История ёё жизни берёт начало в конце 1928 года, если не считаться с мнением, что человеческое бытие зарождается задолго до его зачатия.
Новорожденную Настёну родная мать, которая сама ещё была ребёнком, невзлюбила сразу. Тринадцатилетняя Анна восприняла её как мучительно-тяжкое бремя, призванное навсегда разрушить её связь с юношеством и насильно впихнуть во взрослую жизнь.
Когда год назад в дом её родителей пришёл свататься низкорослый коренастый Павел, она, прижимая к груди завёрнутую в тряпицу куклу, подумала: «Ни за что не выйду за этого страшного, с бельмом в глазу». Но парень был работящим, из приличной семьи, с достатком, и поэтому Аннушкины родители, которым нужно было заботиться ещё о пятерых детях, дали согласие.
В эту же ночь она бежала из дома. Её быстро нашли и отправили под венец. С охапкой кукол, утирая горькие слёзы, Анна переехала жить в ненавистный дом двадцатидвухлетнего мужа.
Павел души не чаял в большеглазой озорной девчонке, которая чуралась его и тайком ненавидела.
-Сам маленький, а лапищи-то у него, ух какие огроменные, - жаловалась она подругам.
От этой неприязни, а может, ещё от чего, первенец их, Настасья, родилась очень беспокойной и крикливой… Павел видел в ней отражение своей любви к красавице-жене, Анна же готова была отдать что угодно хотя бы за полчаса прошлой беззаботной тишины.
Анна качала ребёнка и утирала слёзы, глядя на подруг, весёлой ватагой спешащих после полевых работ на речку.
Подрастая, Настя не чувствовала материнской любви, чаще ластясь к отцу. Павел прижимал старшенькую к груди и приглаживал своей натруженной мозолистой рукой её волосы.
Вскоре Анна привыкла к своей доле, подарив Павлу ещё пятерых детей.
Настя подросла и стала нянькой в семье. Пятилетним ребёнком она уже ощутила весь груз ответственности за младших братьев и сестёр.
На всю жизнь она запомнила, как двухлетний Серёжа заболел какой-то страшной болезнью, название которой было тогда для неё незнакомым. Мать вынуждена была идти работать, нужно было успеть убрать рожь. Насте наказали ухаживать за больным и присматривать за другими детьми. Она осталась полноправной хозяйкой.
С деловитым видом Настёна поправила одеяльце спавшего десятимесячного Володи, приготовила ему марлю с жёваным хлебом, придумала игру для сестрёнки Поли, и подошла к больному Серёже. Мальчику нужно было сменить пелёнки. Осмотрев братика, Настя поняла, что его необходимо подмыть, потому что он весь перепачкался и от него дурно пахло.
Маленькая хозяйка достала таз, приготовила ковш воды из ведра, оставленного для питья, с трудом вытащила из кроватки братца и, стараясь не испачкаться, как смогла вымыла его.
На следующий день Серёжа умер. Хоронили его смиренно, без рыданий и причитаний.
-Бог дал, Бог взял,- говорили тогда в народе.
Больше всех переживала Настя.
-Нельзя было его подмывать холодной водой,- сказала ей пришедшая с работы мать, и девочка своей пятилетней ранимой душой приняла на себя весь груз ответственности за случившееся и несла его всю жизнь.
Когда Насте исполнилось десять, и она окончила начальную школу, её посчитали уже совсем взрослой, способной работать наравне с родителями.
Подросшая Полина теперь стала нянькой, а старшую сестру пришли забирать в колхоз на общественные работы. Очень боясь покидать родной дом и родителей, Анастасия решила перехитрить всех. Она, завидев приближающихся к дому незнакомых мужчин, убежала в сарай и спряталась за кучей навоза, прижавшись к стене в самом тёмном углу. Бесполезно обыскав всю округу, родители всплеснули руками и пообещали бригадиру, что приведут дочь сами. Настя простояла в углу целые сутки, думая, что её караулят. Она продрогла и сильно проголодалась, но не решалась даже шелохнуться. И только когда совсем стемнело, она там же в углу свернулась калачиком, натянула на голые колени ситцевое платьице и уснула.
Утром она решилась явиться домой. Родители сначала отругали дочь, как следует, а потом пожалели её, спрятав дома ещё на неделю. Потом рано утром в дом пришли те же мужчины и оторвали вцепившееся в материнский подол ревущее дитя.
