«Мой друг художник и поэт в дождливый вечер на стекле
Мою любовь нарисовал, открыв мне чудо на земле.
Сидел я молча у окна и наслаждался тишиной
Моя любовь с тех пор всегда была со мной.»
(«Воскресенье». «Мой друг художник и поэт»)
Осень. Осень… Скоро Новый Год, а я вспоминаю осень… Опять осень.
«Порыв ветра. Листья клена желтые, красные с тихим шелестом опускаются на дорожки в городе. Листья даже на земле могут говорить. Они рассказывают о ветре, о днях, что видели. Листья тихо шепчутся под ногами. Снова и снова, ветер путается в ветвях кленов и листья пытаются улететь. Улететь в небо, но… кружась, падают на землю, падают под ноги торопливых прохожих… Что же такое осень? «Осень. В небе жгут корабли. Осень. Мне бы прочь от земли» Да… Прочь. Прочь отсюда. Прочь от земли. Туда, ввысь, к ветру… Ветер, возьми меня в друзья. Ему опять будет грустно. Что бы придумать, чтобы его глаза вновь были живыми… Может быть нарисовать осень? Или … А как это? Как это нарисовать? Ладно, придумаю что-нибудь…»
Я не спеша шел по зимней улице и думал, как мне нарисовать то, что нужно ему. Идей не было. Была только абстрактная картинка из цвета и линий. Вот и дом. Опять он сидит у окна и курит. Опять смотрит в окно и его глаза, наверное, снова печальны. Иногда мне кажется, что в них печаль о ветре, о звездах… Звонкая, серебряная печаль, которую он прячет, как только кто-то оказывается рядом. А когда невыносимо больше прятать – надевает черные очки… Я позвонил в дверь.
- Привет, проходи. Я ждал тебя. Думаю, ты не откажешься от мандаринов – с удивительной улыбкой сказал он.
Его улыбка был неподражаемой. Искристой и чистой. Так, наверное, улыбаются маленькие дети. Интересно, как так он может искренне улыбается и при этом умело прятать свою боль и печаль…
- Привет. Мандарины я люблю. А чаем напоишь? – я прошел в дом.
Его дом – это что-то. Запах полыни. Все никак не могу понять, откуда в этом доме запах полыни? Но… этот запах настоящий, запах, присущий только этому дому, дому, где живет мой друг. У него странный дом. И не только запах является причиной странностей. Иногда, он смеясь, говорит, что у него в доме собственный «перекресток миров». Вполне возможно… Дом у него живой, с душой. Не каждый может в этом доме находиться долго. Дом начинает посетителя пугать, нашептывает кошмары и рисует ужасные сны. Я так и не могу понять, как дом выбирает себе любимцев. Или выбирает любимцев хозяину? Трудно сказать что-то определенное… Интересно, а чем я мог понравиться этому дому? Пока я жил у него – мне ни разу не снились кошмары, и даже потом, когда я вернулся к себе, кошмары – не вернулись. Я забыл, что такое плохие сны…
На журнальном столике красовались мандарины. Я знал, что он умеет их выбирать и никогда не ошибается. К запаху полыни стал примешиваться запах мандаринов. Он умело чистил ярко-оранжевый мячик. Это клементины. Они слаще, чем желто-оранжевые мандарины.
- Это тебе. На затравку. – он улыбнулся. – А чего опять на полу сидишь?
- Так ведь и ты – на полу. Да и сидеть у тебя на полу удобнее, чем на кресле.
- Ну, с меня пример брать не обязательно.
Он поднялся с пола. Я всегда удивлялся его способности двигаться. Он не просто поднялся, он перетек из положения сидя в положение стоя… Я получил ласковый подзатыльник.
- Родители звонили? – раздался его вопрос из кухни, вернее с той части этого просторного холла, которую он называл кухней.
- Нет. Ты же знаешь, они заняты. У них работа. Да и разница во времени приличная.
