Когда-то этот лес был мне хорошо знаком – но в «горящем две тысячи втором» посещать леса было бы нелепо, а в две тысячи третьем помешали всякие объективные обстоятельства. Я помнила этот лес живым, влажным, зеленым – уж, во всяком случае, без этих страшных горельников, куда незаметно для себя забрела на этот раз. Забрела потому, что каждый выгоревший участок огибала по южной стороне, забирая «лесистее» от железной дороги, а когда пришло время возвращаться, попробовала «срезать».
Сначала было терпимо – шагала по зарослям осеннего распушившегося иван-чая через поваленные сосновые стволы, как в соревнованиях по бегу с препятствиями, где-то перелезала, где-то подныривала; с облегчением выходила в живой лес – но через несколько десятков метров он снова сменялся гарью. Так и попала в самое сердце горельников, где мертвые стволы громоздились друг на друга многоэтажными разнонаправленными засеками. Возвращаться было обидно: уже так много усилий потрачено; но продвижение вперед давалось труднее с каждым шагом. Стволы, по которым я шагала теперь (то вдоль по одному из них, когда он лежал в нужном направлении, то прыгая с одного на другой, если они упали перпендикулярно), висели друг на друге на высоте никак не меньше человеческого роста. В промежутках между ними виднелась земля, но сами промежутки представляли собой как бы колодцы, заполненные беспорядочно торчащими во все стороны острыми сухими сучьями… Проходка по очередному стволу, круглому, гладкому – ни одна ветка не возвышается над ним – рука напрасно ищет точку опоры; мелькает мысль: сорвешься – костей не соберешь, и наличие мобильника мало поможет: как тебя будут здесь искать – с вертолета, что ли? Но опушка живого леса уже совсем близко, надо пробиться к ней! Гигантский ствол, по которому иду, пересекают сверху три сосны, рухнувших ровно друг на друга и образовавших как бы высокую стену, скрепленную мощными сучьями. По счастью, в ней есть маленькое окошко – просовываю корзинку с грибами, закрепляю на сучьях по ту сторону; затем медленно просачиваюсь сама. И снова – со ствола на ствол; опушка живого леса уже рядом! И тут позади меня раздается – не вой, скорее, крик о помощи: мой пес, огромный серый кавказец, который послушно следовал за мной все это время, непонятно каким чудом балансируя на бревнах, остался у той «стенки», не умея преодолеть ее. Поднялся на задние лапы, задранная к небу морда на мощной шее треугольно возвышается над серыми завалами мертвой древесины, как будто над застывшими волнами штормового мря…
- Барс, выбирайся по-любому: я тебе ничем не помогу! – кричу я собаке.
Что-то было, видимо, в моем голосе такое, что заставило его мобилизовать все силы: треск, невидимые мне рывки - и через несколько минут он появляется рядом. Тяжело дыша, укоризненно глядит в глаза: зачем мы пришли в это ужасное место? что ты затеяла?
Очередной островок живого леса оказывается совсем крохотным. Снова пересекать горельник… К какой из двух зеленых опушек теперь двигаться – на север или на запад? «Богородице, дево, помоги мне выбраться отсюда! – восклицаю мысленно и добавляю: вот то-то, что добрые-то люди в церковь ходят в Божий праздник, а не в лес». Безотчетно выбираю западное направление. И снова завалы мертвых стволов становятся непроходимее с каждым шагом… Но вдруг впереди я вижу опоры электропередач!
Через несколько минут мы - я и Барс – зализывая раны, отдыхаем на вересковой бровке заброшенной дороги. Здесь хорошо, здесь пахнет травой, здесь доцветают сентябрьские цветы и порхают стрекозы. При мысли об оставшихся позади мертвых пространствах горельников меня начинает бить озноб, несмотря на яркое солнце…
- Все, Барс, теперь в этот лес можно лет пятнадцать не приходить – резюмирую я, и мы отправляемся в путь.
Дорога проминается под ногами – торфяная, черная, влажная. Не сразу обращаю внимание на то, что вся она покрыта следами – чьими же? Эти острые, средней величины копытца, которые истыкали все вдоль и поперек – это же следы кабанов? А вот крупный след – это ведь не лошадь шла? А вот и помет – так и есть, лосиный…
Так вот оно что! Не только для людей-грибников потеряны лесные пространства, пройденные низовым торфяным пожаром! Получается, теперь они недоступны и для зверья – даже для кабана, знаменитого своей бронебойной мощью! Не от радости ведь вышли осторожные дикие звери на человечью дорогу – другой дороги, получается, и не осталось!
А по правую руку вдоль дороги все тянутся и тянутся горельники – совсем не те веселые малиновые пространства цветущего иван-чая, какими они видятся из окна автомобиля, бегущего по трассе. А я-то думала, что горельники убирают, вывозят древесину, сажают новый лес… такое, пожалуй, вывезешь, флаг вам в руки…
Страшно подумать о том, каково бы мне пришлось, выбери я чуть раньше не западное, а северное направление. Могла бы, выбиваясь из сил, неопределенно долго продираться параллельно дороге… Никакой тайги не надо, можно и в Подмосковье влипнуть в такую историю, что мало не покажется. Бог спас, однако!
А какой лес тут был до пожаров, какой лес! Вот его-то не спас Бог. А людям спасти не под силу: не затапливать же, в самом деле (как предлагало вгорячах областное правительство) некогда болотистые, а ныне осушенные торфяные пространства, на которых проведены дороги, построены поселки, проложены коммуникации…
По статистике, «горящие» годы случаются в Подмосковье раз в 10 лет. Ну-ка: 1972-й, 1981-й, 1992-й, 2002-й – это на моей памяти. Следующий раз будет в 2012-м?
2004