VI
САМОУБИЙСТВА
Лорд Аргентайн снискал себе большую популярность в высшем свете Лондона. К своим двадцати годам он был беден, и мог держаться на плаву только за счет своей выдающейся фамилии, сам обеспечивая свое существование, как только мог. И большинство ростовщиков не дали бы ему и пятидесяти фунтов, если бы, не рассчитывали на то, что когда-нибудь его титулованное имя поможет ему выбраться из нищеты. Его отец был довольно близок к тому, чтобы стать источником благосостояния своего отпрыска, но сын не стал следовать установленного в их семье порядка, поэтому вряд ли мог рассчитывать на многое, поскольку не имел духовного сана. Таким образом, он вступил в мир, защищенный лишь мантией бакалавра и умом юного потомка древнего рода, от которого он перенял искусство изобретательности, сделавшее его борьбу за место под солнцем, в некотором роде, довольно терпимой. В двадцать пять мистер Чарльз Аубернон всё еще видел в себе воина, человека борьбы с невзгодами, существовавшими в мире, да и из семи человек, которые стояли перед ним к месту главы их рода, в живых, к тому времени, оставались только трое. Эти трое, хоть и были обласканы «Божьим благословением», но это, однако, не послужило им весомым аргументом против дротиков зулусов и тифозной лихорадки. Таким образом, в одно прекрасное утро Аубернон проснулся, ощутив себя лордом Аргентайном, тридцатилетним молодым человеком, который боролся со всякого рода трудностями своего существования, и одолел их. Эта ситуация позабавила его изрядно, и он пришел к выводу, что богатство должно быть ему столь же приятно, как в свое время была ненавистна бедность. Аргентайн, после небольшого осмысления своего нынешнего положения, пришел к выводу, что обеды вполне можно рассматривать как, своего рода, забавное искусство, вещь, несомненно, более привлекательную, чем повседневные занятия, и, главное, сей невинный грех всегда доступен для падшего человечества. Поэтому очень скоро его обеды стали знамениты в Лондоне, и получить приглашение сесть с ним за один стол стало предметом страстного желания. После десяти лет его светлость и любитель вкусно отобедать Аргентайн все еще не пресытился, в нем по-прежнему сохранилось желание наслаждаться жизнью, и в этом стали усматривать некий вид инфекции, заразивший многих, как причину радости от отобеда в превосходной компании. Поэтому его внезапная и трагическая смерть вызвала широкое и глубокое потрясение. Люди отказывались верить этому, даже, не смотря на то, что разносчики газет мелькали перед их глазами, и кричали: «Загадочная смерть дворянина», оглашая своим криком всю улицу. В самой же газете можно было прочесть короткую заметку: «Лорд Аргентайн этим утром был обнаружен мертвым его камердинером при весьма необычных обстоятельствах. Он заявил, что тут не может быть никакого сомнения, что его светлость покончил жизнь самоубийством, хотя никаких мотивов для совершения подобного акта замечено не было. Умерший дворянин был широко известен в обществе, и горячо любим за его добропорядочность и роскошное гостеприимство. Ему удалось…» и т.д. и т.п.