- Ну да. Конечно. – он хмыкнул. – Работа – это серьезно. Как ты справляешься один? Не хандришь?
- А что, я напоминаю тебе хандрящего человека?
- На первый взгляд – нет. Но вот твои мысли… Они ж у тебя на мордашке нарисованы. – Он подошел к журнальному столику и поставил стеклянное блюдо с моим любимым десертом. – И как ты собираешься это есть, сидя на полу? – подавая десертную вилку и улыбаясь, спросил он.
- Как обычно. – я посмотрел на него снизу вверх – Ртом. Или … ротом.
-Ротом-ротом – рассмеявшись, он опустился рядом.
Я подвинулся поближе к столику, подцепил кусочек клементины и отправил в рот. Клементины, порезанные на кусочки, с корицей и анисом, настоянные на вине и политые сверху апельсиновым ликером куантри…
- Вкусно. Давно не ел.
- Даааааавнооооо… Две недели назад. – он опять рассмеялся. – Тебя можно очень просто накормить – купить несколько килограммов клементин и ты будешь доволен. Что-нибудь рисовал? Идеи есть?
- Угм – кивнул я. Говорить с набитым ртом было неудобно.
- Ладно, жуй-жуй - глотай-глотай, только не спеши, а то как же я без твоих рисунков останусь? Давай. А я пока подумаю и поколдую над чаем… Хорошо, что ты пришел. Как там у тебя с мыслями о машине? Будем учиться ее водить? Тебе обязательно это пригодится.
Последние слова я уже услышал из кухни. Холодное оружие и машины. Это его самые любимые игрушки. С ними он всегда улыбается. Мне кажется, что он чувствует их как-то по-особенному, как будто всегда говорит с ними. А может быть, и правда, говорит... И слышит их… Он не рисует, но… его чутье на прекрасное… Сначала я даже думал, что он все-таки художник… Чувствовать всем телом, душой то, что видишь или слышишь… Такой дар дается не каждому. Недавно у него слышал какую-то старенькую группу…Как там?... «Он работал легко, он творил чудеса на удачу. И солгать он не мог, в этом был его главный секрет. Он умел только то, во что верил, а как же иначе?» Он умел легко творить чудеса. Везде, где бы не появлялся – сразу становилось легко и весело, светло и приятно. Он мог просто даже сидеть в сторонке и курить, но где бы ни находился, атмосфера менялась моментально. Появлялась Жизнь. Сверкающая, задорная, как водопад в солнечный день. Люди начинали улыбаться, просто улыбаться… И никто даже не догадывался, насколько ему всегда было больно… Никто, кроме тех, кто знал о его боли. Боли, принесенной оттуда…
- Люш, а почему ты не ешь? – проглотив очередной кусочек, спросил я
- Недавно ел. Не ты один в восторге от клементин в вине, и потом, если я буду всегда ждать, когда ты появишься, чтоб что-то съесть – я останусь голодным.
- Неправда ваша – обиженно проговорил я – был ведь сегодня уже утром, а ты только кофе пил…
- Не бурчи, я – шучу. А то скоро станешь как моя домохранительница. Будете петь в два голоса мне – что есть, что пить, куда ходить… И вообще, малыш, ты бы лучше ел сам, а то смотри, какой худющий, один нос и глаза остались.
- Не правда. Есть еще зубы. Понял?
- Понял-понял… На двоих эта порция маловата, тебе так не кажется? – ухмыльнувшись сказал он – Ты не забыл мою просьбу?
- Нет. Я говорю вслух дома один. Говорю все, что думаю. Не беспокойся. Я не буду больше молчать. И потом, я же прихожу к тебе каждый день.
Я посмотрел в его глаза. Синие-синие, бездонные глаза. Они опять стали темными от боли.
- Не смотри мне в глаза, иначе я опять надену очки. А ты начнешь возмущаться, что в доме носить темные очки не хорошо. Я буду тебе отвечать, что мне так удобно, и ты мне прочтешь занудную лекцию. Не хочу. Понял, малыш?
