По мере приближения к огромным башням города Тряня чувствовал нарастающую тревогу. Он внимательно вглядывался во всё. И взгляд постоянно спотыкался об странную надстройку одной из башен.
Она явно отличалась по производимому впечатлению от основной части строения, холодной и строгой в своей правильности и логичности.
Другое дело надстройка, маленький хоммер никак не мог подобрать слова к своим ощущениям. В голову постоянно приходило одно выражение, когда-то им слышанное: МЕРТВЕЕ МЁРТВОГО.
Серко заметив тревогу маленького спутника проследил за его взглядом но, не заметив ничего подозрительного, просто пожал плечами.
Тряня старался, какое-то время смотреть только под ноги, но не выдержал и бросил взгляд на ту башню, на ней ничего не было.
– Померещилось, неужели померещилось.
Войдя в город, они разъединились, Граула пошел в сторону шинка Россаны, а лыцари и Тряня направились к заветной цели.
Но до башни Гросса они так и не дошли, оставалось совсем недалеко, только вышли из узкой улицы на более широкую, повернули направо и уже был виден вход и стоящие там ифриты, но кроме трехглазых страшилищ возле ворот выстроились в две шеренги, не менее сотни контов. Друзья остановились в недоумении. Геррыч зачесал нос:
– Варум.
Серко крякнул:
– Шо за парад, не по наши ли души, как братка разумиш.
– Найн, так не можат быт. Доннер ветер.
Но тут загремела музыка, конты вытянулись в струнку, мимо них проследовал длинный чёрный энолид и остановился прямо у входа. Хлопнули двери, через пару минут бравые каменномордые служители порядка, похоже, получили команду вольно.
– Ну, – облегченно вздохнул Серко, – мы просто невовремя, знатный думаю, гусь пожаловал к Гроссу, не сам ли пан Ордер. Треба где то отсидеться, пошли в шинок шо ли.
– Я, я, – согласился Геррыч.
Они развернулись и пошли в кабак. Поплутав по узким улочкам, наконец, добрались до желанного им шинка, что находился под большим мрачным строением, оттуда доносилась тихая музыка и разнообразные запахи.
– Росси лапушка наша сладенька, – попросил Серко любезно встретившую их хозяйку:
– Пыва нашого лубимого побольше и похолоднее и закуси фырменной.
Це нам с Геррычем.
– А мальцу шо полегче и супчика горячего.
Супчик был не только горячим, но и очень острым. А вокруг было шумно, множество посетителей оживленно беседовали. Изрядно подвыпивший хомм не то кого-то ругал, не то жаловался:
– Во жизнь у нас какая, он я вам говорю, чмо был чмо и остался, а в делах ноль, ничего не умел кроме как шестерить перед боссами, а вот как поднялся.
Другой хомм скривил рот:
– Ну, ты брат вроде большенький и грамотный, а истины простой не знаешь. Дерьмо всплывшее наверх, не дерьмо уже а начальник.
Слушавшие дружно захохотали. Народ разбавлял общий смех своими комментами и шутками. Кто ерничал. Кто умничал. Все расслаблялись.
– Хилософия лузьеров… маза фака…
– Хорошо наверху..ху..ху..ху..
– Кто больше работает – того больше имеют…
– Чо б вы хотели, система то у нас шестеренчатая….
– Работяг сократили – паразитов наплодили, на одну рабочую скотинку по восемь погонял…
– Если в системе верх активный паразит, а низ пассивный раздолбай и покуист то вся эта конструкция и сама обязательно рухнет, но и разрушит среду существования и многим достанется….
– Э-эх жизнь наша небелковая…
И только один, ну очень круглолицый хомм, невесело прихлебывал пенное янтарное пиво из высокой кружки, и ни к кому не обращаясь заговорил:
– Терпи и молчи, молчи и терпи. Главное чтобы не было хуже, чем есть. Если плохо, то не так плохо как могло быть. Очень больно – терпи. Очень плохо – живи.
И закрыв лицо дрожащей ладонью, в смиренном отчаянии еле слышно добавил что-то совсем невнятное:
– Когу эбетс чужа гое.
– Ну, ты дя сюперьаптымыст, – развеселил публику худой хоммер.
А Тряня, почему-то вспомнил одну цитату из книги, что читал ему Иргудеон:
– Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть. И это – суета и томление духа!
