Больше всего Родиона Евграфовича Новоземцева раздражало пиканье кардиомонитора. И ничего с ним нельзя было поделать: и днем, когда к нему часто заглядывала молодая и худенькая медицинская сестра, и ночью, когда он просыпался, чтобы добрести до туалета – всегда раздавался этот унылый звук, будто отсчитывающий последние его мгновенья. «Пи… пи… пи…». Вот и сейчас продолжалась та же история, мешающая ему сосредоточиться на важном деле.
— Я готов, Родион, - вежливо кашлянул Семен Борухович, одновременно привстав в креслице на колесиках и тут же в него опустившись.
— Готов… - повторил за ним старик, лежавший в кровати в приподнятым изголовьем. – Я тоже скоро буду… готов.
— Ну что ты расклеился совсем, Родион, - мягко пророкотал Низенштейн. – Все мы люди, все мы смертны!
— Эт-точно, - согласился Новоземцев, - смертны… Если готов, тогда пиши, - собрался он с духом. – Я, Родион Евграфович Новоземцев, 2076-го года рождения, находясь в трезвом уме и здравой памяти…
Старый друг Сеня запорхал пальцами по клавиатуре раскрытого на коленях миникомпьютера, а деревенского вида санитарка и все та же худая постовая сестра, скромно сидевшие сбочку в качестве свидетелей, невольно вслушались во внятную, но слишком уж тихую речь пациента.
— …Яхту «Евдокия», приписанную к порту Марселя, со всем находящимся на ней имуществом и инвентарем, завещаю сыну моему Дмитрию от брака с Евдокией Степановной Галушкиной. Автомобиль «Лексус-940», государственный номер ТМ-198-М, регион 299, завещаю дочери Анне от того же брака, а мотоцикл «Ямаха» - ее сыну и моему внуку, Павлу.
…Хороша была Евдокия, - невольно вспомнилось Родиону Евграфовичу, когда он проговаривал все эти слова. – Дока – так он звал ее, пока была Евдокия еще маленькой вертлявой полнушечкой, с телом упругим, словно хорошо накачанная автомобильная камера, отзывающаяся на шлепок ладонью тонким вибрирующим звоном. После рождения Анны стала она для него уже Дульсинеей, а совсем уже позже, через пару или тройку лет, окончательно превратилась в Евдокию Степановну – женщину крупную и характерную, продолжать жить с которой, после некоторых колебаний, Родион все-таки отказался.
— Хм-м, - подал голос Низенштейн, едва Родион Евграфович сделал паузу. – А они потянут, Анна-то с Дмитрием?
— Спокойно, Семен, - улыбнулся старик. – У меня все просчитано. Димитрий мой банковским клерком в Алжире служит, а Анна второй раз замужем, на этот раз за автомехаником. У него своя мастерская за Четвертой кольцевой – так что в самый раз…
Медсестра встала, чтобы подать ему колбочку с длинным носиком, профессионально распознав сухость во рту. Новоземцев отхлебнул клюквенного морса, кивком поблагодарил, продолжил.
— Квартиру в Москве трехкомнатную, на улице Черняховского, дом 26, со всем, что в ней есть: обстановкой, водоснабжением, газом и электричеством, завещаю сыну Петру от второго моего брака с Инной Васадзе. Бокс в многоуровневом гараже на Планетной – второму сыну от того же брака, Иосифу.
…Ох, и стерва же была эта Инна, - снова вспомнилось Родиону Евграфовичу, - тем и держала его! Бывало, неделями к себе близко не подпускала, от всех предложений детей завести всеми лапами отбивалась. Будто не понимала, что его статейки в «Гастрономический журнал» и «Азбуку вкуса» не заработок вовсе, а так, времяпровождение. Ну, тусовки, понятно, светское общение, возможность наряды новые показать, брюликами дареными похвастаться. Но выхлопа материального от этого – чуть. Глуповата Инна была, к практической жизни мало приспособлена. Но в постели – огонь была женщина, хоть и говорят про таких в народе: ни сиськи, ни письки, и жопка с кулачок. Энергией брала, которой в ней на марафонскую дистанцию хватало…
— Леночка, - обратился Новоземцев к медсестре, - нельзя ли таблеточку мятную? Нехорошо во рту что-то…
Медсестра захлопала руками по многочисленным карманам голубого комбинезона «в облипку», но блистера, который она старалась всегда носить с собой, не нашла.
— Сейчас принесу, Родион Евграфыч, - направилась к выходу.
