Эта история произошла в самом начале моей службы в Мурманске, где я попал в роту связи водителем БТР-50 ПУМ. Это такой бронетранспортёр, на котором установлена радиостанция (как в анекдоте – радио на бронетранспортёрах).
Тут внезапно пришла разнарядка – выделить одного радиста для поддержки учений резервистов где-то в районе Печенги. Радистов, однако, выделять не захотели – у них как раз шёл интенсивный курс боевой учёбы. Тогда командование решило, что я вполне близок к радио, чтобы ехать в качестве радиста. Вот, я и поехал.
Когда меня привезли на место, там были уже три человека. Меня высадили, сказали, что теперь все в сборе, и что с нами свяжутся завтра, а может послезавтра, а до тех пор мы должны как-то устроиться и ждать дальнейших приказаний. Сказали и умчались прочь. Только их и видели.
Я огляделся. С трёх сторон до самого горизонта простиралась северная пустыня – тундра, вся покрытая поросшими серо-зелёным мхом кочками, размером с человеческую голову. С четвёртой стороны были сопки, усеянные такими же кочками. Изредка виднелись гнущиеся к земле северные берёзы. Метрах в десяти протекала речка. Шириной она была метров пять-семь, а глубиной метр-полтора. Вода была необыкновенно прозрачная, и сквозь неё было прекрасно видно вплоть до самого дна.
Дело было в начале апреля – время весьма холодное в тех местах, где и в июне мог снег выпасть. Полярная ночь уже кончилась, но и полярный день ещё не вступил в свои права. По ночам опускалась тьма, хотя каждую следующую ночь период темноты становился чуть короче. Всё вокруг было покрыто омерзительно холодной влагой и, кроме того, дул пронизывающий ветер, который и нёс эту самую влагу, в виде мельчайших капелек, и вдувал её во все дыры и щели.
Двое из моих товарищей понуро сидели на своих вещмешках, мокрые насквозь и, безусловно, насквозь же продрогшие. Рядом лежала куча мокрого хвороста и травы, а вокруг валялось множество использованных спичек – красноречивое свидетельство отчаянных, но тщетных попыток развести костёр. Я осторожно спросил насчет наличия палатки. Нет, палатки не было – командование забыло об этой детали; и я понял, что ночь, проведённая под северным небом в такую погоду, может, если и не стать последней ночью в нашей жизни, то уж во всяком случае, обойтись мне и моим товарищам очень дорого.
Тем более поразительным было то, что наш четвёртый коллега спал. Да-да, именно спал, лёжа на этом самом мху и положив под голову вещмешок. Если бы он спал на гвоздях, как йог, я был бы, наверное, менее удивлён. Спать в подобной обстановке казалось мне столь же противоестественным, как дышать огнём.
Мне объяснили, что это какой-то крутой старослужащий из разведбата дивизии, что у него какая то особая миссия на этих учениях, и что с нами он только денёк-другой перекантоваться должен. Ещё объяснили, что по национальности он хакас. Хакасы – это сибирское тюрко-монгольское племя. Я одно время думал, что они родственны североамериканским индейцам, но это, видимо, неверно. До этой встречи в тундре, я никогда о хакасах не слышал.
Через полчаса я тоже промок и продрог до костей, и мы, трое бессильных перед жестокостью природы, грустно сидели на своих мокрых вещмешках, с ужасом ожидая приближения ещё более холодного вечера, а затем уж и вовсе ледяной ночи.
Оказалось, что бодрствующие мои товарищи тоже принадлежали к «прослойке», то есть к интеллигенции – один окончил университет, другой, как и я, отучился один курс перед призывом. Какой жалкой и беспомощной в этот момент должна была казаться российская интеллигенция какому-нибудь наблюдателю со стороны. Ну, ни дать ни взять Васисуалии Лоханкины в тундре, только что пятистопным ямбом не говорят.
