”.
Сама по себе тема ровным счетом ничего не говорит о единстве авторства: теснота помещений, наверняка, была повсеместным явлением. Однако, например, оформление “заровского” фельетона мотивами Мейерхольда – специфически авторская черта. Точно также тематическое сходство последнего фельетона “Дрезины” и фельетона Булгакова “Чертовщина” важно потому, что оно позволяет, наконец, объяснить одну из самых загадочных подробностей в отношении автора книги “Алмазный мой венец” к литературному наследию Булгакова. Дело в том, что Катаев в 1963 году… украл у него фельетон!
КОНЕЦ “КРАХМАЛЬНОЙ МАНИШКЕ”
Катаев в воспоминаниях о Булгакове рассказал очередную абсурдную историю о том, что булгаковский фельетон “Главполитбогослужение” по ошибке попал в сборник ранних произведений мемуариста 1963 года “Горох в стенку”, так как… псевдоним, которым он был подписан, “Крахмальная Манишка”, приписывали ему, Катаеву (Воспоминания о Михаиле Булгакове… С.123). Издевательский характер этой мотивировки нельзя не заметить: пусть приписывали, но составлял-то сборник Катаев, которому незачем было обращаться к кому бы то ни было за справкой, принадлежит ли ему его собственный фельетон! Как раз наоборот: в “Словаре псевдонимов” И.Ф.Масанова, вышедшем за семь лет до злополучного сборника катаевских фельетонов, этот псевдоним приписывается Катаеву… со ссылкой на его личное сообщение составителю! Мы теперь можем догадываться, что еще тогда, в середине 1950-х годов (то есть… еще до возвращения Булгакова) Катаев планировал стратегию “расконсервирования” известных ему страниц творческой биографии писателя. Как выяснилось, – когда все узнали булгаковский фельетон в катаевской книге и дружно принялись возмущаться, – никакой “Крахмальной Манишки” вообще не существовало, а сам фельетон был подписан вполне узнаваемыми инициалами: “М.Б.” (Котова М.А., Лекманов О.А. В лабиринтах романа-загадки… С.91).
Долгие годы эта “Крахмальная Манишка”, как призрак средневекового замка, преследовала воображение булгаковедов, пытавшихся понять причины ее эфемерного существования. Пришла пора с ней покончить. Нам уже легко догадаться: вовсе перепечатка булгаковского фельетона не была ошибкой; вовсе Катаев не пытался оправдаться и загладить вину; все наоборот: это был изумительный, математически просчитанный жест знатока булгаковского творчества и биографии, призванный передать потомству еще одну из крупиц информации, которые теперь для нас сложились в почти законченную картину. Дело в том, что “Глаполитбогослужение” имеет ту же самую конструкцию, что и “Чертовщина”. Об этом говорит и контрастное сходство их заглавий. В одном – разные организации, как сельди в бочку, набиваются в тесной комнатушке месткома; в другом – окна в окна расположены церковь и советская школа. В обоих случаях: голоса разных, даже противоположных друг другу собраний сливаются в одно какофоническое, невообразимое целое.
Между “заровским” фельетоном “Дрезины” “По Мейерхольду…” и “псевдо-катаевским” фельетоном “Главполитбогослужение” нет ничего общего. Однако черты первого и второго объединяются в фельетоне “Чертовщина”. В этом смысл “узурпации”, совершенной Катаевым: этим поступком он хотел обратить особое внимание на “заимствованный” им фельетон, от которого можно протянуть нить к таинственным страницам литературной биографии Булгакова. Своим выбором он с предельной осторожностью указывал на журнал “Дрезина”, и не просто на какой-либо его материал – а именно тот, который знаменовал конец этого издания. И фельетон “Главполитбогослужение”, напечатанный в “Гудке” в июле 1924 года, хронологически находится как раз посредине между “заровским” фельетоном и “Чертовщиной”.
Вот и пришел черед “Крахмальной манишке”. Мы теперь легко можем понять, почему Катаев связал этот несуществующий псевдоним со всей этой ситуацией. Мы видели, что “заровский” фельетон “Дрезины” возвращает нас к “Запискам на манжетах” с их “мейерхольдовскими” мотивами, и мы уже имели случай указать на прямую связь вымышленного псевдонима и названия булгаковской книги, “манжет” и “манишки”. Ясно сразу: вторая его часть оправдана игрой слов, так как содержит в себе фамильярную форму имени Булгакова: “Мишка”. Теперь можно добавить, что имеет значение и созвучие с глаголом “манить”: Катаев хотел своим жестом заманить исследователей булгаковского творчества в неизведанные просторы писательской биографии. Но и первая часть псевдонима теперь тоже получает оправдание: в ней содержится печальное слово “крах” – тот самый, о котором возвещает последний фельетон “Дрезины” – “По Мейерхольду…”
“ПОСТОЯННЫЙ СОТРУДНИК”
Судя по обилию “дрезининского” материала, зашифрованного в воспоминаниях Катаева о Булгакове, мы можем быть уверены, что он являлся ближайшим сотрудником писателя в этом журнале. Это естественно: несостоявшийся проект их совместного издания “Ревизора” вылился в их совместное участие в “Дрезине”. Что касается Катаева, то его имя, наряду с именем Олеши, числится в перечне постоянных сотрудников журнала в объявлении о подписке на 1924 год (№ 15, январь, стр.11). Но здесь тоже не все так просто: если общеизвестный псевдоним Олеши – “Зубило” можно встретить в журнале (№ 14, декабрь, стр.11), то имени Катаева нет ни под одной из его публикаций. Если степень упомянутости обратно пропорциональна степени участия в издании журнала – то полностью отсутствующий Булгаков должен быть сочтен самым активным среди трех “гудковцев”.
Но прежде чем отыскивать в журнале следы автора сенсационных воспоминаний о Булгакове, нам хотелось бы узнать: нельзя ли, исходя из содержания журнала, выяснить причины его закрытия? Мы предположили, что виновником этого не мог быть никто иной, кроме председателя Петросовета Г.Е.Зиновьева. Об этом говорит, прежде всего, частота, с какой обыгрывается его имя в “Дрезине”. Мы отметили еще в первой главе, что созвучие с названием петроградского журнала вызвало аллюзию на соиздателя московского журнала “Мнемозина” Одоевского в заметке о “Ниуболде”. Созвучие это состояло в повторении женского имени, от которого образован революционный псевдоним Г.Е.Апфельбаума. Однако игра с женским именем “Зина” в журнале – не единичный случай. И, с другой стороны, недавно оказалось, что эта игра – специфическая черта булгаковской ономастики.