Но постепенно детали этого дела стали всплывать на поверхность, хотя само оно все еще оставалось для всех загадкой. В роли главного свидетеля на дознании выступал камердинер покойного, который утверждал, что вечером, накануне своей смерти, лорд Аргентайн обедал с одной леди из высшего общества, чье имя было замято в газетном репортаже. Около одиннадцати часов вечера лорд Аргентайн вернулся домой и проинформировал его, что до утра он не будет нуждаться в его услугах. Немного позже камердинеру случилось проходить через холл, и он был несколько удивлен, увидев хозяина, спокойно покидающего дом через входную дверь. Он успел переодеть свой вечерний костюм, и был одет в легкое короткое пальто, какие носят обычно жители Нью-Йорка, а на голове у него была коричневая шляпа с опущенными вниз полями. У камердинера нет причин полагать, что лорд Аргентайн мог увидеть его, и поскольку его хозяин редко придерживался определенного распорядка в вечерние часы, он решил, что тот появится лишь утром. Когда же он, как обычно, постучался к нему в спальню без четверти девять утра, он не получил никакого ответа, и постучавшись еще два или три раз, он вошел в комнату, и увидел лорда Аргентайна, чье тело свисало к низу кровати. Он обнаружил, что к верхней перекладине балдахина кровати его хозяина был привязан крепкий шнур, на другом конце шнура была сделана скользящая петля, обвивавшая его шею, должно быть, несчастный решился на прыжок с кровати с петлей на шее, чтобы избежать медленного удушения. Он был одет в светлый костюм, в котором его видел камердинер, когда тот выходил вечером, а вызванный доктор объявил, что жизнь покинула лорда Аргентайна более четырех часов тому назад. Все документы, письма и прочее, оказались находящимися в безупречном порядке, так же ничего не было обнаружено такого, что могло бы указать хоть на незначительную причину возникновения скандала, который мог бы повлечь столь печальные последствия. На этом все свидетельства и заканчивались, больше ничего обнаружено не было. Несколько человек, обслуживающих ужин лорда Аргентайна, засвидетельствовали, что он, как им показалось, был в несколько приподнятом настроении. Камердинер, по сути, добавил, что его господин появился лишь слегка возбужденным, когда вернулся домой, и объяснил, что изменение в его поведении было весьма незначительным и едва заметным, поэтому он не придал этому особого значения. Всё это показало безнадежность дальнейших поисков каких-либо улик, и появилось предположение, что лорд Аргентайн был охвачен внезапным острым маниакальным приступом суицидального характера.
Тем не менее, с другой стороны, случилось то, что в течение последующих трех недель еще три джентльмена, один из которых был дворянин и двое других, являвшиеся состоятельными и весьма уважаемыми людьми, почти точно таким же образом погибли ужасной смертью. Лорд Свэнли был найден одним утром у себя в гардеробной, повешенным на крюке, вбитым в стену, мистер Коллиер-Стюарт и мистер Хэриз, как и лорд Аргентайн, выбрали для своей кончины спальни. И в этих случаях так же не нашлось никаких объяснений их поступкам, лишь немного голых фактов, описывающих последние часы их жизни, проведенных ими накануне вечером, и тела с почерневшими и опухшими лицами утром. Полиция была вынуждена признать себя беспомощной арестовать кого-либо, или хотя бы выявить корыстные мотивы убийства на Уайтчэпел. Эти ужасные самоубийства на Пиккадилли и Мэйфэа поразили их даже не просто дикостью, с какой обязательно совершались преступления в Ист Энде, где проживал преимущественно простой люд, но, что такое могло произойти в добропорядочном Уэст Энде. Каждый их этих людей, кто решил умереть мучительной и позорной смертью, был богат, процветал и, судя по всему, жил в любви и согласии с миром, и даже самые тщательные исследования не выведали ни малейшей тени скрытого мотива в каждом случае. Ужас витал в воздухе, и теперь каждый человек при встрече вглядывался в лицо другого человека, пытаясь распознать в нем пятую жертву трагедии, имени которой пока никто не знал. Газетчики тщетно пытались откопать в своих блокнотах хоть какие-то похожие материалы, чтобы состряпать статью, напоминающую эти случаи. И утренние газеты во многих домах разворачивались с чувством благоговейного трепета, с предчувствием нового несчастья, но газеты в основном освещали случаи давно произошедшие, и в них ничего не говорилось о том, когда и где вспыхнет свет новой сенсации.
Спустя некоторое время после этих ужасных событий Остин навестил мистера Вилльерса. Он пришел узнать, удалось ли Вилльерсу обнаружить новые следы миссис Герберт либо через Кларка, или другим путем, и он задал этот вопрос, как только опустился в кресло в его комнате.
– Нет – сказал Вилльерс – я написал Кларку, но он по-прежнему упрямится, тогда я попробовал задействовать другие каналы, но пока без каких-либо результатов. Я не могу выяснить, что стало с Хэлен Воган после того, как она покинула Поль-стрит, но думаю, что, скорее всего, она выехала за рубеж. Но в данный момент я не могу знать это наверняка, Остин, поскольку не занимался должным образом этим вопросом последние несколько недель. Я знал бедного Хэриза близко, и его ужасная смерть была большим ударом для меня, просто огромным потрясением.
– Я охотно этому верю – ответил Остин – ты ведь знаешь, и Аргентайн был моим другом. Помнится, мы говорили с тобой о нем, когда ты последний раз был у меня.