Геррыч заказал еще много еды и пива. К ним присоединился и Граула. Ему хватило пары рюмок, чтобы отключиться. Блаженно улыбаясь, пьяница прислонился к стенке. Лыцари же занялись кулинарным экстримом. Однорукий большие куски жареного и очень жирного мяса посыпал безмерно красным перцем, но и этого ему было мало, он вдогонку сгрызал горстями маленькие очень злые перчики. Его рыжий друг толстые сосиски макал в желтую горчицу, от одного запаха которой, у всех в радиусе пяти шагов слезы и сопли выбивало сразу и обильно. При этом друзья вели беседу на экономическую тему. Точнее говорил пышущий жаром Серко, доставляя своими оригинальными изречениями огромное удовольствие другу:
– Ты мне камрад растолкуй энти бисовы венстиции, це как, то добри панове мне дают шоб я типа того производство развивал и прибылью с ними, потом по совести делился. Или то хрендит бандитский, последние портки снимуть. Да и я деньги и не увижу, не пощупаю. Все ж до меня разворують на верхах. А отдавать мня принунудять. Да и не надь мне венститиций грёбаных, ты мне цену дай разумную и налогами не души. А эта пакость ин мать её феляция. Шо они мне в голову дерьмо мутное льють. Оно же ясно раз фляция то от того шо порозитьев дюже развелось и ворують запредельно и робить никто не хочет. Да и толку трепись не трепись, а спробуй зулупысь. Поразыты само твари без пощады. Как оно було то и будя.
Серко своими рассуждениями довёл Геррыча до состояния блаженной невменяемости. Эмоции из однорукого хоммера еще пёрли, но язык уже переставал слушаться и выдавал весьма забавные звукосочетания:
– И шо те господья юдливые мне на шею злезли и гроши мои кровные комут и кудат давают шобы там жылы добре и елы вкусно мне ж дерьмецо и ищо издеваются жывы голодно и плохо, но те так и лучшее, фляции не будя. А те суки заземные за мои ж гроши на меня ножи точут и пакости насылают. Я ж сирый не защищенный не леченый, одна мне путя дорога в могилу хладную. А они юроды перхаты станцують надо мной.
Серко посмотрел на блаженно улыбающегося во сне друга, вздохнул, громко выдохнул и охладил жар холодным пивом из огромной кружки и так трижды, успокоившись, стал лениво поругивать контов и Ордера, так чтобы чем-то заняться.
Кто-то его поддержал:
– Говорят, когда сдохнет последний конт, над городом появится радуга.
– А что такое радуга?
– Не знаю, но говорят обалдеть.
– Ну, мужички, вы это зря конты, когда они в городе одни совсем неплохо, главное чтоб другие не расплодились, а то получиться, как на моем старом месте, – заговорил худой скрюченный хомм за соседним столиком.
– А что с твоим старым местом? – спросил кто-то из посетителей.
– Что да ничего, нет его и всё, как не было, а был же был город мой не меньше этого и место у меня там было своё и дело. Ходишь, бывало по городу, скажет босс Каарун – отнеси это туда то, потом зайди в другое место, и так весь день.
– А вечером доползешь до большого крысятника, и закроешься в своей норке, маленькая, но своя, – скрученный сладко вздохнул и многие из посетителей заведения понимающе закивали.
Все они расселись около рассказчика. Россана только меняла пустые кружки.
– Придёшь, бывало домой. Нальёшь из пузырька в рюмочку бярочки, макнешь кусочек лимона в сахаре, заглотнешь родимой, лимончиком закуснешь. Хорошо, огонёк внутри загорается.
– Да чтоб пипл без бярочки делал, замёрз бы и сгинул совсем.
– Вот говоришь конты, да уроды, да сволочи, но терпимы, если с ними дело не иметь, другие не лучше, а доберись они до власти – О, О, О.
А начались мои неприятности с того, что потерял я дело своё. Пришёл, как-то в контору, а она закрыта замок и конты на входе. Наши толпятся, жужжат, что толи хозяин наш зелёный, не то помогал как-то зелени. Все пошумели и разбрелись, и я пошёл бродить по городу.
– А почему домой не пошёл? – спросил Тряня, но все так на него цыкнули.
– Да без дела плохо, только дело я нашёл, или оно меня нашло, забрёл на окраину, там развалины дымятся, конты охраняют. Телеги стоят и хоммы суетятся, таскают в них что-то, под командой начальника, тот только палкой им указывал и ей же подгонял. Он косился всё на меня, но не прогонял, потом подошёл – что бездельничаешь, может, дело ищешь. Я – да, да господин. Ну, считай, что принят – достал из одной телеги жилет, кепи и перчатки дал мне, подозвал одного из своих – обьясни ему все сегодня и завтра держи возле себя. Так я стал утилизатором, то, что мы собирали, были куски от хоммов. Мой наставник объяснил – тут гнездо зелени было, а сегодня как бабахнет, видишь конты мрачные, тупят, не поймут, что произошло.
Мы собрали все, погрузили в телеги и потащили на утилизацию.
– В печь?
– Да печь. Какое то время мы собирали случайных дохляков, а потом началось. Хозяин собрал всех, и побежали на площадь. Работы много и такого еще не было. Нам пришлось собирать кучу кусков от контов, среди них только один зеленый с черной повязкой.
Один из посетителей спросил:
– Они нарушили запрет, ввезли горячее?