Согласно блестящему наблюдению исследователя, именно аллюзией на могущественного председателя Коминтерна объясняется имя, данное горничной профессора Преображенского в повести “Собачье сердце”, – Зинаида Бунина. Если с первым именем все понятно, говорит исследователь, то фамилия персонажа объясняется подлинной фамилией Зиновьева: “Апфельбаум” по-немецки означает “яблоня”, а русский писатель Иван Бунин – автор знаменитого рассказа “Антоновские яблоки” (Иоффе С. Тайнопись в “Собачьем сердце” Булгакова // Слово, 1991, № 1. С.19). На наш взгляд, это истолкование происхождения имени персонажа – безупречно, хотя далее тот же исследователь делает педантический вывод, что горничная Зина на всем протяжении повести почему-то должна отражать во всех своих поступках реальное поведение Григория Зиновьева!
Это имя обыгрывается в последнем фельетоне “По Мейерхольду…” – тем самым “жертва” указывает на своего “палача”. “В комнате свободно помещаются: стол, шкаф корзина для бумаги и остается место для моего стула”. И снова: “Пришлось выносить шкаф, стол и корзинку для бумаг на улицу”. И еще раз: “В суматохе кто-то стащил пресс-папье и корзинку для бумаг”. И наконец: “Сегодня уплатил за ремонт шкафа и стола […] На корзинку, пресс-папье и починку костюма денег не хватило”. То же происходило и в декабрьском 1923 года № 15. Видимо уже тогда было ясно, что судьба журнала предрешена. Здесь напечатан “лирический памфлет” Евг.Симбирского (псевдоним бывшего писателя-“сатириконовца” Е.И.Пяткина) “Засыпанные снегом”. Мы помним, что ровно через год в фельетоне “«Ревизор» с вышибанием”, где Булгаков обращается к этим событиям, появится намек на отношения Хлестакова со своим петербургским другом Тряпичкиным, которого он снабжает материалами для публикаций. Точно такая же ситуация обрисовывается во вступлении к фельетону Евг.Симбирского, где мы можем обнаружить хлестаковское обращение к корреспонденту – “душа моя”, а наряду с этим – имя Зиновьева чуть ли не в каждой строке: “Известно всем, что я поэт отнюдь не для корзины, – и получил я эстафет из питерской «Дрезины»: – «Идут рождественские дни, – так, поднастроив лиру, скорей душа моя, гони рассказик иль стихиру. Привет супруге, если есть… Как дщерь – малютка Зина? Оставим строчек сорок шесть. Ну, будь здоров… «Дрезина»”.
Речь идет о таких же “рождественских днях”, в которые (в сочельник 1924 года) будет напечатан “«Ревизор» с вышибанием”. В этих виршах, между прочим, предвосхищается не только присутствие гоголевской реминисценции, но и жест будущего булгаковского фельетона-самоотчета. Там героя, как мы помним, хватают “как тряпку” и “швыряют со сцены”, в чем обыгрываются два имени – реального человека и гоголевского персонажа. Здесь – тот же жест: название журнала рифмуется со словом “корзина”; в корзину редакторы тоже “швыряют” неудачные материалы! Этот образ отсылает к программному заявлению “Дрезины”, напечатанному еще в № 1 (стр.2), – аллюзией на Зиновьева, таким образом, открывается и заключается издание журнала.
Заметка эта позволяет догадаться, почему для лейтмотивного обозначения политического деятеля был выбран именно такой образ – корзина. Она называется скромно: “Почтовая сумка”, и в ней редакция “Дрезины” обращается с просьбой присылать материалы в новый журнал – однако предупреждает, что присланные материалы может постичь незавидная участь:
Целил в “Дрезину”,
Попал в корзину!
(Поэтому Евг.Симбирский в декабрьском номере и называет себя “поэт не для корзины”.) С самого начала было ясно, что Зиновьеву предстоит оказаться в центре внимания петроградского сатирического журнала. Поэтому приведенные строки, если отнести их к Зиновьеву, двусмысленны: менее чем через год он “швырнет как тряпку” неугодный журнал “со сцены” петроградской общественной жизни, но позднее зато – сам, так сказать, выйдет в тираж, “попадет в корзину” для ненужных бумаг!..
“А КАКИЕ ЖЕ ВЫ ОРГАНЫ БУДЕТЕ ПЕРЕСАЖИВАТЬ?”
И уже в следующем, после программной заметки, майском № 2 появляется фельетон в двух портретах под булгаковским излюбленным названием “Омолаживание”. (Для полноты картины укажем на рекламную заметку в декабрьском № 14 “Третий способ омолодиться”, стр.7. На этот раз имеется в виду… подписаться на “Дрезину”.) И содержание фельетона “Омолаживание” – тоже заимствовано из будущих булгаковских повестей. Один портрет – родоначальника теории омолаживания проф. Штейнаха, подпись под которым говорит о двух научных методиках “омолаживания”. “А это портрет «главы германского правительства» Эберта”, – гласит вторая подпись. – “А что, ежели бы и старушку Германию «омолодить» эдак годиков на семь. – Пришло ему в голову. – А какие же вы органы будете пересаживать? – Осведомился рейстаг [sic!] у Эберта. – Полагаю, что в первую голову печатные! – Ответил последователь Штейнаха и занялся в спешном порядке пересадкой коммунистических органов”.
Игра слов строится на различии значения слов “пересадить” и “пересажать” (срв. игру с формами совершенного и несовершенного вида “вылететь” и “вылетать” в юмореске “Смехача”): “глава германского правительства”, как легко понять, задался целью именно “пересажать” возмутительные печатные “органы” тамошних коммунистов. И так же как профессор Преображенский свято чтит заветы Р.Пуанкаре – другой профессор, Персиков, неуклонно придерживается курса германского правительства на “пересадку”. О чем и заявляет открыто в доверительной беседе с сотрудниками ГПУ: “ – А нельзя ли, чтобы вы репортеров расстреляли? – спросил Персиков, глядя поверх очков.