– Да, мы вспоминали его в связи с тем домом на Эшли-стрит, домом миссис Бьюмонт. Ты говорил что-то о том, что Аргентайн ужинал там.
– Совершенно верно. Конечно, ты наверно знаешь, что именно там Аргентайн ужинал вечером перед… перед своей кончиной.
– Нет, я об этом ничего не слышал.
– Ах, да, ее имя не упоминалось в газетах, чтобы избавить миссис Бьюмонт от неприятностей. Аргентайн был ее большой любимец, и, говорят, она была в ужасном состоянии после его смерти.
На лице Вилльерса появилось любопытство, он, казалось, был в нерешительности, сказать о своих предположениях, или нет. Остин продолжал.
– Я никогда не испытывал такого ужаса, как тогда, когда прочел заметку в газете о смерти Аргентайна. До меня не доходил смысл написанного в тот момент, и я не в состоянии это понимать до сих пор. Я знал его хорошо, и это дает мне право знать, какая была возможная причина того, что он сам, или кто-то другой, замешанный в этом деле, мог решиться, хладнокровно лишить его жизни таким чудовищным способом. Ты ведь знаешь, что людские сплетни являются характерной чертой Лондона, ты можешь быть уверен, любой похоронный скандал или скрытый скелет будет извлечен на свет, а уж такой случай, как этот! Но ничего такого не произошло. Разве что появилась теория о мании, это всё очень хорошо, конечно, и вполне сгодится для королевского суда, но каждый знает, что всё это ерунда. Мания самоубийства – это не оспа.
Остин помрачнел и замолчал, молчал и Вилльярс, наблюдая за своим другом. Выражение нерешительности все еще отражалось на его лице, он, казалось, взвешивал в голове все «за» и «против», ища разумное равновесие, и эти соображения не позволяли ему нарушить молчание. Остин постарался стряхнуть с себя мрачные воспоминания о случившейся трагедии, но это оказалось также безнадежно и путано, как Лабиринт Дедала, поэтому он начал рассказывать отрешенным голосом о более приятных приключениях и интрижках, случившихся за последний сезон.
– Эта миссис Бьюмонт – сказал он – женщина, о которой мы говорили, оказывается имеет огромный успех, она завоевала Лондон сразу, как только появилась здесь. Я встретил ее на другой вечер, после нашего с тобой разговора у Фулхэма, она действительно великолепная женщина.
– Ты встречался с миссис Бьюмонт?
– Да, она была в окружении целой свиты. Я полагаю, ее вполне можно было бы назвать весьма привлекательной, но в ее лице, однако, есть что-то, что мне не понравилось. Ее манеры весьма изысканны, но несколько странный темперамент. Я все время смотрел на нее, и уже потом, когда я возвращался домой, у меня возникло любопытное ощущение, что именно ее чрезмерный темперамент, в той или иной степени, был уже знаком мне.
– Вероятно, ты мог встретить ее на улице.
– Нет, я уверен, что никогда не видел эту женщину, это-то и странно. Я даже могу поручиться, что никогда прежде не встречал никого похожего на нее, и мои чувства были, в некотором смысле, не совсем ясными, больше похожие на какие-то далекие воспоминания, расплывчатые, но устойчивые. Единственное ощущение, с которым я могу это сравнить, иногда возникает во сне, когда видятся фантастические города и удивительные земли, и появляются необычайные персонажи знакомые и привычные.
Вилльерс кивнул в знак согласия и обвел глазами комнату, возможно, в поисках чего-то, что повернуло бы их разговор в другое русло. Его глаза остановились на старом сундуке, похожем на те, в которых обычно хранятся странные наследия художников, прикрытые старинным родовым гербом.
– Ты писал доктору по поводу бедняги Мэйрика? – спросил он.
– Да, в письме я просил его подробно описать, как саму болезнь, так и смерть. Я не рассчитываю получить ответ раньше, чем через три недели, или через месяц. Я тут подумал, что было бы не плохо расспросить его, знал ли Мэйрик англичанку по имени Герберт, и если это так, то не мог бы доктор дать какой-нибудь информации о ней. Но возможно, что Мэйрик сошелся с ней в Нью Йорке, или Мехико, или Сан-Франциско, у меня нет ни малейшего представления о маршруте его путешествия.