– Да так все и говорили, он взорвал себя в толпе контов. Собирать куски контов стало нашим основным делом. Напарники говорили, что зелень контролирует половину города, потом, что две трети. Скоро хозяин сказал, что семь дней нельзя выходить, как стемнеет. Днём мы стали собирать уже больше кусков зелёных, сказали, что конты выпустили псов.
– Стальных?
– Да, так и сказали, стальных псов. Только контам это ненадолго помогло. Я скоро увидел одного такого пса то, что от него осталось. Зелёные уничтожили его летающим огнем и еще кучу контов.
– Нарушив один запрет – нарушишь и другой.
– Конты потеряли город, зелень взяла власть, о чём и объявили. Появились новые запреты и правила, вместо контов – монты с длинными палками. Но мир был недолог, началась война между зелёными и зелёными, только одни назвались черно-зелёными, а их враги красно-зелёными. Работы стало ещё больше, хозяин нанял новых работников, только покоя нам не было ни днём, ни ночью. Как-то всю ночь вкалывали, на каких то развалинах. А утром я понял, что это всё, что осталось от моего крысятника, от моей норки, тут в голове моей замкнуло, и я побрёл, ничего не видя, не слыша.
Очнулся, вижу, что сижу на белом цилиндре возле черной призмы и рядом красный крест за призмой. Внизу город в развалинах, то тут, то там вспышки, и из города толпа разбегается. Меня сшиб какой-то головастик с огромными глазами, упал, кричит, – это конец, всем конец.
Я обернулся, смотрю на другом конце города, где склады, там еще держались конты, вспышка – огромный столб поднимается вверх, затягивая всё в себя. Вверху расширяется, а перед ним всё загорается, рассыпается. Как мог быстро, побежал прочь. Увидел открытый люк и в нём глазища того, что сшиб меня, он тянул вперед дрожащую руку и заикаясь повторял:
– Голова, голова.
Я не стал оборачиваться, прыгнул в нору, сбил большеглазого, люк с грохотом закрылся. Там было глубоко, но я упал на что-то мягкое, может на кого-то. И тут как тряханет, меня аж подкинуло, и упал я уже больнее, чем в первый раз. В темноте кто-то стонал, плакал, ругался. Я спрятался, в какой то угол, сжался и впал вскоре в спячку. Не знаю, что потом случилось, только когда открыл глаза, было конечно темновато, но впереди маячил свет и я побрёл на него, по дороге спотыкался, под моими ногами разламывались, рассыпались не проснувшиеся хоммеры, не знаю, не пойму, но как-то оказался я в вашем городе, в подвале. Но ничего не жалуюсь, дело нашел, мусорщик я, – все уважительно задакали, – и норка есть своя в большом крольчатнике.
Кто-то из посетителей мрачно произнес:
– Большие все сотворили большие.
– Да больше некому – во, кто нами правит.
– Большие уже давно не рулят, а только подруливают, – возразил остроухий хоммер.
Он давно уже прибывал в состоянии хмельного блаженства у грани полной отключки.
– А кто, если не Большие?
– Ну, эти, – остроухий стал водить руками вверх вниз и в стороны.
На него все смотрели как на полного идиота, а он мило улыбался – ну что тут непонятного, все же очевидно. Потом махнул рукой и присосался к следующей кружке тёмного пива. Все от него отвернулись и продолжили волнующую тему:
– А что у юзов как с этим, кто наверху?
– Да известно кто – педцы, – заявил маленький хоммер с колючей шевелюрой.
– Кто, кто какие перцы? – переспросил хомм, чья большая морщинистая лысина внизу переходила в золотистые локоны.
– Да педцы, а не перцы. Какие, да разные расты в основном и всё больше и больше филов.
– А ты откуда знаешь?
– Хоммы умные говорят.
– Да ты тироретик, – рассмеялся лысый и все вместе с ним. Лысый продолжил:
–Ты брат поменьше слушай всяких пустопророчествующих кликушек, это всё от юзов идёт глупость. У них те, что в низу всякие слабики и неудачники про верхних тренькают, что сильные и удачники дерьма обьелись, и что договоры кровью кое с кем подписали. Только понятно же, что договоры такие кому попало, не предложат, не дураки, дело знают.
Другой завсегдатай, припевая пиво, добавил:
– Да брат пророков никому не надо, особливо своих местных. Люблят и слушають все только льстюнчиков и брехунчиков, особливо ненашенских. А что касаемо контов, наши хоть непродажные.
– И где же ты встречал продажных контов?
– Хорм большой и конты не везде штампованные, а главное неподкупность не первая заповедь в Ордене, а первая да будет вам известно – нет власти надо мной кроме Ордера, законы Ордена – мои законы, враги Ордера – мои враги, я слуга и раб Ордена.
Исполняй первую заповедь, повторяй это всем и каждому, а главное почаще, почаще, и на многие твои прегрешения закроют глаза. Но если несчастный хоть однажды будешь уличён в нарушении первейшей заповеди или в сомнениях или помыслах к измене, даже если во всем остальном ты сама святость и полон благодетели, наказан будешь высшей карой неминуемо.