Так началась совсем взрослая жизнь. Детям девяти - двенадцати лет пришлось жить в шалашах, сделанных собственноручно, на поле, за тридцать километров от своих домов и работать весь световой день. Результаты их деятельности не должны были быть хуже, чем у взрослых. Строгий дяденька каждый вечер подсчитывал объём выполненных работ и отмечал в своей тетрадке трудодни, на которые в конце квартала давали продукты, большей частью, хлеб. Настя никак не могла понять, почему за аналогичную работу детям записываю всего половину трудодня, тогда как взрослым пишут целый.
Через три года началась война. Взрослых мужчин и ребят забрали. Жить стало совсем невыносимо.
«Всё для фронта»- призывал лозунг. Дети выполняли его добросовестно, ведь теперь только на их тощих плечиках лежала серьёзная обязанность - кормить не только село и городских жителей, но и защитников Родины.
Домой отпускали их очень редко, раз в квартал, или реже. Грязного, завшивленного ребёнка отпускали на два-три дня. Настя вспоминала, как её, осунувшуюся, со спутанными волосами, мать отмывала в бане, потом долго вычёсывала густым гребнем вшей. В такие минуты Настя чувствовала себя ребёнком. Ненадолго. Потом снова шалаши, палящее солнце и бесконечная изнуряющая работа… С утра и до ночи… Изо дня в день… Полуголодные, дети искали себе разные корешки, сладковатые на вкус, собирали дикий щавель, жарили конопляные зёрна.
Шли годы. Шестнадцатилетняя Анастасия, успевшая в перерывах между бесконечной работой кое-как окончить семь классов средней школы, решила, что нужно выкарабкиваться в этой жизни, чтобы совсем не загнить здесь. Перед глазами были живые примеры сгорбленных морщинистых тридцатилетних старух, руки которых уже больше походили на грабли.
Собрав большие корзины с овощами, где-то сэкономленными из своего скудного пайка, где-то просто утаенными от бригадира, Настя с подругой тайком подались в город. За овощи им удалось получить паспорта, открывавшие дорогу в жизнь. В городе девушек взяли в школу счетоводов. Бойкая весёлая Настя сразу приглянулась хромому тридцатилетнему преподавателю, демобилизованному с фронта вследствие ранения.
-Выходи за меня, - шепнул он покрасневшей девушке на ухо, когда та получала свидетельство об окончании школы.
-Да Вы же, Матвей Егорыч, старый, - отрезала прямолинейная Настасья, брезгливо косясь на его трость.
-Дура, жить будешь, как у Христа за пазухой, я ж любить тебя и беречь буду, - долго потом вспоминала эти слова Настя.
Особенно они всплывали в сознании, когда приходилось терпеть издевательства молодого ревнивого Николая, за которого она уже после войны вышла замуж.
-Ох уж, правда, дура, ждала любви, дождалась…- думала она, когда выпивший муж встречал её с работы, подозрительно пихая в бок.
-Ну, признавайся, с кем закрывалась у себя в коморке,- угрожающе кряхтел он, не слушая Настиных объяснений и не понимая, что той приходится закрывать замок, когда считает выручку из магазина.
Молодость незаметно прошмыгнула мимо Насти, ожидающей лучших дней. С разницей в три года и три дня родились дети, две дочери, которых, как ей казалось, она любила больше, чем сама получила родительской любви. Дочерям же очень не хватало материнской ласки и заботы, которыми они впоследствии очень старались перекормить собственных чад.
В вечной погоне за маломальским достатком и прокормом тянулась жизнь Анастасии. Муж от пьянки рано умер, оставив, наконец, её в покое. На плечах остались дочери-подростки. И снова двужильная мама-лошадка рвалась в бой за выживание.
Дети выросли, личная жизнь прошла стороной вместе с двумя гражданскими мужьями, тоже неравнодушными к стакану.
Привычка работать за двоих сохранилась у Насти до самой старости, когда вроде и жизнь как-то наладилась. Большой огород, всегда ухоженный, вызывал зависть соседей, которые частенько просили у бабы Насти то ведро абрикос, то помидор на рассаду. Настасья не отказывала никому.
-Привыкла я и за бабу, и за мужика,- говорила она внукам, удивляющимся, как их маленькая бабуля таскает вёдра с раствором и заливает полы в веранде.
Работала бабушка Настя до последнего. Пока силы не оставили её совсем. Даже тогда, еле передвигая ноги, ухаживала она за своими розочками, бережно и заботливо, как за малыми детьми.
-Э-эх, вот сейчас бы жить да жить,- вздыхала она, - да умирать скоро…