V
ПИСЬМО С ОТВЕТОМ
– Знаешь, Остин, – спросил Вилльерс, когда два друга степенно прогуливались по Пиккадилли одним чудесным майским утром – я убежден, ты наверно и сам догадываешься о том, что тот случай, на Поль-стрит, о котором ты рассказывал мне, и в котором был замешан Герберт, всего лишь незначительный эпизод в этой необычной истории? Сейчас я могу признаться тебе в том, что когда я спросил тебя о Герберте несколько месяцев тому назад, я видел его накануне.
– Ты видел его? Где?
Он попросил у меня милостыню однажды ночью. Он выглядел очень несчастным человеком, попавшим в бедственное положение, и я попросил его поведать мне его историю, или, по крайней мере, набросать в общих чертах причину состояния, в котором он очутился. Если в двух словах, то к этому приложила руку его жена – она стала причиной его краха.
– И каким же образом?
– Он не рассказывал мне, он только сказал, что она уничтожила его тело и душу. Сейчас он уже умер.
– И что стало с его женой?
– Ах, это я и сам бы хотел знать, и я найду объяснение этому рано, или поздно. Я знаю человека по имени Кларк, он с виду суховат, но он человек дела и достаточно принципиальный. Ты понимаешь, я хочу сказать, что он принципиальный человек дела не в обычном понимании слова бизнес, но человек, который действительно много знает о природе человека и о жизни вообще, и эти познания стали делом его жизни. Как-то я показал ему бумагу с портретом жены Герберта, и он явно произвел на него сильное впечатление. Он сказал, что должен всё обдумать, и попросил меня зайти к нему в течении недели. Через несколько дней я получил это необычное письмо.
Остин взял из его рук конверт, вынул из него письмо, и стал читать с нескрываемым любопытством. Он прочел следующее:
«МОЙ ДОРОГОЙ ВИЛЛЬЕРС, я думал над вашим вопросом, с которым вы приходили ко мне за консультацией прошлым вечером, и мой ответ вам таков. Бросьте этот портрет в огонь и вычеркните эту историю из своей памяти. Никогда не думайте об этом, Вилльерс, или вы очень сильно пожалеете. Не сомневаюсь, вы полагаете, что я располагаю некой секретной информацией, касающейся непосредственно этого случая. Но я знаю только самую малость, я как путешественник, который остановился перед пропастью, заглянул в ее кошмарную бездну и, ужаснувшись, отпрянул назад. Единственно, что я знаю, что всё это довольно странно, и довольно отвратительно, и за моими знаниями есть глубины и ужасы еще более страшные, более невероятные, чем сказка, рассказанная зимним вечером у камина. Я решил, и ничто не может поколебать мою решимость, более ни на йоту не углубляться в изучении этого дела, и если вы цените ваше счастье, то советую вам поступить таким же образом. Заходите как-нибудь повидать меня, но давайте будем беседовать о вещах более приятных.»
Остин аккуратно сложил письмо и вернул его Вилльерсу.
– Это, безусловно, необычное письмо, – произнес он – а что он подразумевает под портретом?
– Ах да, я забыл сказать тебе, что я был в том доме на Поль-стрит и обнаружил там кое-что весьма интересное.
Вилльерс рассказал ему ту же самую историю, что рассказал Кларку, и Остин слушал его затаив дыхание. Рассказ друга, похоже, его сильно озадачил.
– Это очень любопытно, то, что тебе пришлось испытать такие неприятные ощущения в той комнате – сказал он в задумчивости, растягивая слова – я вряд ли поверю, что все те отталкивающие чувства вызваны лишь одним твоим воображением, это было бы слишком просто.
– В том-то и дело, что эти чувства были больше физического характера, чем психического. Это было так, как если бы я с каждым своим вдохом вдыхал смертоносный чад, который, казалось, проникает в каждый мой нерв, в каждую косточку, в каждое сухожилие моего тела. Я почувствовал, как силы покидают меня, свет в глазах начал меркнуть, это было похоже на приход смерти.
– Да, да, всё это, конечно, очень странно. Ты и сам видел, что твой знакомый признал, что эта, в каком-то смысле, черная история связана с той женщиной. Ты не заметил, случайно, в нем каких-нибудь особенных настроений, когда рассказывал ему о своих злоключениях.
– Да, так всё и было. Он стал очень слаб, но заверил меня, что подобные приступы для него обычное явление.
– И ты ему поверил?
– Я поверил ему тогда, но не сейчас. До этого он слушал мой рассказ с огромной долей равнодушия, до тех пор, пока я не показал ему портрет, увидев который, его тут же хватил удар, о котором я говорил. Уверяю тебя, он выглядел ужасно.