Этот вопрос развеселил чрезвычайно гостей… Ангел, искрясь и сияя, объяснил […] что пока, гм… конечно, это было б хорошо… о, видите ли, все-таки пресса… хотя, впрочем, такой проект уже назревает в Совете труда и обороны…” Нет сомнения, что эти строки писал автор фельетона “Омолаживание” из журнала “Дрезина”. И заметьте: профессор Персиков тоже требует пересажать не какие-нибудь, а именно “коммунистические органы” печати!
Таким образом, предвидение своей судьбы было у “Дрезины” никак не случайным. Но в то же время фельетон “По Мейерхольду…” показывает, что она заглядывала и в более отдаленное будущее. Реминисценция названия комедии Булгакова “Блаженство” в предпоследней фразе фельетона бросает на страницы журнала тень следующей исторической эпохи – тридцатых годов, когда фантастическим образом изменится судьба большинства нынешних звезд советской политической сцены, в том числе и Зиновьева. В этом фельетоне “Зарова” на мгновение возникает до боли знакомая нам картина будущих допросов в подвалах Лубянки: “Ремонтный рабочий Мухтачев, пришедший первым в местком, свалился со шкафа и разбил мою чернильницу свой нос и верхнюю губу. Чернилами и кровью испачканы все бумаги”. Параллельный образ чуть ранее, в декабре 1923 года возникает в “гудковском” фельетоне Булгакова “Лестница в рай”: посетитель библиотеки падает с обледенелой лестницы и получает стальным, железным болтом – в зубы: чтоб не болтал! Сидя на снегу под сочувственными взглядами своих товарищей по несчастью, он плюет “красивой красной кровью”.
Карикатура на самого зловеще-несчастного Зиновьева появляется лишь в последнем номере, когда издателям журнала уже явно нечего было терять. Мы видели, что тема 1930-х годов, опосредованно, через фигуру киноактера Бориса Чиркова, сыгравшего роль в телефильме “Семь стариков и одна девушка”, звучит и в этой карикатуре. И когда в одном из предыдущих стихотворных фельетонов журнала, “Теории относительности”, звучит мотив другого, нисколько не менее знаменитого кинофильма “Бриллиантовая рука”, выбор его диктуется той же самой художественной закономерностью. Как и в предыдущем случае, он обусловлен… отношением исполнителей главных ролей к эпохе 1930-х годов. Один из них – однофамилец расцветшего в эту эпоху писателя Льва Никулина, фамилия другого – соответствует отчеству уничтоженного в 1934 году очередного хозяина Ленинграда, Сергея Мироновича Кирова. И снова – кинематограф 1930-х годов на страницах “Дрезины”: название фельетона “Засыпанные снегом” явно пародирует название будущего американского блокбастера – “Унесенные ветром”…
Мы не случайно вспомнили фельетон “Теория относительности”. Этот фельетон и рисунок “Привычка – вторая натура” связаны между собой и экзотикой кинематографических реминисценций, и цепочкой опосредований в материалах самого журнала. Заметим, что тема карикатуры связана с юбилеем: правда, здесь это всего лишь пятилетие городского хора. Стихотворный фельетон, в котором сравнивается жизнь московского нэпмана и берлинского эмигранта, напечатан на одной странице и в смысловом блоке с фотокомиксом “Ужасы Совдепии. Спец. снимок для «Дрезины»” (№ 7, август, стр.6). Он отвечает на заявления “белой печати”, что в Советской России “непомерные налоги ведут к постепенному вымиранию торгового класса”. Подпись под фотофельетоном гласит: “Вымирающие”, а на снимке, взятом явно из дореволюционного быта, изображено многодетное семейство упитанных и хорошо одетых людей.
Как и в прежних случаях, это изображение имеет самую неожиданную параллель: рисунок М.Черемных “Семья коммуниста” в ноябрьском № 12 (стр.5). Сюжет карикатуры построен на признании самого Троцкого, что коммунисты так заняты работой, что не узнают собственных детей. Дети “коммуниста” на карикатуре (которому и приданы отчасти черты Троцкого) – такие же толстые, как и дети на фальшивой “фотографии” семьи нэпмана в № 7. С другой стороны, этот рисунок содержит мотив юбилея. В ответ на недоумение явившегося домой супруга, мать отвечает: “ – Это же Петя. Ему уже 7-й год…” Тогда праздновалась именно шестая годовщина Октябрьской революции, и мальчик родился, вероятно, в дни переворота, что придает всей картине несколько двусмысленный оттенок. Но дело не в этом: на карикатуре “Привычка – вторая натура” источник цитаты об участии отцов города в торжествах хора – газета “Петроградская правда” – указан сокращенно: “Петр. Пр.” Что придает названию сходство с именем основателя города – Петра Первого, тезки неожиданного сынишки с карикатуры из ноябрьского номера…
“НА РАЗЪЕЗДЕ”
К числу исторических предсказаний, вероятно, относится и число “46” – число строчек, которые “Дрезина” зарезервировала для Евг.Симбирского в фельетоне “Засыпанные снегом”. Зиновьев потерпел политический крах в 1927 году. А 46 лет ему исполнилось в 1929-м, когда в бывшем его Ленинграде началась массовая “чистка” от неблагонадежных элементов. Сюжет ссылки в Казахстан, где через несколько лет предстоит оказаться и Зиновьеву, отразится в это время на страницах… “Ревизора”. В “специальном” № 5 под странным девизом “Покурим, что ли…” появляется рисунок Г.Эфроса “На разъезде”: человек, высылаемый из Ленинграда в Казахстан, встречается со своим знакомым, высылаемым… из Казахстана в Ленинград (стр.11).
________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Вообще же, обращают на себя внимание некоторые черты преемственности “Ревизора” по отношению к “Дрезине”. Отражается здесь даже… теория относительности Эйнштейна. В майском № 10-11 напечатан рис. Б.Антоновского “Из галлереи современников”, на котором изображен “Строитель Ив.А.Недоскребов – автор нашумевшей «теории строительности»…” (стр.12).
