С Васькой Шибалкиным мы были закадычные друзья. Как говорится, не разлей вода – не раздери коготь! Когда надо – всегда вместе держались. Вдвоем всю деревню под сапог подминали. Да и в соседних деревнях хорошо нас знали. Помнили, что есть такие – Васька, да Гриха. В нос кому-нибудь звиздануть? – Пожалуйста! за нами не застоит. Под глаз еще бахнуть можем, если что против нас имеется.
Летом на рыбалку, зимой на охоту ходили. А так, в будний день – самогоночкой баловались. Побалуемся, и в народ выйдем. Разберемся, если не так что. Народ к нам постоянно бегал: так, мол, и так, Гриха: «Петруха с соседней деревни четвертак не отдает». Или так, мол, и так, Вася: «Жабень опять вместо самогонки воду продал».
Мы с Васькой, насчет разборок, всегда горазды. Проще пареной репы. Прыгнем на трактор, да в соседнюю деревню, – к Жабеню: «Что, Жабень, мухлюешь!». Васька его за морду – цап! Ухватит за жирные щеки, и крутит… крутит… А Жабень сразу – ноги трясутся, глаза моргают: «Все хорошо, хорошо сделаю…». И правду же говорит, толстая морда! Пострадавшему - в ущерб, нам просто, в подарок: «Возьмите, люди добрые, по литру! Отменная самогоночка!». Вот, как замечательно было! Уважали нас люди. Боялись, значит.
И вот как-то вечером, после работы Васька ко мне забежал.
- Давай, - говорит, - по сто грамм шарахнем!.. А то, что-то башка после вчерашнего не клинит!
А я всегда: двумя руками «за»!
- Давай! – отвечаю. Клаве, жене своей:
- Мясца зажарь. Картошечки отвари. Мы с Васькой посидим под стакашек.
Клавка – баба золотая! Не боюсь, а все равно, уважаю! Всегда меня понимает. Сама боится, наверное. Зря! Я до нее пальцем не дотронусь. Ценю. А вот, если до нее кто… - собственными руками, вот этими, что гаечными ключами вертят – раздавлю, как муху! Череп размозжу! Нет, Убивать не стану. Покалечу просто! Дурнем на костылях сделаю! Чтобы всю жизнь ходил, и помнил Гриху Почтальонова! Ну, да ладно… Отвлекся малость.
Так вот, сидим с Васькой, по стакану опрокинули… разговариваем. Как познакомились – вспоминаем. Трогательно. Аж, чуть по слезе не пустили. Чудно познакомились. Я на Клавке женился. Вот и переехал в эту деревню. Сижу в первый вечер. Скучно стало. Дай, думаю, схожу, познакомлюсь с народом. Тут и стук в дверь. Мужик заявляется. Морда – широкая! Лапищи – что у медведя!
- Ты, сосед новый? – спрашивает. – «Пол литра» ставь! И живи – спокойно.
Представляете, что мужик сказанул? Да, у меня у самого морда – во-о! И кулачищи – что молоты. Ну и что, что я новенький? Я, - не слова не говоря, - бам! – ему по башке. Упадет, думал. Ан, нет! – стойкий оказался. И он мне – бац! Я ему снова – бам! Он мне – бац! И как пошли друг друга дубасить! Пока оба не упали. Так отдубасились, что на следующий день на работу не вышли. Руки-ноги поломаны. В мозгах – сотрясения. Больничные нам выдали. Так, все утром – на работу спешат, а мы-то куда? На костылях? Выпили по «пол литра», вышли с утра во двор, и друг на друга смотрим. Смотрели, смотрели - оба не стерпели. Подошли на костылях поближе - и костылями – по башкам – бух! – бах! Бились, пока костыли не сломали. Лежим на земле, и друг на друга смотрим. Опять не выдержали – ползком, ползком – а все равно, по мордам – бам! – бам! Ну, на следующее утро опять подрались. А потом помирились. Зато уважаем друг друга! Уважаем сильно. Боимся друг друга. Я – Ваську боюсь. А он – меня.
Так вот. Сидим в тот вечер, калякаем. Про знакомство вспомнили. Другое вспоминать начали. В нашей жизни чего только не было! Так, вот, только мы другое вспоминать начали, как крики на улице раздались. Ой, громко кричали. Вся деревня выла. Мы с Васькой – ать! – повскакивали:
- Что?
- Чего?
А тут и топот.
Вбегает Зинка Кренделева. Продавщица из сельмага. Навзрыд орет, - уши закладывает. Мы ей:
- Чего?
- Что?
А она:
- М… М…
За грудь хватается, слова толком сказать не может.
Тут опять топот. Дед Петька вваливает. Глаза тоже, как у рыбы бешеной.
- Чего? Что? - спрашиваем.