Тут в разговор, воспользовавшийся паузой, вступил еще один хоммер до этого молчавший. По причине малозубости он весьма шепелявил:
– Жил я в одном городке. Бардак фантастический. Хварупция сказочная. Там пипл о хозяине мечтал.
– О каком?
– Два варианта было. Одни грили так чтобы пришел суперхомм и первым делом провёл инвентаризацию бардака. Другие им, да он так загнётся от перегруза.
Лучше так, пришел и хась, хась.
Да это хась-хась только начать, потом не остановишь.
– А сами там не пробовали просто начать работать и перестать воровать.
– Ха за такую ересь там по морде зараз. В лучшем случае.
– Ну револьюшен бы сбацали. Типа власть пиплу и всё такое.
– Был опыт. Да власть в том городочке портит и губит любого, кто бы за нее не схватился. Но ничего кто как мог приспосабливался. Главное попасть в какую-нибудь мафию. Мафии рулят, а кто не попал к ним те пипл или конкретнее лохи. Горбаться и верь в справедливость.
Все расмеялись, но не очень весело.
Один посетитель встал, и подняв бокал свой произнёс:
– Выпьем, братья за тех, у кого нет ни власти, ни богатств. За тех, чьи карманы полны надежды. А в заначке только любовь. И нет ни на грошик зависти и злобы.
Выпьем. Стоя. Молча. И не чокаясь.
Все встали. Опустили головы. В тишине и полумраке Тряне вдруг показалось, что возле каждого стоящего и молчавшего хоммера стояли тени. По две, три, а у некоторых и больше. Залпом осушив бокалы, все сели и продолжили свой активный отдых. Усталые Трянины спутники давно храпели, а маленький хомм без единой капельки сна в глазах, слушал безобидный трёп пьяненьких завсегдатаев заведения Россаны.
Один из них, яйцеголовый в зеленой куртке, сидел один у барной стойки. Рядом стояли уже шесть пустых пивных бокалов. Россана наполнила седьмой тёмным пивом. И тут все время молчавший до этого посетитель заговорил:
– И вот что характерно Россана, солнышко ты наше, глаза изумрудные, радость наша рыженькая, шесть бокалов твоего тёмного коронного и приходит она нирваная, время тормозит и пространство сжимается и стены эти купол непреодолимый и это айоу, – он показал на двери, – никогда не откроются. Никогда. Там ничего и никого нет.
И ещё только один бокальчик, и все, и я уйдём в бесплотность блаженную.
Осушив в четыре глотка бокал, он опустил удлиненную голову на стойку и затих счастливо улыбаясь. Россана погладила безволосую маковку и нежно, но очень тихо произнесла:
– Спи, дурачок спи глупенький. Снов тебе хороших, ни черных, ни серых, ни красных.
Среди ночи вышел хоммерёнок на крыльцо. Всюду царил серый полумрак, украшенный маленькими красными и зелеными огоньками. Тряня увидел, как, сначала в одном из переулков мелькнула тень. Черное пятно ползло медленно по земле, потом по стенам, а затем от противоположной стены стала вытягиваться в сторону стоящего на крыльце Тряни. Тень была, но нигде маленький домовенок не увидел того, кто бы мог отбросить такую тень. Пятно остановилось в нескольких шагах от Тряни, стало подтягиваться и расти вверх, обретая форму объем и даже лицо, нависшее над хоммером. Черные глаза, каждый размером почти с небольшого хоммера, рассматривали Тряню, а тот понимал, что всё происходящее страшно и опасно, но страха не чувствовал, лишь приготовился, как учили, отразить удар и нанести ответный. Но тень не напала. Всё словно отмоталось в обратном порядке, и тень исчезла в том же проулке, откуда появилась. Порыв ветра донёс оттуда странные звуки, – ШШИИВВВИИИИ.
Тряня вернулся в кабак, лысый удивленно посмотрел на него:
– Ты где был?
– На улице.
– Однако, рисковый ты парень, одному ночью там не стоит, ох не стоит.
Худой ушастый хомм засмеялся:
– Ты ему еще про ночную тень расскажи.
– Ну не знаю, не знаю.
– А никто не знает, только болтают, что это тень самого Ордера благодетеля нашего, ночью зло творит для равновесия.
Хоммер уже прозванный тироретиком, выдвинул другую версию:
– А я слышал, что это тени юзеров шалят.
– Да как такое возможно?
– Ну не скажу как, только от многих из бывших домашних слышал такую историю.
Сидит черной, пречерной ночью хоммес у Грани Микрона, зырит за своим хозяином и тут от того отделяется такое жуткое и тёмное и прямиком через Грань и исчезает в портале. Юзер каменеет и хоммес лишается всякой свободы и подвижности, пока эта самая тень мрачная не вернётся и не войдет туда, откуда вышла. И ещё говорят, есть такое железное правило для этих теней, вернуться не позднее, чем за шесть минут до рассвета, а если опоздает всё, кирдык полный, хоммес в пыль рассыплется, хозяина его другие юзеры в ящик положат и закопают куда положено у них там. А тень тут остаётся и ничего другого не может, как зло нам бедным творить по ночам и выход искать.