_____________________________
Полных 46 лет перед смертью в 1934 году исполнится… обладателю того же псевдонима, военачальнику Г.В.Зиновьеву.
Система перекрестных ссылок в журнале позволяет указать не только виновника, но и предполагаемую причину его закрытия и реорганизации. Мы уже встретили такой “след”: в “зиновьевской” карикатуре “Привычка – вторая натура” косвенно указано на “октябрьский” юбилей. Фельетон “По Мейерхольду…” находится на страницах того же номера – он представляет собой выдержки “из записной книжки”, снабженные датами. И дата последней из них, на которой “записки обрываются”, а их автор попадает в больницу со сломанными руками и ногами, – 25 октября. Сама по себе эта дата в тогдашнем календаре ничего не значит, но взятая изолированно – она в идеологическом мышлении эпохи служит символом той самой роковой революции, годовщины которой справляются 7 ноября. Зная об информирующей функции последнего фельетона, вполне естественно предположить, что это – указание на причину его закрытия и что причиной стал какой-либо из материалов номера, посвященного ноябрьским торжествам. Однако дело в том, что такого “специального” номера среди номеров “Дрезины” – нет…
Зато есть объявление о его выходе. И какое объемистое! Оно помещено во втором из октябрьских № 11 и называется странно: “Вообще по поводу” (стр.10). Одновременно эта публикация служит хорошим примером приемов указания Булгакова на свое положение в журнале. “Ол-райтовский” фельетон 1924 года, авторство которого раскрыто самим Булгаковым, называется “Площадь на колесах”. Он напечатан в “Занозе” в апреле, а в марте в “Гудке” появился фельетон Булгакова, заглавие которого варьирует название апрельского: “Торговый дом на колесах”. Сходство возникло не из-за недостатка воображения у фельетониста – оба они имеют отношение к журналу “Дрезина”. Начало “Торгового дома…” вкратце напоминает о том сюжетном ходе, на котором целиком построена заметка “Вообще по поводу”: “Молчаливая обычно станция «Мелкие Дребезги» Энской советской дороги загудела, как муравейник, в который мальчишка воткнул палку. Железнодорожники кучами собирались у громадного знака вопроса на белой афише. Под вопросом было напечатано:
ОНА ЕДЕТ!!!
– Кто едет?! – изнывали железнодорожники, громоздясь друг на друга.
– Кооперативная лавка-вагон!! – отвечала афиша”.
_________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Отметим попутно, что этот прием интригующего сообщения заимствован Булгаковым с афиш в английской провинции, сообщавших о лекциях О.Уайльда. Источником, видимо, послужило предисловие К.Чуковского к полному собранию сочинений писателя 1912 года (см.: Чуковский К.И. Оскар Уайльд // Уайльд О. Избранные произведения. Т.1. М., 1993. С.525), в котором критик назвал те афиши “вульгарно-монструозными анонсами”.
______________________________
То же самое происходит с начала и до конца в заметке “Вообще по поводу”, только приемами ретардации ответ на интригующий вопрос оттягивается до бесконечности:
“ – Выходит! Выходит!
– Братцы! Товарищи! Кто выходит-то?
– Где, где выходит.
– А вот с парадного… Гляди, робя!
– Тетка, не засть… Какой из себя?
– В черном пальте, воротник каракулями…
– Так это же наш управдом!
– Т-фу! Управдом из дому выходит, а тут целая толпа собрамшись…
– Расходись, граждане!
– Выходит… Выходит…
– Товарищи! Опять кричит! Опросите его: про что?..”
Мы не решимся приводить целиком текст этого фельетона, который займет когда-нибудь подобающее ему место в полном собрании сочинений Булгакова. Мы лишь хотим подчеркнуть, что с самим этим рекламным анонсом связаны финальные публикации последних двух номеров. Пьеса Булгакова, название которой реминисцируется в последних строках фельетона “По Мейерхольду…” (“Блаженство”) имеет, как известно, свой вариант под названием “Иван Васильевич”. И в процитированном эпизоде анонса появляется… главный герой этой пьесы – управдом. В заглавии заметки явно пропущен союз “и”: “Вообще И по поводу”. Об этом напомнит текст надписи над карикатурой о немецких детях и Пуанкаре: “Французское правительство отказало в разрешении НА въезд во Францию…” – следовало бы читать вместо актуального, но не по-булгаковски неграмотного: “…в разрешении въезда…”.
Тот же самый стилистический прием обнаруживается, наконец, в тексте небезынтересной юморески “С домового собрания” в № 16 (а юмор, как уже, вероятно, стало понятным, тогда был тяжелым): “ – Ну, как у вас переизбрали домовое управление, или порешили за старое стоять?
– А по нашему, батюшка, ДОМУ и стоять-то некому: почитай весь дом за самогон сидит” (вм.: “В ДОМУ”). “Переизбрание домоуправления” прозрачно намекает на реорганизацию журнала, а ответная реплика служит предвестием рока, повально тяготеющего над жильцами “нехорошей квартиры” в последнем романе Булгакова. – Так же… как и судеб нынешних “хозяев” страны. Как видим, целая система намеков под занавес этой журнальной трагедии заставляет нас обратить самое пристальное внимание на “юбилейный” номер. Впрочем, ведь его “не было”…
“БЫЛ ОЧЕНЬ СОЛНЕЧНЫЙ АВГУСТОВСКИЙ ДЕНЬ”
Заметка “Вообще [и] по поводу” заканчивалась тем, чем она и должна была закончиться по своей функции рекламного извещения: “ – Граждане! Выходит…
– Товарищи! Да дайте сказать: видите, посинел от натуги.
– Шш… Шш…
– Граждане! Товарищи! Выходит Дрезина № 12 – Октябрьский.
Не пропускайте, пожалуйста! Фу… Наконец-то дали договорить!”