А он нам на выдохе:
- Председатель Афанасьич чокнулся! На тракторе гусеничном деревню валит! Десятерых бабок насмерть раздавил! Все убежали, а бабки быстро не бегают! Он и вдавил их в землю!..
Ну, мы с Васькой – ноги в сапоги.
- Сейчас, дед! Все уладим!
А Петро нам следующее:
- Милиционеришко местный – в кусты удрал. В кобуре, вместо нагана – бутерброды с колбасой таскал, пентюх! А Шофер – Егорка Павлов прямо под гусеницы бросился! Кричал Афанасьичу, чтоб опомнился! А Афанасьич – р-раз! – и по Егорке – вдоль туловища!.. Вообщем, ружья возьмите! Без них тяжко будет!
Мы деда по плечу:
- Не волнуйся, Петро, сделаем, как надо!
Я – свою «берданку» взял. Васька – свою. И бегом через огороды – углы срезаем. Раз, раз! – и на конце деревни. Смотрим, - и вправду – беда! Пять изб разворочено. Вдоль дороги бабки раздавленные валяются. А Афанасьич на тракторе – новую хату бодает. Ему навстречу бабка Настя.
- Не пущу! – кричит. – Не дам избу рушить!
А Афанасьич – еще больше оборотов – ф-фырк! И бабку Настю – под землю!.. Только ее нога оторванная пару раз на гусенице прокрутилась.
Мы с Васькой:
- Вот, значит как! Афанасьич по-серьезному сдвинулся!
Подбежали поближе. Не по себе как-то стало. Афанасьич в тракторе – а лицо у него – страшное, нечеловеческое. Рычаги-фрикционы с силой дергает. Чуть ли с корнями не выворачивает. Не в себе Афанасьич.
Подбежали еще ближе. И здесь – глядь: чертовщина какая-то! Голова у Афанасьича синим светом светится! Из макушки луч вырывается, как из фонарика. Синий только. У головы – ярко-ярко светится! Так, что сквозь крышу трактора просвечивает! и в небеса бьет! – вот, что мы увидели! Да и не только мы. Кто быстро бегает – рядом бегали. И тоже видели. Вот, уж действительно – чертовщина!..
Ну, как бы там ни было – деревню спасать нам доверили. Решили с Васькой – стрелять будем. Васька мне:
- Ты чем стрелять будешь?
- Пулями. - отвечаю. –Хочу по башке ему залепить, чтоб перестала светиться как лампочка.
- Не-е. - говорит Васька. – Давай, картечью шарахнем! По конечностям! Убивать не будем. Возьмем его тепленького. Властям сдадим. Пусть нам медаль дают. Или в газете пропечатают.
Вообщем, дело Васька предлагал. На том и порешили.
Я зашел справа, Васька – слева. Грамотно стали, - под углом, чтоб друг друга не перестрелять. Ружья вскинули, прицелились. И одновременно почти – ба-бах!!! Окультяшили мы председателя. По кулакам с пальцами саданули. У Афанасьича кровь хлынула. А он даже не вскрикнул, даже не моргнул. Будто не чувствует ничего. Сидит себе – ногами педали нажимает, да кулаками с пальцами отстрелянными фрикционы сдвинуть пытается – трактор развернуть желает. А трактор в стену дома уперся, гусеницы в земле буксуют, и юзят, юзят – то вправо, то влево. Иногда под гусеницами бабки Насти останки выпрыгивают. То кость кровавая, в материю запутанная, то другое что – кусок ноги, например. А мы с Васькой стоим в засаде. Наблюдаем. Васька мне свистит. Это знак условный – давай, мол, по ногам пулять. Прицелился я в правый сапог. Васька – в левый. И снова – почти одновременно – ба-бах!!! У председателя сапоги разлетелись! Развалились напополам. И вновь кровь хлынула. А Афанасьич всё не чувствует. Лицо – что камень. А над макушкой все тот же синий луч светится.
Ступни-то мы председателю отстрелили – на педали он жать не в силах – тут трактор и заглох.
«Всё, - подумали мы, - Сейчас душегуба вытащим, да в район отвезем. Пусть с ним там разбираются.
Закончили мы, мол, свою работу. Так мы думали. Да не так-то было.
К этому времени смеркаться начало. Синий луч из головы председателя бьющий – намного виднее в сумерках стал! Теперь увидели мы, что он до самых высоких туч тянется. Вот тут нам действительно не по себе сделалось. Подходим к трактору осторожно. Я с одной стороны, Васька – с другой. Вдруг видим - что за чудеса! – луч в одно мгновение цвет поменял. Из синего – в желтый превратился. И голова у Афанасьича желтым светом засияла. И тут началось. Председатель будто бы очнулся. Да закричал так, что в ушах зазвенело, а по спине мурашки забегали.
- Что со мной? – кричит. – Что? Где я? Руки, ноги!..