– Какой выход обратно что ли?
– Да нет в том то и дело, что обратно путь им заказан, и какой выход, куда никто не знает. И еще говорят, что большие ловцов за ними пускают, а что за ловцы и зачем большим эти тени, что они с ними творят, тоже никто сказать не может.
– Брехня, – уверенно сказал проснувшийся Серко:
– Грань смерть верная чи нам чи им. А це усе другие балуют. Давай Тряня збирайся.
Народ стал развивать новую тему.
– И откуда нам эти оски. Мало нам своих уродов и бандюков, и куда власть смотрит.
– Власть смотрит, куда ей надо, а иные, зачем лишние хлопоты, нет ничего такого и всё.
–А зря, беды многие от этих осков, и трясучка хворь новомодная от них, от осков невидимых.
– Да ну, крышу у каждого может снести с перебора или передозы.
– Не скажи. Ты вот еще кружек шесть пропусти и выйди на перекресток и оттянися там, что хочешь вытворяй, все мимо пройдут ну можа плюнет кто. А на трясучку толпа собирается. Такое вытворять может лишь тот в ком оск сидит. Извраты и срамоты, не описать слов не знаю. А звуки а слова какие выдаёт. Пока трясется, изгибается воет дикообразно ещё ничо. Но как затихнет, встанет белый весь, кровинки ни капельки, глазищы стеклянные и начнёт такое выглаголивать, а все слушают, слушают безмолвные.
– Факт, сам так попал, отходняк хуже чем от палёнки. И от контов дубинкой по хребтине получил.
– Конты толпу не любят, и херотрясов ловят и жестко с ними обходятся, а толку, пока то да сё, оск тихонько обратно в преисподнюю.
– И как от них невидимых охраниться?
– Есть защитники. Они и гадов видеть могут и средства защиты имеют и недорого берут.
– Да байки это всё, легенды городские. Вы еще про злобного хоммита расскажите, что по ночам окна кирпичами, да камнями бьёт.
– Ну это совсем не легенда, хоммит как хоммит, раз ему плохо и дерьмо он полное, почему другим должно быть хорошо. Он же к ворюгам и бандюкам не лезет, простых работяг обижает, так что всё нормально. Всё как везде.
– Точно, какие нах байки. Реально. Я се тройной стеклопакет поставил. Стоко бабла впалил. Хотел, бля, в тишине спать. А тут упахался, как сука дешёвая. Заглотил сэма с устатку, и отъехал в полной тишине. И тут эта тишина взрывается и всё взрывается. Такой грохот, звон бляцкий. Все думаю наконец большой кирдык пришел и Хорму и всей Юзме иппаной. Глаза, бля, открываю в разбитом окне морда, и у башки моей кирпич, я кирпич в эту морду, промазал, бля, стекло добил токо.
– Ну и чо?
– Чо, чо ну приехали конты, протокол написали, штраф мне выписали.
–За чо?
– За неубранный мусор.
Весь подвальчик опять затрясся от смеха. Но Тряня услышал странный голос, почти шипение:
– Хоммиты долго не живут. Да и не жизнь это. Дырявой ложкой хлебать чужое дерьмо.
Тряня давно обратил внимание на этого хомма. Он сидел за отдельным столиком, молча. Но к нему изредка подсаживались, появлявшееся из айоу посетители. Они что-то шептали ему на ухо. Он отвечал кивком головы утвердительно или отрицательно, после чего гость исчезал, не сделав заказа. Малыш прозвал этого хомма Брови, за мохнатую черно-белую растительность, скрывающую глаза. И кружка у мохнатобрового была удивительная, черная непрозрачная с разнообразными резными фигурками. Две симметричные рогатые морды открыли свои пасти и там были круглые прозрачные вставки.
Лысый, тот, что с золотистыми локонами оказался старым знакомцем Геррыча, и пошел утром их провожать, но до башни Гросса спокойно дойти не получилось.
И опять благодаря конечно контам. Только друзья поднялись из подвала, как увидели двух контов тащащих куда-то толстенького хомма, одного из завсегдатаев заведения Россаны, благодушного и хронически невменяемого. Все кто наблюдал за происходившим жалели бедного хомма и тихонько поругивали контов, но не вмешивались. Но тут всех оглушил пронзительный и невероятный голос:
– Куда, куда уроды. Мой мушшык, мой не отдам гады.
Кривоногая хомми, чуть ли не в половину меньше контов, в три мгновения сокрушила их и повергла на землю, схватила толстячка и быстро, быстро потащила прочь. У всех кто это видел, сначала наступил ступор, потом истерика хохотушная. Не до смеха было только контам. Когда все успокоились и подошли к ним, верные слуги Ордера продолжали сидеть на земле, а их лица и так обычно бессмысленные, выражали крайнюю степень идиотизма.