“Не пропустить” было мудрено. На обложке № 12, как это заведено, стоит название месяца выхода – “Ноябрь”. И – никакого указания на то, что этот номер – “специальный”, и уж тем более… “Октябрьский”! Интрига была построена на несовпадении дат “старого” и “нового” календарного стиля, благодаря которому “октябрьский” это и было “ноябрьским”… И вновь: мы имеем здесь дело с беллетристической заготовкой Булгакова. Она “сработает” в главе седьмой (с названием “Рокк”!) повести “Роковые яйца”. Не знаем, доводилось ли читателям обращать внимание на “странную” рассеянность повествователя. Вторая часть этой главы начинается фразой: “Был очень солнечный августовский день”. А после ухода Рокка нам с невозмутимым, эпическим спокойствием сообщается: “Надвигались июльские сумерки”. Конечно, конечно! Это никакая не “оплошность” Булгакова. Как и в случае с номерами “Дрезины”, этот прием в повести – глубоко содержателен. Один и тот же день по новому стилю является августовским, а по старому – июльским.
Только Булгаков специально не сообщает об этом читателю, потому что за этим несовпадением хронологии стоит глубоко волновавшая его мысль о взаимопроникновении “старого” и “нового” строя. Как скажет профессор Преображенский в другой повести, требуется, чтобы “рядом с каждым человеком” стоял городовой, – и “совершенно не важно, будет ли он с бляхой или же в красном кепи” (вот почему, в частности, “топтуны” из ГПУ в “Роковых яйцах” изображены Булгаковым в виде дореволюционных “филеров” в котелках). Вспомним октябрьский рисунок “Смехача” 1924 года “Под дамокловым мечом”, с поразительной буквальность иллюстрирующий слова булгаковского персонажа: рядом с посетителем избы-читальни – паренек в буденовке и с обнаженным мечом!
И, между прочим… именно Зиновьев и иже с ним стояли преградой на пути воплощения в жизнь этой политической “утопии”. Совсем наоборот: председатель Коминтерна находился в состоянии непрекращающегося восторга по поводу того, что со дня на день грянет “мировая революция”, и один, монолитный советский строй распространится на весь земной шар – а ведь он тогда, по своему теперешнему положению, должен будет стать “председателем Земного Шара”! Как бы в насмешку над этой претензией, преемник “Дрезины” был назван по стихотворению другого человека, называвшего себя “Председателем Земного Шара” (и, как любит добавлять В.Б.Шкловский, – ничего за это не требовавшего) – великого русского поэта Велемира Хлебникова: “Смехач”.
Дневник Булгакова 1924 года дает нам возможность убедиться, что писатель, твердо зная о поджидающей его прежнего “персонажа” участи, смотрит на виновника гибели своего журнального детища спокойным, заинтересованным взором, свободным от озлобленности и жажды мести: “В 7 1/2 часов вечера на съезде [железнодорожников] появился Зиновьев […] Он говорил долго, часть его речи я слышал. Говорил о международном положении, причем ругал Макдональда, а английских банкиров называл торгашами. Речь его интересна. Говорит он с шуточками, рассчитанными на вкус этой аудитории. Одет в пиджачок, похож на скрипача из оркестра. Голос тонкий, шепелявый, мало заметен акцент” (Булгаков М.А. Под пятой… С.23. Запись от 17 апреля). В этих словах скрыто воспоминание о “Дрезине”: портретная характеристика (“похож на скрипача из оркестра”) основана на ассоциации, восходящей к карикатуре, изображающей Зиновьева поющим в хоре (а в декабрьском фельетоне “«Ревизор» с вышибанием”, иносказательно изображающим разгром “Дрезины”, изгнанный со сцены “член клуба” – “падает в оркестр”!).
Ноябрьский № 12 “Дрезины” действительно был “Октябрьским”: он наполнен материалами, так или иначе посвященными октябрьской годовщине, часть из которых была рассмотрена нами в настоящей работе. И среди них – один, который лично касался Зиновьева и вправду мог нанести столь болезненный удар его самолюбию, что это в конце концов привело к запрещению журнала. Это – хорошо нам известная пародия на памятник III Интернационалу, председателем Исполкома которого являлся Зиновьев. Его священное ведомство журнал изобразил… в виде мусорной кучи – что же нужно еще, чтобы журнал прекратил свое существование?! Пародия называется “Тоже памятник”, что соотносится с названием карикатуры “Октябрьская памятка”, где идет речь о перемене участи людей на противоположную: таким образом, карикатура служила еще и предупреждением Зиновьеву об ожидающем его будущем (подобно тому, как Преображенский в “Собачьем сердце” пророчит Швондеру об опасности, угрожающей ему от “Шариковых”). И система указаний в последних номерах превращает нашу правдоподобную, как нам кажется, догадку в мнение самих издателей “Дрезины”.
ВЗГЛЯД НАУКИ
Тема III Интернационала будет продолжена в одном из следующих номеров – декабрьском № 14 с обложечной карикатурой “Взгляд науки”, на которой академик Павлов предстает на фоне уличных боев, происходящих якобы в Берлине. Мнение И.П.Павлова, вынесенное в эпиграф рисунка, почти буквально воспроизводит записанные в дневнике Булгакова слова приехавшего из Германии очевидца о последствиях восстания рабочих в Гамбурге: “В Гамбурге произошли столкновения между рабочими и полицией. Побили рабочих. Ничего подобного нашему в Германии никогда не будет. Это общее мнение. Л[идин], приехавший из Берлина […] утверждает, что в «Известиях» и «Правде» брехня насчет Германии. Это несомненно так” (Булгаков М.А. По пятой… С.19. Запись от 26 октября 1923 года).
Восстание 23-25 октября было мгновенно подавлено, и никаких перспектив германской революции ни один здравомыслящий человек не видел. И только сидевшие в Москве “коминтернщики” продолжали потчевать публику фразами о грядущих событиях и преподносить происходящее в Гамбурге как начало победоносных революционных событий. В этот день в “Известиях”, о которых так неуважительно отзывается информатор Булгакова, Зиновьев писал о том, что нужно “нанести германской буржуазии удар в сердце, от которого она уже не оправится никогда”, и о том, что “германская пролетарская революция, несмотря ни на что, все же победит” (Лосев В.И. Комментарии // Булгаков М.А. Дневник. Письма. М., 1997. С.100).