А мы с Васькой стоим и глазам собственным не верим: Афанасьич из трактора вылетает! Над землей парит, как космонавт в невесомости. Вокруг головы его – желтое свечение, и желтый луч в небеса уходит. Мы застыли как вкопанные. Чего-чего видели, а тако-ое!.. А Афанасьич все орет благим матом:
- Не я давил людей! Не я! Руки мои, ноги!
Орет Афанасьич, а сам все выше и выше в небо поднимается. Метров на сто в высоту поднялся, когда луч опять переключился! И вновь синим стал. Тут председателю и настал каюк.
Оторвался он от луча, и вниз полетел. Со стометровой высоты в огород угодил. Аж земля подпрыгнула, когда он в картофельную грядку вмазался.
Ух, жутко нам с Васькой стало. Афанасьич-то – грохнулся. А синий луч в небе остался. Выходит, не председатель светился, а в председателя кто-то сверху!
Луч на месте стоять не стал. Соскользнул на землю страшным пятном и пополз в нашу сторону. Мимо меня проскользнул, и – р-раз! – прямо Ваське в голову! И засветилась у него голова, как у Афанасьича – синим светом! Понял я все. И сразу же за трактор спрятался. У Васьки лицо в момент преобразилось. Тоже ужасным, нечеловеческим сделалось. Он свою двустволку вскинул, и в меня прицелился. И дуплетом из обоих стволов, как шарахнет – ба-бах!!! – картечью. Я еле-еле успел отпрыгнуть. Одна же картечина все равно за мягкое место зацепила. Обожгло, будто утюгом раскаленным. Я из-за трактора выглянул, смотрю – луч от Васьки оторвался.
- Вася! - кричу, - не стреляй! – как вдруг в мою голову что-то с шипением – шарах!.. И здесь смотрю: а Вася, мой друг – вовсе не Вася! – а черт натуральный! Шерстью обросший! Глаза красными огнями сияют! Рта – вообще нет! И словно рога на макушке – две тоненькие трубочки торчат! Тоненькие, как карандашики! Загибаются в мою сторону, а из них – пламя, как из газовых горелок, вырывается И кричит мне черт человеческим голосом:
- Гриня! Гриня! Не стреляй! Они в тебя зеленый луч пустили!
Ах, вот значит, думаю, как зеленый луч действует!
Только подумал так, – опять все нормально стало. Пропал черт, - друг Вася появился. Было, обрадовался, но не надолго.
Смотрю: земля под ногами поплыла. Взлетать я начал. Медленно, неторопливо. А Васька где-то внизу остался. За коробочку трактора заскочил, и кричит мне:
- Гриня! Теперь, как у Афанасиьча! Желтым светят!..
Ой, страшно мне стало! Действительно, думаю, сейчас, как председателя – поднимут к тучам, а потом ка-ак… переключат!.. И Васька внизу напуганный – переминается с ноги на ногу – кричит, что не знает как помочь. И тут я вовсе горло заорал:
- Вася! – ору, - Пулями стреляй! Садани этой сволочи, чтоб нас не мучила!
- Куда? – слышу.
- Да в то место, где в небе луч кончается!
Вскинул Васька ружье, прицелился. И засадил из двух стволов сразу! И тут как сверкнет! Как шандарахнет!..
Я даже глазом не успел моргнуть. Бедный Вася! В него будто молния ударила. Испепелила на месте. Одни косточки дымящиеся от моего друга остались.
Разразился я здесь матюгами семиэтажными. А у самого слезы из глаз так и прыснули! Жалко Васятку! Жалко друга! И меня в этот момент что-то как пронзит!..
Сознание я потерял.
Где меня носило? Что я делал? - Ничего не помню.
Очнулся я, говорят, через несколько дней. Хотел пошевелиться. Да никак! И тут, бог мой! – смотрю: а у меня – ни рук, ни ног нет! Одни культяпки бинтами перемотанные. И человек надо мной стоит в белом халате. Градусник в руках вертит. А я ему в лоб:
- Где мои ноги? Где мои руки?
А он в ответ:
- Обрубили…
Причем, спокойно так говорит, издевается!
Я ему:
- За что?
А он смотрит на меня и щурится… щурится…Сверлит взглядом, будто я виноват в чем-то…
Такую историю рассказывал Григорий Николаевич Почтальонов, житель деревни Брагино, N-ого района, N-ой области, находящийся на принудительном лечении в областной психиатрической больнице.
Я видел его - сидящим в кресле-каталке - совершенно невредимым (руки и ноги его были целы, но, словно плети, безжизненно свисали вниз; и он не мог ими пошевелить).
Что случилось с ним на самом деле – остается тайной. Так как все рассказанное выше, - как дал мне понять главный врач психиатрической больницы Федор Константинович Нерепайло доктор медицинских наук, член РАН (Российской Академии Наук), - произошло с Григорием Почтальоновым во сне.
Сентябрь 1995, Новгород.