– Следовательно, он должен был видеть эту женщину раньше. Но, может быть, этому есть и другое объяснение; возможно, он узнал имя, а не изображение на портрете. Что ты по этому поводу думаешь?
– Тут я не могу сказать ничего определенного. Лучшим доказательством, пожалуй, здесь послужит то обстоятельство, что после того, как он рассмотрел портрет, он перевернул его в своих руках и тут же, потрясенный, чуть не свалился со стула. Имя, как ты знаешь, было написано на обороте.
– Совершенно верно. В конце концов, невозможно придти к какому-нибудь однозначному решению в этом деле. Сам я ненавижу всякого рода мелодрамы, и ничего не может вызвать у меня большего чувство омерзения, чем наиболее распространенное, и только одним этим, утомительное мнение обывателей, я терпеть не могу истории о привидениях, которыми забиты все коммерческие лавки. Но, в самом деле, Вилльерс, эта история выглядит так, будто там было что-то очень необычное, и оно скрыто на самом дне всего этого.
Двое мужчин машинально повернули на Ашли-стрит, ведущей к северу от Пиккадилли, даже не обратив на это внимание. Это была длинная и довольно мрачная улица, но, то тут, то там яркая иллюминация выхватывала темные дома с цветами, и забавными занавесочками на окнах, а также двери, выкрашенные в веселящие цвета, радовали глаз. Вилльерс взглянул на Остина, прекратившего говорить, и посмотрел на один из домов. Герань красными и белыми головками кланялась с каждого подоконника, и бледно-желтые портьеры свисали за каждым окном.
– Выглядит забавно, не правда ли? – сказал он.
– Да, и внутри, похоже, еще веселее. Я слышал, что это один из милейших домов сезона. Самому мне не довелось побывать в нем, но я встречал несколько человек, кто был там, и они все говорили мне, что там необыкновенно весело.
– Чей это дом?
– Миссис Бьюмонт.
– И кто она?
– Я не могу определенно сказать тебе это. Я слышал, что она прибыла сюда из Южной Америки, но, в конце концов, какое это имеет значение. Она очень богатая женщина, и это без сомнения, и некоторые очень уважаемые люди принимают ее у себя. Я слышал, что у нее есть замечательное красное вино, действительно удивительное, которое стоит баснословных денег. Лорд Аргентайн рассказывал мне об этом, он был там в прошлое воскресенье вечером. Он уверял меня, что прежде никогда не пробовал такого вина, а уж Аргентайн, как ты понимаешь, знает толк в вине. В общем, эта миссис Бьюмонт напоминает мне сорт эдаких чудаковатых особ. Аргентайн поинтересовался у нее, сколько лет выдержки ее вино. И ты знаешь, что она ему ответила? «Меня уверяли, что около тысячи лет, и я этому верю.» Лорд Аргентайн думал, что она подшучивает над ним, и ты знаешь, когда он засмеялся над ее словами, она сказала, что говорит совершенно серьезно и предложила ему осмотреть бутылку. Разумеется, после этого он ничего не мог ей возразить. Но вино, должно быть, довольно старинным для употребления, не так ли? О, мы уже у моего дома. Не желаешь ли войти?
– Благодарю за приглашение, пожалуй, зайду. Давно я не рассматривал твою лавку курьезов.
– Это была комната, обставленная дорогой мебелью, однако не без странностей, в ней каждый горшок, и книжный шкаф, и стол, и каждый ковер, и кувшины и даже орнамент на стенах, казалось, были вещами, отделенными от всех остальных, существовавшими каждый сам по себе, и каждый сохранивший свою собственную индивидуальность.
– Есть что-нибудь свеженькое из последних приобретений? – спросил Вилльерс спустя некоторое время.
– Нет, я не думаю. Ты уже видел эти диковенные кувшины, не так ли? Я думаю, видел. Я не припомню, чтобы я что-то приносил в течение последних несколько недель.
Остин осмотрел комнату от буфета, к буфету, от полки к полке в поисках новой вещи. Наконец, его взгляд остановился на старом сундуке с добротной причудливой резьбой, стоявший в темном углу комнаты.
– О! – воскликнул он – Я совсем позабыл, что у меня есть кое-что, что я могу показать тебе. Остин открыл сундук, и достал из него толстую, размером в четверть листа, книгу, положил ее на стол, и предложил сигару.
– Знаешь ли ты, Вилльерс, художника по имени Артур Мэйрик?
– Совсем немного. Я встречался с ним два или три раза в доме моих друзей. И что с ним стало. Я не припомню, чтобы его имя упоминалось последнее время.
– Он умер.
– Да, что ты говоришь! Ведь он был еще совсем молод, не так ли?
– Да, ему исполнилось лишь тридцать, когда он умер.
– И отчего он умер?
