В Израиле как-то послали меня служить на месяц в Хеврон. Евреи называют Хеврон «градом отцов», но заселён этот город палестинскими арабами, которые евреев на дух не переносят. Ну, а для того, чтобы кое-какие евреи могли бы всё-таки в этом городе жить, необходимо постоянное военное присутствие.
Вот мы и присутствовали. База наша, обнесённая бетонной стеной , стояла на холме и нависала над городом, как замок крестоносцев. Арабы нас крестоносцами и считают (хоть и не носим мы крестов). «Падёт», – говорят, – «держава ваша пред силой исламской, как пало некогда Королевство Иерусалимское». А еще говорят, что проклял евреев Господь и лишил их во веки веков права жить в своей стране. Вера, значит, у них такая.
В то время в разгаре были мирные переговоры, и было очень модно демонстрировать «мирный процесс». Наши солдаты устраивали с палестинскими полицейскими «совместное патрулирование» города. Мухтар Хеврона нашу базу посещал в качестве жеста доброй воли, а встречать его бегали в припрыжку командир базы и другое начальство. Как-то даже видел, как наши и палестинские офицеры кальян вместе курили и шашлычки на огне жарили. Ну, просто братья родные.
Встречи эти с шашлычками и кальянчиком происходили во дворе здания палестинской полиции, которое примыкало прямо к нашей базе. Там вышка была караульная, с которой всё хорошо видно было. На вышках я часто караулил. В патруль по городу крутых пускали (это ведь действительно опасно), а кто вояка невеликий, того на вышку ставили.
В здании палестинской полиции постоянно находились три солдата. Здоровые, такие, и усатые мужики лет тридцати. Они формой отличались: один в пятнистом камуфляже, похожий на натовского солдата, другой весь в чёрном, как советский морпех, а третий в какой-то светлой форме, вообще ни на что не похожей. Вот интересно: у нас армия раз в двадцать побольше, а такого обилия форм не встретишь. Любят арабы цветасто одеваться.
Вот, стою я раз, в полном доспехе – бронежилет, шлем на голове, в руках винтовка автоматическая, а на поясе пять полных магазинов. С виду грозен весьма – агрессор израильский, да и точка. А внизу, во дворе палестинской полиции, этот, в чёрном, джип моет. У него тоже видон: автомат Калашникова за спиной, магазины тоже на поясе и штык-нож ещё. И форма чёрная очень грозный вид придает. Ну, так как на дворе мирный процесс, мы ручками друг другу помахали, в знак взаимного уважения, видимо.
Вдруг, замечаю, что к свалке, которая там тоже была по соседству, два палестинских мальчика подбираются, явно с целью исследовать эту свалку и может поживиться чем-нибудь. Выглядели они прямо как беспризорники из кино про двадцатые годы. Одеты в лохмотья какие-то, грязные и на вид довольно голодные. Очень мне жалко их стало, да и мысль появилась, что ведь, поди, не без нашего участия они такими стали – может отцы их в схватке с нашими солдатами погибли, кто знает.
Вот, думаю, надо бы в качестве жеста доброй воли им жратвы подкинуть. Я с собой на пост взял две банки консервов (намеревался умять их, не отрываясь от службы). Одна с таким кукурузным концентратом, которым только с голодухи можно питаться; а другая с говяжьей тушёнкой, довольно вкусной, которую я планировал пожрать в течение ближайших двух часов. Кину, думаю, я им эту гадость кукурузную – им же с голодухи всё равно. Но потом подумал, что не гоже так – это не должно было быть выходкой оккупанта, бросающего объедки детям побежденного народа. Нет, я должен был от себя оторвать, чтобы это было истинно жестом доброй воли. Короче, бросил я им эту самую банку дорогой моей сердцу тушёнки, а за одно и банку кукурузного концентрата – я всё равно не был достаточно голоден, чтобы его есть, а они, пожалуй, были.
Они как увидели, что я банки кинул, сразу к ним сиганули. Но не тут то было: этот в чёрном джип свой бросил, выскочил за ворота, да как рявкнет. Чего именно он рявкнул, не знаю – я в арабском не силён. Однако ребята банки бросили и сразу дали стрекача – только их и видели. А он банки эти поднял и обратно на нашу территорию кинул. Вот, мол, пусть лучше с голоду сдохнут, пёсьи дети, чем у врага с руки есть будут. Потом голову поднял и на меня посмотрел взглядом таким тяжёлым. А я на него посмотрел. И встретились наши взгляды.
– Понял ли ты меня? – Вопрошали глаза его.
– Понял, – отвечали мои, – понял и вовек не забуду.
А потом он вернулся джип свой мыть, а я на вышке стоять. Стоял и думал: не жить нам вместе на одном клочке земли. Кто-то из нас на нет сойти должен. Вот тогда-то и «мирный процесс» завершиться.