– Коза у ребят, – прокомментировал лысый.
Геррыч как следует, пнул каждого конта и заорал:
– Швайне. ком ком участок бегом шнелля.
В контах что-то заработало, и они на четвереньках, но быстро исчезли. Компания двинулась в путь. Первым шёл Серко, и что-то насвистывал, за ним Тряня, разглядывая всё и всех по дороге, и последними следовали лысый и Геррыч, тихо и мирно беседуя.
Впереди послышался неприятный скрип.
– Ой. Лышенько, – выдохнул Серко и остановился. Тряня ничего невидевший из за широкой спины лыцаря, обошел его и встал справа, Геррыч с лысым обошли Серко слева.
По дороге мимо них, закованные тонкими цепями, хоммы в серых робах тащили телеги, на них сидели другие хоммеры, связанные, с резиновыми кляпами. От разнообразия в их одеяниях зарезало в глазах. По сторонам длинной колонны телег шли конты с дубинками.
– Кто это? – спросил Тряня.
– Запряженные это зэка.
– Зэка?
– Ну, пацаны срок тянут. А в телегах с кляпами фаны – их в дурдом лечить.
– А за что их так?
– Для их же блага и защиты общества от заразы. Они ж больные на голову, а во всём их юзеры хозяева виноватые, сами на музыке дурной помешались и хоммов своих разума лишили, а потом по их же дури бедные и дома потеряли. Вот и бродят повсюду в клабы собираются, порядочным хоммерам прохода не дают. Фаны, они речь простую забыли, музыкой общаются и тихо не могут.
Что за музыка маленький хоммер понял через секунду, когда просто ошалел от силы и дикости звука. Серко и Геррыч упали вниз, у лысого его локоны поднялись вверх, он заорал, – за мной быстро. Они побежали за ним в какую то дверь, потом по тёмным коридорам выбежали на длинный балкон, откуда и стали наблюдать за происходившим на дороге. Как раз под узким с невысокими перилами балконом, какие то фаны явно пытались освободить товарищей и бились с контами. Зэка спрятались под телегами и не вмешивались. Серко сверху по-своему комментировал бойню:
– Ну что за дурни, ктож на власть в лоб прёт, вумный власть за версту обойдёт.
В пёстрой толпе нападавших выделялся один фан с резаной прической, большими глазами, фиолетовым ртом и курносыми носом. А руке у него был нож, владел он этим оружием виртуозно. Поначалу фанам удалось потеснить контов и освободить половину друзей и всё это под свою музыку, но вой сирен почти заглушил её, прибыло подкрепление. Фаны бросились врассыпную, кому-то удалось скрыться, но часть нападавших конты схватили, стали избивать. Тряня видел, как трое дюжих контов лупили маленького хомма в одежде с блёстками. Он уже не сопротивлялся, но продолжал петь, на мгновение замолчал. И так запел, что конты расступились. Он пел, и весь светился, потом музыка остановилась, и свет погас. На дорогу упал маленький, серый, невзрачный хоммер.
Толпа контов окружила того, что был с ножом. Он со странной улыбкой разглядывал их. Потом вскинул вверх руку, лезвие вытянулось и превратилось в горящий стержень. Фан начал кружиться, как бы танцуя под свою музыку, и при этом от горящего стержня образовывались огненные узоры. Конты застыли, не приближаясь, ожидая развязки.
Горящие узоры слились в невыносимо яркий шар. Огонь внезапно погас, внутри никого не оказалось только тёмное пятно на дороге, оно быстро сжалось до точки и исчезло. Музыка затихала, словно удалялась. Серко зачесал бородавку на носу:
– Не поняв он змер или куды?
– Ой, хорошо то как, – услышал, чей то голос Тряня и только сейчас увидел, что кроме них на балконе собралась толпа зевак. Удлиненная вперед морда того, что был поближе выражала большое удовольствие. Мордатый повторил:
– Как хорошо.
И громко рассмеявшись, добавил:
– Когда другим плохо.
Его смех многие поддержали. И пока шли к выходу зеваки обсуждали произошедшее:
– Что за хоммята пошли, всё скучно им, эти вот на музыке съехали, другие в тырки играют, того и гляди получишь от такого лохматого подарочек заточку, в толпе, когда совсем не ждешь, тебя уж нет, а уроды на час скуки от избавились и только.
– Да кафа им все надо, нет кафа и лафа не надо.
Особенно злобствовал сутулый остроухий хоммер. Он зыркал глазками-бусинками. Улыбался и говорил так, словно в его пасть вставили длинную палочку:
– Так уродцам, так гаденышам. Тащись от своей музыки, но чужую не глуши. Даже если музыка того тишина.
– Тишина музыка мёртвых.