– Я не знаю. Он был моим близким другом и хорошим товарищем. Он приходил ко мне, и мы могли говорить с ним часами. Он был одним из лучших собеседников, каких я когда-либо встречал. Он мог рассказывать о живописи даже больше, чем это сделали бы другие художники. Около полутора лет тому назад он почувствовал себя довольно утомленным, и, отчасти, благодаря моему предложению, он отправился, в своего рода, путешествие без определенных намерений и определенных целей. Полагаю, что Нью Йорк стал первым портом его прибытия, но больше я ничего о нем не слышал. Три месяца тому назад я получил эту книгу, к которой прилагалось очень вежливое письмо от английского врача, практикующего в Буэнос Айрисе. В письме говорилось, что он, как врач, принимал участие в попечении покойного мистера Мэйрика на время его болезни, и что тот выразил искреннее желание, чтобы сей пакет с книгой был отослан мне после его смерти. Вот, пожалуй, и всё.
– А ты не просил его в ответном письме подробнее объяснить причину смерти?
– Я как-то не подумал об этом. А ты советуешь, что было бы лучше все-таки написать этому доктору.
– Конечно, так было бы лучше. А, что из себя представляет эта книга?
– Она была запечатана, когда я получил ее. Я не думаю, что доктор видел ее содержание.
– Книга, должно быть, очень редкая? Мэйрик, случайно, не был коллекционером.
– Не думаю, вряд ли он был коллекционером. А вот взгляни лучше, что ты думаешь по поводу этого Айнуйского кувшина?
– Очень интересный, мне такие нравятся. Но давай вернемся к наследству Мэйрика?
– Да, да, конечно. На самом деле, это вещица довольно своеобразная, и я еще никому ее не показывал. Я бы и не вспомнил про нее, если бы ты не пришел. Прошу.
– Вилльерс взял книгу и открыл ее наугад.
– Разве это не печатное издание? – спросил он.
– Нет, это собрание графических работ моего друга Мэйрика, выполненных в черно-белой технике.
Вилльерс вернулся к первой странице, она была чистой, на второй появилась короткая запись, и он прочел:
"Silet per diem universus, nec sine horrore secretus est; lucet nocturnis ignibus, chorus Aegipanum undique personatur: audiuntur et cantus tibiarum, et tinnitus cymbalorum per oram maritimam."*
*(лат.) "Безмолвный день вобрал в себя, и не без страха, все тайны бытия; огонь ночной лампады, хор египтян, что слышен отовсюду: тяжелые удары в барабан большой берцовой костью, и звон кимвал в раскатах грозного прибоя." (вольный перевод мой)
На третьей странице был рисунок, который заставил Вилльерса напрячься и посмотреть на Остина, но он, не обращая на друга внимания, отвлеченно смотрел в окно. Вилльерс переворачивал страницу за страницей, поглощенный рассматриванием картин, изображавших сцены вакханалии страшной Вальпургиевой Ночи, загадочных монстров зла, которых покойный художник тщательно прорисовал черным на белом. Фигуры фавнов, сатиров и египтян плясали перед его глазами, темнота зарослей, пляска на вершине горы, сцены на пустынном берегу, в зеленых виноградниках, на скалах и пустынных местах, прошли перед ним: мир, перед которым душа человека сжимается, содрогнувшись. Вилльерс пролистнул оставшиеся страницы, он насмотрелся достаточно, но картинка на последней странице приковала его взгляд, когда он закрывал книгу и почти закрыл ее.
– Остин!
– Да, что случилось?
– Ты знаешь, кто это?
Он указал на женский портрет, изображенный во всю страницу.
– Ну, откуда мне знать? Конечно, не знаю.
– Зато я знаю.
– И кто же это?
– Это миссис Герберт.
– Ты уверен?
– Я совершенно в этом уверен. Бедный Мэйрик! Ему удалось написать одну из величайших глав в ее истории.
– А что ты думаешь о самих рисунках?
– Они все страшные. Спрячь обратно в сундук эту книгу, Остин. На твоем месте я бы просто сжег ее, поскольку она должна быть спутником кошмаров, даже если она будет покоиться в сундуке.
– Да уж, своеобразные рисунки. Но удивительно, какая связь могла быть между Мэйриком и миссис Герберт, или, точнее, какая связь между нею и этими рисунками?
– Ах, да кто же может сейчас об этом сказать. Вероятнее всего, этот вопрос может упираться только в нее саму, а значит ответ на него мы никогда не узнаем, но по моему личному мнению эта Хелен Воган, или миссис Герберт, еще только начало. Она еще вернется в Лондон, Остин, и все будет зависеть от ее возвращения, и тогда мы услышим о ней больше, чем уже знаем. И я сомневаюсь, что это будут приятные новости.
(продолжение следует)