Карикатура “Дрезины” изображала несколько слоев идеологической интерпретации действительности: помимо суждений самого Павлова – это были еще и ответные выпады большевистской пропаганды, извращавшей их смыл. Все дело в том, что ни в каком Берлине И.П.Павлов во время своего заграничного путешествия не был (его учение было принято прежде всего англо-американской наукой), и процитированные слова “тишь да гладь” в его лекции относились к странам – победительницам во второй мировой войне: “Возьмите крупнейшие державы, которые в своих руках держат судьбы наций, как Франция, Англия, Америка, там никаких признаков нет, тишь и гладь” (И.П.Павлов: pro et contra… С.169). Но был на этом рисунке и еще один слой, еще более непосредственно касавшийся вождей Коминтерна, изображавший их роковой фанатизм и полное ослепление в отношении происходящего. Декабрьская карикатура журнала самым беззастенчивым образом переносила происходившие в октябре гамбургские события… в Берлин, где никогда никакой “революции” вообще не было! В этом отношении она была точным слепком с карикатуры на Эйнштейна, который точно так же не был в Москве, как Павлов – в Берлине. Она изображала как действительное то, что представлялось разгоряченному воображению Зиновьева (“нанести удар в сердце” – то есть в столицу, в Берлин!)…
И даже само то, что изображено за спиной Павлова на рисунке, – было картиной разгрома гамбургского восстания. Павлов в тексте своей лекции вовсе не старался не замечать признаков народного недовольства в послевоенной Германии – вопрос в том, какую оценку он давал этим признакам. И – лекция прочитана ровно за месяц до разгрома восстания в Гамбурге – он оказался полностью прав: “Теперь возьмите: если присмотреться к составу германской нации, то где те элементы, которые могут сделать революцию? [...] Кто же ее может сделать? Значит, ее сделает там ничтожная компартия, спартаковцы и т.д. Какие у них ресурсы? Само собою разумеется, что тяжелые условия жизни вызывают недовольство, вспышки, взрывы негодования, но это вовсе не коммунистическая революция” (там же).
Наоборот, советская пропаганда превращала происходившее прямо в противоположное, о чем и напоминала своим шутовским нарушением какого бы то ни было правдоподобия головокружительно смелая карикатура в “Дрезине”. И напоминание о тогдашнем крахе самых сокровенных надежд – тем более что в промежутке, в ноябре 1923 года в ответ на разгром рабочего восстания последовал знаменитый “пивной путч” Гитлера и Людендорфа в Мюнхене – все это в декабре было, конечно, как нож острый в сердце Зиновьева. Обличительный смысл этой карикатуры, направленной в том числе и против него, он не мог не заметить. И чаша была переполнена.
“БАШНЯ”
В августе 1924 года сходная судьба постигла знакомый нам журнал “Заноза”, издававшийся при газете “Рабочая Москва”, и нам теперь понятно, почему Булгаков с такой подробностью описывает обстоятельства события в своем дневнике, – он, как в зеркале, видит в них происходившее в начале года с “Дрезиной”: “Знаменитый сатирический журнал «Красный перец» отличился несколько раз. В частности, в предпоследнем своем номере, где он выпустил рисунок под надписью «Итоги XIII-го съезда» (толстую нэпманшу шнурует горничная, и нэпманша говорит приблизительно так: «Что ты душишь меня, ведь и XIII-й съезд нас только ограничил». Что-то в этом роде). В московском комитете партии подняли гвалт. Кончилось все это тем, что прихлопнули и «Красный перец» и сестру его «Занозу». Вместо них выйдет один тощий журнал. Поручено выпускать некоему Верхотурскому (кажется, редактор «Рабочей Москвы»). Сегодня был на заседании, обсуждавшем темы и название нового журнала. Крутой поворот влево: журнал должен быть рабочим и с классово-производственным заглавием. Тщетно Св[эн] отстаивал кем-то предложенное название «Петрушка». Назовут «Тиски» или «Коловорот», или как-нибудь в этом роде. Когда обсуждали первую тему, предложенную Кот. для рисунка «Европейское равновесие» (конечно, жонглер и т.д.), Верхотурский говорил:
– Да. А вот хорошо бы, чтобы при этом на заднем плане были видны рабочие, которые войдут и весь этот буржуазный цирк разрушат”.
________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Цит. по: Булгаков М.А. Дневник. Письма… С.67-68. (Запись от 4 августа.) Мы обнаружили указанную Булгаковым карикатуру в июльском № 13 “Красного перца”. Нарисованная художником К.Елисеевым на тему “Итоги XIII съезда”, она называется “Новая буржуазия”, и точный текст ее подписи составляет реплика нэпманши: “ – Даша, да не душите же меня так! Ведь даже большевики постановили, чтобы нас не душить, а только ограничить”. Однако рисунок этот представляется вполне невинным, и мы подозреваем, что Булгаков назвал его для отвода глаз, а в действительности поводом для закрытия смелого сатирического журнала послужила какая-то другая карикатура.
_____________________________
Зная о пристрастии Булгакова к культуре балагана вообще и о его описании представления петрушечника в “Золотистом городе”, можно догадаться, что этим “кем-то”, предложившим через Свэна “своенравное, но вместе с тем незначительное” название “Петрушка”, был именно он.
Можно представить, какой “гвалт” (между прочим, именно это слово употреблено в фельетоне “«Ревизор» с вышибанием”: “За сценой страшный гвалт”. “За сценой” – то есть в “коридорах власти”!) поднялся в окружении Зиновьева после “октябрьской” карикатуры “Дрезины”! Удивляет только одно: если роковой номер питерского журнала вышел в середине ноября, то почему с его реорганизацией медлили целых два месяца? Ведь московскую “Занозу” прикрыли мгновенно! Все дело, скорее всего, было в ведомственной подчиненности: ведь выходившая в Петрограде “Дрезина” принадлежала московской газете “Гудок”, а та в свою очередь – профсоюзу железнодорожников. Ни на Москву, ни на профсоюзы власть Зиновьева, пусть и члена Политбюро, непосредственно не распространялась. Вот почему, вероятно, ему понадобился такой срок, чтобы преодолеть сопротивление своих соратников по борьбе и заставить их принести ему моральное удовлетворение уничтожением неугодного журнала.