– Да, и вполне возможно, что эта женщина могла иметь не одно имя.
– Совершенно верно. Поэтому я подумал попросить у тебя ее портрет, которым ты располагаешь. Я мог бы приложить его к письму, которое собираюсь послать доктору Мэтьюзу.
– Разумеется, и как я сам не догадался об этом. Мы могли бы послать его прямо сейчас. Ты слышишь! Что там за шум?
В то время, пока двое мужчин разговаривали друг с другом, непонятные шумные крики, доносившиеся с улицы, нарастали, становясь все громче и громче. Этот шум нарастал с восточной стороны и разбухал, устремляясь, вниз по Пиккадилли, приближаясь все ближе и ближе довольно стремительно. Этот звук вмиг взбудоражил обычно спокойную улицу, в каждом окне которой теперь мелькала удивленная физиономия. Крики и голоса отдавались многократным эхом в тихой улице, на которой жил Вилльерс, становясь все более отчетливыми, по мере их приближения, и пока Вилльерс спрашивал о том, что могло произойти, ответ уже звенел, отскакивая от тротуара:
«Ужас Уэст Энда! Еще одно страшное самоубийство! Все подробности!»
Остин тут же сбежал вниз по лестнице и купил газету, затем вернулся и зачитал статью Вилльерсу, как только крики на улице спали. Окно было открыто, и воздух в комнате, казалось, был наполнен шумом и страхом.
«Еще один джентльмен пал жертвой ужасной эпидемии самоубийств, которая за последний месяц возобладала в Уэст Энде. Мистер Сидни Крэшоу, проживавший в Сток-Наусе в Фулхэме, Кингз Померой, графства Девоншир, после продолжительных поисков был обнаружен повешенным на суку дерева в собственном саду, сегодня в час дня. Скончавшийся джентльмен ужинал прошлым вечером в Карлтон Клабе и выглядел в обычном своем здравии и расположение духа. Он покинул клуб примерно в десять часов, и чуть позже его видели неторопливо прогуливающимся по Ст. Джеимз-стрит. Последующие его передвижения замечены не были. Сразу же, как только обнаружили тело, был вызван врач, но жизнь, очевидно, покинула его задолго до этого. Пока лишь известно, что мистер Крэшоу не имел каких-либо неприятностей, и не испытывал никаких тревог. Этот тягостный для всех случай суицида, стоит напомнить, уже пятый подобный за последний месяц. Власти Скотлэнд Ярда не в состоянии как-то прокомментировать все эти кошмарные события.
Остин опустил газету в немом ужасе.
– Я обязан покинуть Лондон завтра же – сказал он – это какой-то город ночных кошмаров. Как все это ужасно, Вилльерс!
Мистер Вилльерс сидел на подоконнике, молча наблюдая улицу. Он внимательно выслушал газетный репортаж, и на его лице не отразилось даже намека на нерешительность.
– Один момент, Остин – отозвался он – я тут поразмышлял о некоторой информации, упоминаемой в этой коротко заметке, которая непосредственно касается того, что произошло прошлой ночью. Это, в частности, заявление о том, что Крэшоу в последний раз видели живым на Ст. Джэймз-стрит вскоре после десяти.
– Да, верно. Постой, я посмотрю еще раз. Да ты прав.
– Вполне может показаться, что так. Ну, а если я в состоянии опровергнуть это свидетельство? Так вот, Крэшоу видели после этого, то есть в действительности значительно позже.
– Как ты можешь это утверждать?
– Потому что мне самому случилось видеть Крэшоу около двух часов ночи.
– Ты видел Крэшоу? Ты, Вилльерс?
– Да, я видел его совершенно отчетливо, по сути, между нами было всего несколько футов.
– Где, О, Боже, ты видел его? – Не так далеко отсюда. Я видел его на Эшли-стрит, он как раз выходил из одного дома.
– Ты не заметил, что это был за дом?
– Заметил. Это был дом миссис Бьюмонт.
– Вилльярс! Подумай, что ты говоришь, это должно быть какая-то ошибка. Как мог оказаться Крэшоу в доме миссис Бьюмонт в два часа ночи? Я уверен, уверен, ты должно быт в тот момент, как обычно витал в своих грезах, Вилльерс, ты всегда был с причудами.