Пациент проводил ее фигуру внимательным, вовсе не стариковским взглядом. А ведь похожа, чертовка, на мою Инну (светлая ей память!), - подумал он, - тоже в межляжечное пространство кулак просунуть можно.
Он прикрыл глаза, собираясь с мыслями и силами. Недолго уже ему осталось занимать койку в пансионате, слушая пиканье монитора и поглощая диетические кашки с киселями. Совсем скоро предстоит ему отправиться в последнее путешествие…
— Что еще там у нас? – спросил через минуту, положив шершавую таблетку в рот и смочив ее слюной, сразу ставшей сладко-холодной.
— Домик в Подмосковье, - сообщил нотариус, - и земельный участок в шесть соток с посадками.
— Черт! – спохватился Родион Евграфович. – Как же я промашку дал? А насколько он сейчас тянет?
— Одна тысяча восемьсот три рубля шестьдесят семь копеек, - нашел нужную цифирь в своих ведомостях Низенштейн.
— А я уж думал – все… Ну, хорошо, пусть отойдет Людмиле, младшенькой моей.
— Брак у тебя с ее матерью не регистрирован был, - мягко напомнил нотариус.
— И что? В документах посмотри: там все честь по чести оформлено, и отцовство мое указано. Пусть на Люську перейдет, - твердо повторил Родион Евграфович.
…Про домик-то позабыл совсем, - мысленно укорил себя старик. – Память уже ни к черту, никакой «гаммалон» не помогает. Правда, есть и объяснения оправдательные: почти не бывал он на той даче в последнюю пятилетку, и хоть и говорит Сеня «с посадками», но трудно ими признать несколько старых ранеточных деревьев, да разросшуюся вдоль забора малину. Вот отец его, пока жив был, тот – да, и парнички ставил для огурцов с помидорками, и морковку с лучком выращивал. «Экологически чистый продукт! - так он гордо заявлял, выставляя на стол пузатые банки-трехлитровки со своей консервированной продукцией. – Вода, солнце и коровье дерьмо – все природное и натуральное, никакой химии!» Здоровьем Бог отца не обидел, и, хоть и сэкономил он на медицинской страховке, на пенсионной жаться не стал – в пятидесятилетнюю вложился, до девяносто двух дотянул.
— Все? Ничего не забыл? – недовольный собой, спросил Новоземцев у нотариуса.
— С движимым и недвижимым имуществом – все, - согласился тот. – Последние нюансы остались…
— Нюансы… Поют романсы. Не тяни, Семен!
— Ну, во-первых, Родион, - подался к нему поближе Низенштейн, наклонив лысую почти, отороченную лишь белесым пушком над ушами голову, - собственно, я и мой гонорар.
— Ты? Себя ты тоже к Людмиле припиши.
Нотариус замялся, отвел глаза.
— Видишь ли, Родион, я ничего против не имею, но Люся твоя – девчонка молодая, только-только замуж вышла. Ты правильно пойми, но двадцать седьмым в очереди тоже стоять не хочется…
— Не трухай, Сеня! – хохотнул старик. – Как в нашем детстве говорили: не ссы в трусы! Из достоверных источников данные получил, что с пузцом уже моя Людмилка, на пятом месяце ходит. И! – Новоземцев назидательно и с чувством полного превосходства поднял указательный палец. – И точно известно, что двойню носит! Сам не заметишь, как четыре месяца пролетят, а там она «детские» получит и отдаст сразу. Да и лимиты кредита вдвое увеличатся, коли семья вдвое возрастает. Сечешь?
— Секу, - успокоился Семен Борухович. – Так и запишем.
Он коротко пробежал пальцами по клавишам компьютера.
— А организация похорон?
— Пенсия покроет, там все включено. Кладбище – на Люсино усмотрение, мне все равно. Памятник тоже, сойдет и прессованный камень. А вот надпись давно придумал, так ты пометь: «Ничего никому не должен».
— Так и писать, без всяких «любимому отцу»?
— Да какой, в задницу, любимый! – недовольно зашевелился Родион Евграфович. – Я и видел-то ее всего ничего, на пальцах сосчитать можно. А фотографию пусть тридцатого года возьмут, студийную. У матери ее, у Татьяны, должна быть.