Ну, а теперь – о Катаеве! Сведения о его участии в событиях тоже можно усмотреть на страницах самого журнала. Еще раз подчеркнем известную гипотетичность подобных суждений. В декабрьском № 15 находится странная притча за подписью “Вас. Кумач”, которая, кажется, рассказывает о судьбе этого издания в целом. Называется она: “Башня”. Это название связывает ее и с роковой “башней Татлина”, и с очерком “Эйнштейнова башня”, который в 1925 году будет сопровождать журнальную публикацию отрывков из повести “Роковые яйца”. Приведем целиком текст этой маленькой притчи, суммирующей историю булгаковского журнала:
“БАШНЯ.
Два человека видели сон: стоит башня до неба.
Проснулись, а Башня вот она, тут рядом стоит. Ступеньки вверх ведут и нет им конца.
Поглядел первый – дух захватило, никогда не видал такой высоты.
А второй, наверх не глядя, прямо к ступенькам пошел.
Полезли оба.
Первый лезет, зажмурив глаза, с остановками. Остановится, вниз поглядит: – упаду. Вверх поглядит: – не дойду.
И правда, на средней какой-то ступеньке закружилась у первого голова, и упал он, катясь по ступенькам, головою ступеньки считая. [срв. в “Просвещении с кровопролитием”: “Выскочила Ванькина голова с лестницы…”]
А второй от ступеньки к другой молча лезет, стиснувши зубы. [В одновременном декабрьском фельетоне Булгакова “Лестница в рай” тот же мотив “зубов” соединяется с падением с лестницы: “Ледяной горб под ногами коварно спихнул Балчугова куда-то, где его встретил железный болт […] болт пришелся ему прямо в зубы”. “Лестница В РАЙ” очевидно соотносится с “башней ДО НЕБА”.]
Ступеньку прошел – видит только другую и твердо ногу заносит, хоть и устал.
И вдруг под усталой ногой – нет ступенек. И ветер веселый подул.
Только тут заметил второй, что дошел он до верха Башни” (стр.6).
В повести “Роковые яйца”, как мы знаем, присутствуют мотивы того же кинофильма “Брильянтовая рука”, песенка из которого (“А нам все равно!..”) цитируется в стихотворном фельетоне “Дрезины”. И в приведенной притче – тоже… песенка из кинофильма: “Веселый ветер” Исаака Дунаевского еще из одного советского кинохита 1930-х годов, “Дети капитана Гранта” (“…и ветер веселый подул”). И именно поэт Лебедев-Кумач, чьим псевдонимом подписана притча в “Дрезине”… явится автором ее текста! Этот кинофильм также ближайшим образом связан с творчеством Булгакова: соответствующий роман Жюля Верна будет пародироваться в 1924 году в повести “Багровый остров”.
В притче “Башня” действуют двое: один взбирается на башню “до неба” (в которой явно угадываются черты Вавилонской – а неосуществленная ступенчатая башня Татлина, посвященная теме “интернационала”, явно имела образцом недостроенную Вавилонскую башню); пугаясь высоты, он на середине пути “падает, катясь по ступенькам”. Глагол указывает, кого из двух несостоявшихся издателей “Ревизора” следует подразумевать под этим героем. Этот образный шифр был использован для Катаева еще в “наканунинском” фельетоне Булгакова “Чаша жизни” в декабре 1922 года. Тема фельетона совпадает с темой знаменитой повести, которую Катаев напишет в 1926 году, “Растратчики”. Фельетон словно бы образует эскиз будущей повести: здесь рассказывается об одной разгульной ночи, проведенной растратчиком и его прихлебателем перед самым арестом. И фамилия будущего автора “Растратчиков” обыгрывается в реплике, с которой подвыпивший растратчик, выйдя из ресторана, обращается к спутникам: “ – Я вас? К-катаю?”
_______________________________________________
П р и м е ч а н и е. Еще более узнаваемо фамилия Катаева звучит в фельетоне Булгакова, иносказательно повествующем о разгроме “Дрезины” – “«Ревизор» с вышибанием”: Хватаев. Любопытно, что эту фамилию получает “член правления”, выгоняющий со сцены “члена клуба” – Булгакова; Катаев, таким образом, предстает в роли, прямо противоположной той, которую он играл в действительности, – в роли антагониста вдохновителя журнала, который также получает здесь говорящую фамилию – Горюшкин (срв.аналогичную по форме фамилию героя раннего булгаковского рассказа “№ 13. Дом Эльпит-Рабкоммуна” – Нилушкин).
_____________________________
Второй персонаж притчи не смотрит вниз, а только на ближайшую ступеньку – очередной номер журнала, который он должен выпустить. Поэтому он доходит до вершины башни, но… падает вниз, не заметив, что ступеньки все кончились! Под этим героем остается подразумевать самого Булгакова, который, очевидно, и довел издание до последнего, 16-го номера, на котором оно было остановлено “небожителем” – Зиновьевым. В таком случае, параллелью “дрезининской” притче оказывается фельетон Булгакова “Как разбился Бузыгин. Жуткая история в 17-ти документах”. Фельетон был напечатан в “Гудке” 22 ноября 1923 года, то есть непосредственно после выхода № 12 журнала “Дрезины” с пародией на “башню Татлина”, которая, по нашим расчетам, и сыграла роковую роль в истории журнала.
С одной стороны, сюжет этого фельетона тоже близок сюжету последнего фельетона “Дрезины” – “По Мейерхольду…” Герой назначается председателем железнодорожного клуба, и на него ложится обязанность провести в его помещении ремонт. Он ведет долгую переписку с инстанциями и становится предметом насмешек окружающих. Точно так же на председателя месткома из последнего “дрезининского” фельетона ложится ответственность за тесноту помещения и за увечья, которые получают посетители. “Сегодня вечером жена предупредила, что меня хотят бить женщины […] – Ты бы, Маша, объяснила, что я здесь не при чем… – Объясняла уже. Все равно, говорят, рассчитаемся с ним. Будет знать тогда, что здесь не театр Мейерхольда, а станция. – Дался им, право, этот Мейерхольд”.