– Живой шоли оченно, шас справим.
Конты собрали на телеги и живых и недвижимых фанов. Колонна продолжила путь.
Лысый провожая взглядом телеги недоуменно спросил:
– Дохляков то зачем в дурдом, может и правда, что некого там не лечат, а живьём утилизируют.
– Найн, – возразил Геррыч, – Их так не думат. Конт примитив, бил приказ всех дурдом, новый приказ не поступат, выполнят последний.
– Да конты такие, – согласился лысый:
– Еще говорят, что там, на первой линии всем головы кислотой промывают, а потом методом жесткой штамповки новых контов делают. Боюсь, и мне туда дорога светит.
– Варум?
– Да видения у меня, ну что я не я и не здесь, а там. И замерзаю и все, и всё там замерзает или уже замерзло. И ни кому не спастись.
Серко сочувственно посоветовал:
– Ты братка с тёмным то пывом завязывай, переходи на светлое полегче. А на ночь лучче горылки горячей, но не стакан, а махонькую серебряну рюмашечку, и в любом сне жарко станет.
С испорченным настроением компания продолжила свой путь, надеясь, что на этот раз удастся достигнуть цели.
На одном из перекрестков дорогу компании перегородила странная процессия, похожая на похоронную. Впереди шли восемь краснолицых карликов и несли большие носилки. На них лежал огромный фолиант в черном переплёте с замками. За карликами шествовал горбун в коричневой потёртой мантии. На его голове чудом держалась странная шапка. С волос неопределенного цвета непрерывно сыпалась перхоть. Но большую голову горбуна ничто не волновало. Он шел, потупив взгляд, и его челюсть и толстые губы постоянно шевелились, что-то пережевывая. Лысый с поклоном поздоровался:
– Великого здоровья вам многоуважаемейший Кун Зцы.
С радостью вас и нас ничтожных. Закончили труд ваш. И что же в сем драгоценном хранилище мудрости.
Кун Зцы на ходу ответил. Не поворачивая ни головы ни взгляда:
– Не более чем ничего.
Потом остановился, поднял голову и махнул рукой в сторону лысого:
– Обо всём. Да обо всём. Обо всём.
И продолжил свое движение и жевание.
– Великий мудрец, – покачал головой лысый.
Геррыч пожал плечами:
– Але висен неманд верстехт нихт.
Лысый поморщился:
– Привычка у него неприятная. Язык свой жует непрерывно.
– Ну шо туточки зробишь.
Серко помотал рукой:
– Можжа им сало по принцыпам низзя жоваты.
Они шли по узкой улочке, чуть впереди брёл какой-то сутулый хоммер. И вдруг Тряня увидел, как из земли появилось, нечто красноватое и совсем небольшое, резко ударило в спину впереди идущего и исчезло в нём. Бедного хомма сильно затрясло. Несколько страшных мгновений и красная бесформенная масса вылетела из головы жертвы, подлетела вверх, резко шлепнулось оземь и исчезла. Бедный хоммер скукожился и завалился, от него осталась одна упаковка, всё содержимое вынули. Лысого трясло, Геррыч стоял бледный, а Серко крестился:
– Да что за напасти, братка может зря мы усе затеяли, может то нам сверху знаки – отступитесь.
– Найн камрад найн, Унд нюр дер тод вирд ден риттер анхальтен . Форвардс.
– Да мы лыцари. Вперёд. И будя шо будя.
Вскоре они подошли к высокой башне. На входе стояли два трехглазых ифрита. Геррыч показал какую-то карточку, и их пропустили. Вёл трех друзей по коридорам башни странный хомм, а странный потому как, то вот он есть, а вот и нет, исчез, пораженный Тряня сильно напрягал зрение и проводник проявлялся, теряя прозрачность.
На встречу им два хоммера тащили еле живого третьего. Тряня скоро понял, что с ним случилось, когда по дороге увидел, как в круглой комнате, какой то хоммерёнок уворачивался от ударов озлобленного ифрита. В другой комнате другой хоммёнок, бросал черные шары в других хоммеров стоящих перед ним. Шар почему-то пролетел сквозь одного из них, а хомменок стал сильно дёргаться, ему явно было очень больно. В одном из бесчисленных коридоров они увидели выстроенные вдоль стен фигуры. Девять слева и одна напротив. Тряня поначалу решил что это статуи или куклы. Пропорции идеальные мужские, ростом с громилу Геррыча. Юный хоммер даже успел обозвать фигуры, по форме шлема на их головах. Слева углы, призмы ребром вперед. Справа шарик, не шар конечно, на голове просто округлая, как и у углов непрозрачная маска на лице. Тряня вздрогнул, когда эта синяя маска наклонилась над его головой. А когда они прошли этот строй, он почувствовал чей-то взгляд и обернулся. Крайний из углов повернул голову и смотрел на маленького хоммера. Тряня услышал одно слово, но не поверил. Кто он такой, кому нужен здесь, чтобы предупреждать. Но внутри состояние ожидания немного потемнело.