…С Татьяной Вальковой роман у него был скоротечный, да и не роман вовсе, так – связь производственная. Был Родион тогда уже на виду, звание «100-процентный гражданин» имел, которое и тогда не каждому давалось – только имеющим трех детей, незапятнанную кредитную историю и потребительский рейтинг от ВВВ+ и выше. На съемки частенько его приглашали: где в массовке посидеть, в ладоши похлопать, посмеяться, а где и предварительно выученный по бумажке вопрос задать. Ну, и так, на уличные интервью, в передачи типа «Глас народа» и «Супер-юзер». А где съемки, там, понятно, и грим – пудра всякая, прически-расчески. Вот в гримерке и познакомился Новоземцев с серенькой Танечкой Вальковой. Там же и пожалел ее, приголубил, невзирая на трехкратное превосходство в возрасте и двукратное – в весе. Можно сказать, путевку в жизнь дал, в Москве закрепиться помог. С ребеночком-то завсегда в деньгах попросторней: и квартирку получше подыскать можно, и на службе к тебе мягче относятся – если и сбираются над головами тучи реорганизаций да сокращений, то место твое – одинокой матери – в самых последних рядах кандидатов на вылет. В общем, ни в чем не мог себя упрекнуть Родион Евграфович – что мог, он сделал. А что не шибко привлекательная она была, так это на дилетантский только взгляд. Которые не красавицы, они больше мужское внимание ценят, да и стараются изрядней – во всех смыслах…
— Ну что ж, у меня все, Родион! – заключил Семен Борисович, перечитав еще раз текст завещания и кое-где поправив запятые. – Будем печатать и подписывать?
— Давай, - вздохнул Новоземцев.
Нотариус нажал на боковую кнопочку (благо, что бланки вставлены были), и зашуршал компьютер, выдавая заполненные твердыми буковками листы.
— Перечитывать будешь?
Мелькнула на мгновение пораженческая мысль отказаться, но отогнал ее старик от себя, превозмог душевную слабость.
— Буду.
Надел очки, лежавшие до того на прикроватной тумбочке, принял из рук Семена завещание. Вроде сходится все, - понял через несколько минут чтения. Лишнего много, конечно, но это все премудрости юридические, в которых он ни в зуб ногой, а Низенштейн никогда его не подводил.
— С пивом потянет, - вздохнул, откладывая. – Подписываю?
— На-ка, для удобства! – нотариус подсунул ему твердую папочку и передал ручку. – Автограф!
Следом подписали санитарка и медсестра, затем сам Низенштейн. Еще они отметились в каком-то гроссбухе, журнале регистрационном, что ли…
— Все?
— Амба, - ответил Новоземцев. – Выполнил долг перед Отечеством!
— Ну, бывай здоров, Родион! – поднялся Семен с места. – Если чего, исправления там внести, или дополнения, то время есть еще – звони. Телефон ты мой знаешь.
— Спасибо, дружище, - ответил Новоземцев, - но это вряд ли.
— Пока!
— И тебе удачи.
Подождав, пока все трое посетителей выйдут за стеклянные раздвижные двери палаты, Родион Евграфович прикрыл глаза. Вот уж поистине: сделал дело – отдохни смело! А с надписью на памятнике он-таки хорошо придумал, - подумал через секунду. – Поистине, ничего и никому не должен. Жизнь прожил образцово: ни единой задержки в выплате процентов по кредитам, условия – самые выгодные. Яхта, машина, квартира – отсрочка от семидесяти пяти до ста двадцати пяти лет с правом наследования. Что-то погашено уже, большая часть нет, но ведь известно, что чем больше должен, тем внимательней к тебе относятся. На том и стоит мир. Ему вот батин дом тоже не удалось до конца выкупить, так пусть уж Люська до полного ажура дело доводит. Недаром говорится: родительский долг платежом красен. Каждому бы это помнить нужно.
Вернулась худая медсестричка.
— Как себя чувствуете, Родион Евграфович?
— Хорошо, Леночка! – улыбнулся старик. И, пощупав грудь слева от грудины, где под кожей скрывался вшитый пару лет назад искусственный водитель сердечного ритма, добавил, - А не пора ли эту вашу чертову пикалку выключить?
— Ой, Родион Евграфович, у вас же пенсия только двадцать первого заканчивается, да и мы с вами на завтрашний вечер договаривались! – удивилась медсестра.
— Да надоело уже, – закапризничал Новоземцев. – Дайте отдохнуть, наконец!
— Если только требуете… - заколебалась Лена.
— Давай-давай!
Медсестра подошла к аппарату, пахнув на пациента резковатым запахом недорогих духов и еще чем-то притягательным, вроде синтетики, нагретой мускулистой плотью женских ног. Сухо щелкнул тумблер, и надоедавший Новоземцеву звук смолк. Лена подождала, пока старик полностью успокоится, натянула на него простыню повыше, закрыв с головой, и на цыпочках вышла из палаты.