В итоге герой “гудковского” фельетона решает сам лезть под потолок и… разбивается. Обратим внимание, что оба эти фельетона оканчиваются тем же мотивом, что и “Башня” – падением. “По Мейерхольду…”: “…входя по Мейерхольду в местком, сломал руку и вывихнул плечо. Сейчас лежу в больнице…” “Как разбился Бузыгин”: “Бузыгин Влас […] упал во время культработы с потолка депо означенной станции разбился до полной потери трудоспособности […] с переломом рук и ног […] Торжественные похороны […] двенадцатого ноября [!] 1923 года…”
_______________________________________________
П р и м е ч а н и е. В 1926 году эта коллизия повторится в фельетоне Булгакова “Музыкально-вокальная катастрофа”, и с течением времени узнаваемость “Дрезины”, с ее балаганным стилем, увеличится. Еще один предместкома, который ощущает на себе груз ответственности за своих подопечных: чтобы завлечь рабочих на профсоюзное собрание, он оснащает его концертными номерами, а сам берется исполнить смертельный номер под куполом – и, как Бузыгин, падает и разбивается. Обыгрывается смертельный “номер”, который в журнале исполнил Булгаков и который стал для него роковым: “…Упал во время исполнения мертвой петли с высоты вагонного сарая и, ударившись головой о публику, умер путем переломления позвоночного столба”. Слово “столб” напоминает о притче “Башня”: Вавилонская башня, которая ее прообразует, так и называлась – “столпом” (срв.: “столпотворение” – оно-то, кстати, и происходит в фельетоне “По Мейерхольду...”!).
_____________________________
Проявив такую потрясающую осведомленность в хорошо нам всем знакомом кинематографе грядущих десятилетий, Булгаков, разумеется, не мог не обратить внимания на исполнителя роли главного героя его последнего романа в недавнем телесериале – артиста Олега Басилашвили, как бы ни относиться к его работе. И следы этого интереса проявляются в выборе фамилии персонажа “гудковского” фельетона о крахе “Дрезины”. Мотивы позднейшего кинематографа вводятся в самом первом “документе”, из которых состоит этот фельетон, – письме героя к родственнику, в котором отражается… стиль писем знаменитого красноармейца Сухова из кинофильма “Белое солнце пустыни”: “В первых строках моего письма, дорогой шурин, сообщаю тебе радостную новость […] Еще поклон любимой жене вашей Анне Михайловне, дяде Прохору и председателю комячейки Жиркову…” А фамилия автора этого письма – Бузыгин – почти полностью совпадает с фамилией персонажа кинофильма “Осенний марафон” – Бузыкин, пожалуй, лучшей из ролей, сыгранных О.Басилашвили.
Бузыкин, кстати, тоже… разбился. Классический клоунский трюк: герой фильма идет по дороге, в досаде наподдает ногой картонную коробку, а в ней оказывается – кирпич. Последние сцены герой Басилашвили ходит, прихрамывая.
ЕЩЕ РАЗ О “ГЛУПОМ МИЛОРДЕ”
Имеется еще одно шуточное подтверждение того, что именно Булгаков довел издание “Дрезины” до “(по)бедного” конца. На предпоследней странице № 16, как нарочно, впервые за всю историю журнала появляются объявления следующего содержания: “От Здравотдела Октябрьской ж.д. Туберкулезный диспансер переведен с 1-го уч. на Знаменскую ул., 45. Прием больных ежедневно от 1 часа до 4 часов вечера кроме неприсутственных дней”; “Здравотдел Мурманской ж.д. объявляет конкурс на должность заведующего терапевтическим отделением при железнодорожной больнице на ст. Званка. Условия: оплата по 19 разр. тарифа транспортников. Заявления с кратким жизнеописанием подавать Завед. Здравотделом Мурм. Ж.д. д-ру В.С.Айзенбергу” (стр.10). Словно бы “доктор Булгаков”, опасаясь окончательного изгнания из “Гудка”, решает подыскать себе новую работу по старой специальности!
Но возникает вопрос: что же напечатал в журнале Катаев? Заметка “Почтовая сумка” в № 1, та самая, в которой находится пророческий стишок о “корзине”, подписана: “Смазчик”. Можно думать, что в этой подписи, так же как в тексте “Башни”, обыгрывается фамилия Катаева: катятся – колеса; чтобы они хорошо катились – их нужно смазывать! Вспомним также стихотворный фельетон “Первый заяц”, где к “зайцу” – Булгакову является некий “кролик”. В его действиях обыгрывается внутренняя форма того же самого слова, но в жаргонном ключе: он “смазывает”, “подмазывает” некоего “ревизора”, “Хама”, чтобы “заяц” остался “на плаву”.
В заметке “Почтовая сумка” этот “Смазчик”, между прочим, говорит: “Знаменитый критик Белинский (тот самый, которого рекомендуется носить с базара вместо «Блюхера» и «Милорда глупого»), пытаясь выяснить разницу между «талантом» и «гением», сказал приблизительно следующее: талант – можно уподобить стрелку, который целит в определенное место и попадает в него; а гений – целит, куда ему хочется и, все-равно, попадает в цель”. Вместе с Белинским в упомянутых строках нужно нести Гоголя – автора комедии “Ревизор”. Но написал эти строки – Н.А.Некрасов. А в журнале “Дрезина”, если судить по “Словарю псевдонимов” И.Ф.Масанова, остается не установленным один псевдоним: “Н.Е.Красов”. Срв. аналогичное образование булгаковского псевдонима “Г.П.Ухов” (“Герасим Петрович Ухов”), который обозначает глухонемого дворника Герасима – персонажа входившего все в тот же “некрасовский” круг И.С.Тургенева. Можно сделать предположение, что “Смазчик” и “Н.Е.Красов” – одно и тоже лицо, быть может – Катаев. В таком случае, публикации этого “Н.Е.Красова” заслуживают самого внимательного к себе отношения – но это, безусловно, выходит за рамки нашей работы.
(На иллюстрации: фотография Александра Родченко "Матрица", 1928.)
Вернуться в начало: http://www.proza.ru/2009/01/10/258 .
Перейти к Приложению: http://www.proza.ru/2009/02/25/710 .
Краткий обзор содержания исследования “Неизвестный Булгаков” (Загадка “АИР”): http://www.proza.ru/diary/alekseiju/2009-09-08 .