Спорить с ним было бесполезно. Я вздохнул и доел десерт.
- Ну вот, сейчас будет чай. – он улыбнулся – У меня есть одна идея. Ее мы и обсудим за чаем.
Он включил тихую музыку. Принес прозрачный чайник и подставку. Я хотел принести чашки, но он остановил меня, сказав, что сегодня будут другие чашки. Зажег свечу в подставке и поставил чайник. Через минуту он вернулся с чашками для чая. Тонкого фарфора, белого, почти прозрачного… Такие красивые чашки для чая я видел давно. Очень давно, в детстве.
- Так, что там с рисунком у тебя? – разливая чай в чашки, спросил он.
- Есть одна идейка. Пока шел к тебе – решил нарисовать Осень, а потом, потом передумал. И теперь, хочу рисовать другое.
- Другое – что?
- Секрет. Потом увидишь. – я мстительно улыбнулся. Нечего меня называть занудой. Пусть теперь помучается тайной.
- Скаааажи – просительно улыбнулся он. – Ты же знаешь, я от любопытства умру. И потом, мне интересно, как ты будешь рисовать то, что я с трудом могу себе представить, или представляю это не так, как рисуешь ты.
- А мы пьем чай. И я еще не придумал, как нарисовать. Я придумал только - что нарисовать.
- Забавно. И почему я всегда иду у тебя на поводу?
- Наверное, потому, что тебе это зачем-то нужно.
Какое-то время мы молча пили чай, слушали музыку. Чай был мягкий. Очень приятный. Заставлял расслабиться и забыть, что за окном мороз.
- Ты рисуешь на стекле?
Его вопрос был для меня неожиданным.
- А что, тебе уже не интересно, что я хочу нарисовать?
- Так что там со стеклом?
- Ты меня все равно не уведешь в сторону. Рисую. На стекле. А есть чем?
- Тебя трудно заставить забыть свой вопрос. Даже если я не отвечу – ты все равно будешь о нем думать. Дуться на меня и думать о вопросе. Но я решил посмотреть в этот раз, как ты будешь рисовать. – он лукаво улыбнулся. Знает ведь, что я не люблю, когда кто-то смотрит на меня, если я рисую. - Я так понял, что тебе Галка нравится? Так?
- Нравится. Может быть. Я еще не решил.
- Ты ей точно нравишься. Она в тебя вцепилась.
- Может быть, это для меня – выход. Она тебе неприятна?
- Она мне безразлична. А как выход для тебя – вполне сойдет. Разойтись с ней – ты все равно разойдешься. Тебе так не кажется?
- Не знаю. – беспечно ответил я. – Не думал об этом. Ладно. Оставим. Какое стекло ты хочешь предоставить мне?
- В библиотеке. Смотри, не влюбись в нее. Это плохо для тебя кончится.
- Оставим. Любое другое для меня все равно неприемлемо. Пока – неприемлемо. А потом – потом – посмотрим.
Он удивленно посмотрел на меня. Помолчал. Взял сигарету и … положил обратно. Это было необычно для него.
- Ты решил бросить курить?
- Нет. Я просто удивился.
- Чему?
- Подрастешь – скажу. – улыбнувшись ответил он. – Бери бумагу и карандаш, и брысь рисовать. А то не буду ждать, когда ты вырастешь. – рассмеялся он и все-таки закурил.
Через пару дней на стекле окна в комнате поселилось его Счастье. В серебристом переплетении линий угадывалось лицо с грустными глазами и доброй улыбкой. Когда солнечные лучи касались окна, казалось, что лицо начинало светиться, даря ему тепло, нежность и Жизнь. Лицо оживало и меняло свое выражение с движением солнца за окном. «… И весна непременно наступит, а как же иначе...» Моего Друга уже поджидало его Счастье за очередным поворотом линии Судьбы.