– Нет, я был достаточно бодр. Даже если я и витал в свих грезах, как ты говоришь, как же я мог увидеть то, что отобразилось в моем сознании с такой ясностью.
– Что ты видел? Что ты мог видеть? Было ли в этом что-то необычного, связанного с Крэшоу? Но я не могу в это поверить, это невозможно.
– Хорошо, если ты так хочешь, я расскажу тебе, что я видел, или, если тебе так угодно, что я думал, что я увидел, и ты тогда можешь судить сам.
– Отлично, Вилльерс.
Уличные шумы за окном стихли, хотя теперь крики все еще доносились издалека, но были уже не такими заразительными. Свинцовая тишина, казалось, была такой же покойной, как после землетрясения или шторма. Вилльерс отвернулся к окну и начал говорить.
– Я был в одном доме рядом с Регент Парк прошлой ночью, и когда я уходил оттуда, то мной охватило желание прогуляться пешком до своего дома, а не брать экипаж. Была довольно тихая приятная ночь, и уже после нескольких минут я был всецело поглощен очарованием ночи. Это очень увлекательная вещь, Остин, бродить одному ночью по Лондону, наблюдать газовые фонари, протянувшиеся вдаль улиц, а вокруг мертвая тишина. И вдруг, откуда не возьмись, грохот колес экипажа по булыжной мостовой, и сноп искр из под копыт коня. Я шел достаточно энергично, и немного притомился от ночной прогулки, когда же часы пробили два часа ночи, я повернул на Эшли-стрит, которая, как ты знаешь, ведет к моему дому. Там было еще тише, чем где бы то ни было, и фонарей было немного, в целом, она выглядела так же серо и мрачно, как зимний лес. Я прошел уже половину улицы, когда услышал мягкий звук открывающейся двери, и, естественно, я захотел посмотреть на того, кто пожелал оказаться за пределами своего дома, как и я сам, в такой час. Так уж получилось, что там оказался уличный фонарь, и я хорошо разглядел человека, стоявшего на ступеньках лестницы. Он как раз закрывал дверь, и его лицо было обращено ко мне, поэтому мне было легко сразу признать в нем Крэшоу. Я не настолько был с ним знаком, чтобы заговорить, но я часто видел его, и уверен, что никак не мог ошибиться в этом человеке. Я заглянул в его лицо на какое-то мгновенье, и затем – тут я должен сознаться – я стремительно помчался от того места, и держал этот темп до тех пор, пока не очутился у дверей собственного дома.
– Почему?
– Почему? Потому что, когда я заглянул в его лицо, кровь стала стынуть в моих жилах. Я никогда не мог предположить, что таким адским месивом из страстей могут блестеть глаза человека, я чуть было не упал в обморок, как только увидел их. В тот момент я осознал, что я заглянул в глаза разрушенной, бесплодной души, Остин, человека, от которого сохранился только его внешняя оболочка, но все его нутро заполнял кромешный ад. Неистовая похоть и ненависть пылали как огонь, и потеря последней надежды, и ужас, который, казалось, вопиет в ночи, хотя его зубы были сжаты, но сквозь них доносился мрак отчаяния. Я уверен, что он не видел меня, он вообще ничего не видел из того, что можешь видеть ты или я, но, что он видел, я надеюсь, мы никогда не увидим. Я не знаю, когда он умер, я полагаю, в час, или в два, но когда я проходил по Эшли-стрит и слышал звук закрывающейся двери, тот человек не принадлежал больше миру, это было лицо дьявола, в которое мне случайно удалось заглянуть.
Как только Вилльерс замолчал, в комнате на какое-то время наступила тишина. Свет отсутствовал, и вся суматоха, что происходила час назад, стихла окончательно. Под конец этой истории Остин наклонил свою голову и закрыл глаза руками.
– Что все это может значить? – протянул он.
– Кто знает, Остин, кто знает? Это черное дело, но я думаю, нам лучше держать это в тайне от других, сейчас, по крайней мере. Я посмотрю, если я ничего не смогу узнать через свои каналы информации, или, если я что-нибудь узнаю, я дам тебе знать.
(продолжение следует)