Перед одной из лестниц проводник строго предупредил:
– Идите посередине и не смотрите по сторонам.
Тряня конечно не удержался, и косился то в одну сторону то в другую.
Ничего особенного – красные стены. На них через ступеньку висели на разной высоте черные круги и больше ничего.
Тряня испугался, кто-то схватил его и не пускал. Но малыш шёл упрямо вперёд и не оборачивался. Наверху он почувствовал свободу и услышал пару слов, но снова не захотел поверить. Никого же не было рядом кроме лыцарей и проводника, но они молчали. Много непонятного и странного они повстречали, пока не дошли до огромного красного зала. В центре помещения, где казалось, не было не стен ни потолка на резном и вычурном троне, окруженный многочисленной челядью, сидел большой горбун с длинным острым носом. Один глаз был закрыт, может его и не было, в другом то вспыхивал, то затухал манящий свет. Почтительно стоявшие возле трона хоммеры испарились, как только горбун приподнял неимоверно длинный палец.
Тряня успел подумать:
– Точно как кесарь римский или понтистий Пилат из книжки. Только еще страшнее.
– О Майстер Гросс, – начал Геррыч:
– Мы привести тебе ученика, очень способный киндер. Шатц.
– Я вижу, всё вижу.
– Ну и голос, – подумал Тряня, – вроде не громкий, а глушит.
– Подойди юный хоммер.
Ноги потяжелели, но он пошел, по дороге нашёл силы обернуться. Ни Геррыча, ни Серко уже не было. Малыша очень удивил пол, по которому он ступал. Очень тёмный и идеально полированный до зеркальности. В нём, слегка искажаясь, отражались замысловатые и непонятные фигуры, украшавшие сей зал. Но сколько не вглядывался юный хоммер себе под ноги, своего отражения не видел. И когда Тряня остановился у самого трона, отражение сего удивительного кресла было. Но не было отражения того, кто в нём сидел. Вдруг пол стал матовым. Тряня поднял глаза. Над ним возвышался хозяин башни. Боковым зрением малыш увидел, что пространство зала невероятно сжалось. Стены, что казались недавно нереально далекими, в одно мгновение приблизились на расстояние нескольких шагов. Зал потерял размеры и свою торжественность, производил впечатление зловещей неумолимости, как палач в маске. А судья, да вот же он перед Тряней, молчит, выбирает приговор. Малыш не отрывал взгляда от странных глаз Гросса. Сердечко замерло, когда огромные пальцы щупальца обхватили его голову. Гросс молчал и, не отпуская Тряню, повёл его куда-то. Малыш ничего не видел, но существо его разделилось. Одна часть та, что была ниже и ту, что вёл перед собой хозяин башни, всё понимала и даже видела сквозь закрытые глаза.
Они шли по узкой винтовой каменной лестнице, вдоль стен, покрытых чем-то красным и светящемся. Но другая часть Тряни, верхняя свободная прошла за стену. И её окружили глаза много, очень много глаз. Это были не просто глаза, огонь – сила готовая помочь спасти. Трянины половинки не выдержали разлуки и соединились. Малыш услышал или просто подумал:
– Это всего лишь страх. И защита от него. Держись, не сдавайся.
Гросс привел маленького хоммера на самый верх своей башни. Там был портал площадка. Горбун повернул Тряню лицом к себе и произнёс:
– Маленький хоммер, тебе рано в мою школу. Ты ещё слишком сырой и мягкий, но когда-нибудь ты сможешь затмить меня и многих, возможно, ты тот, кто прекратит моё существование, но всё же я буду тебя учить и призову к себе, и не смей появляться раньше.
Чьи-то ловкие руки подхватили Тряню, посадили в пустое письмо и отправили в неведомое. А тот по чьей воле он был изгнан из города, остался сидеть в кресле один на террасе. Бедному малышу не дали времени полюбоваться хотя-бы красотой купола над городом. А полюбоваться было чем. Впрочем, мало кому из хоммеров могло прийти желание на получение эстетических удовольствий, тем более от чего-то далекого недоступного и непонятного. Ну, есть и есть, не мешает и ладно.
Можно было конечно пощекотать нервы и посмотреть с краешка площадки вниз. Но рваный туман закрывал собой почти весь город. И над ним не было видно ни одной летающей машинки. Возможно, был официальный запрет. Но, скорее всего, работал старый хоммерский принцип-вопрос:
– А зачем?
Или в другом варианте:
– А смысл?
На странный город, не имевший светила над собой, опустились и стали сгущаться сумерки. Над неподвижным горбуном из поднявшихся с краев террасы лепестков образовался купол и пол засветился белым светом. Гросс поднялся, но не было у него ни горба, ни длинного носа, ни странных глаз, ничего такого, что можно бы было назвать лицом. Из девяти лепестков черного купола один за другим стали появляться безликие.