Наша интеллигентская грусть была прервана пробуждением хакаса. «Что-то холодно!», – была его первая фраза. Как сказали бы сегодня англосаксы, это был understatement of the day. «А костёрчик, почему не развели?», – продолжал он. В ответ на это один из нас что-то промычал и глубокомысленно повёл вокруг рукой, указывая на землю, на небо и на все прочие враждебные нам силы природы.
По этому жесту хакас видимо понял, с кем имеет дело и принялся за работу. Вытащив штык-нож, он стал нарезать мох дёрном и складывать этот дёрн стенкой с подветренной стороны. Время от времени он давал короткие распоряжения кому-то из нас. Мы немедленно исполняли – почему-то его право повелевать было осознано и принято нами мгновенно.
Выстроив стенку из дёрна, он начал ходить вокруг нашего лагеря, постепенно удаляясь в тундру и время от времени нагибаясь, чтобы что-то подобрать. Мы следили за его действиями с благоговейным трепетом, как следят дикари за пляской шамана. Спустя некоторое время он вернулся с охапкой почти сухих хвороста, травы и сучков. Как?! Где в этих условиях могло сохраниться хоть что-то сухое?! Он сложил эту охапку возле дёрновой стенки, затем достал коробок и – единою спичкой разжёг костёр. Затем он приказал нам ходить вокруг, собирать палки, хворост и всё что может гореть. Сухость горючего теперь уже не являлась столь необходимой – ведь влажную палку можно предварительно просушить возле уже горящего костра.
Мы радовались огню как первобытные кроманьонцы. Мы просушили одежду. Затем мы достали наши скудные сухие пайки и, загрузив в один котелок содержимое всех банок, приготовили на огне некую кашу. Название этому блюду подыскать довольно трудно, но умяли мы его с величайшим аппетитом.
– Маловато, – заявил хакас, – надо бы ещё пожрать чего-нибудь.
Мы с энтузиазмом согласились, но, увы, еды больше не было.
– Надо бы рыбу поймать, – задумчиво молвил он.
– Как же её поймаешь?!, – не выдержал я, – у нас удочек-то нет! Да и если бы были, нет рыбы в этой речке – её же насквозь видно!
– Рыба есть, – уверенно промолвил он, – только попряталась. А удочка мне не нужна – я рыбину на штык поддену.
С этими словами он взял свой автомат, примкнул штык и пошёл вдоль речки, вглядываясь в воду.
Мы остались поддерживать огонь. Никто из нас не верил, что таким образом можно поймать рыбу (особенно если её нет в речке), но после всех чудес, которые нам уже продемонстрировал хакас в течение дня, мы не решались быть чересчур категоричными. Однако, в самом деле, в силах ли человека оказаться быстрее рыбы в воде?
Через пару часов он показался на горизонте. Сразу было понятно, что он что-то тащит. Мы в возбуждении вскочили на ноги. Когда он приблизился, стало ясно, что он тащит толстенную рыбину, длиной около полуметра. Поток восхищённых нечленораздельных междометий вырвался из наших глоток. Наверное, мы должны были воздеть руки к небу и вскричать «Аллилуйя!» Но издержки советского воспитания не позволяли нам этого сделать. Однако, мы взирали на него с некой смесью восхищения и благоговения, как, вероятно, взирали сыны Израиля на Моисея, высекающего воду из сухой скалы.
Тут впервые я внимательно рассмотрел его. Я понял, что передо мной стоит человек незаурядный. Он был невысокого роста, но сложён как античная статуя. Хорошо ушитая военная форма сидела на нём как влитая, подчёркивая совершенство его фигуры, и казалась частью его собственной кожи. Оружие висело на его плече, и он поддерживал его с непринужденностью природного воина, который уже давно сросся со своим оружием. Но главным в нём были его тёмные монгольские глаза, обладавшие очень умным и глубоким взглядом. Вспоминая этот случай через много лет, я подумал, что так могли бы выглядеть батыры Судебея, никем не побеждённые от Великой Китайской Стены до стен городов центральной Европы.
Здесь, посреди дикой природы, он был прекрасен. В нашем мире, «где дышит интеграл», ему было уготовлено жалкое место. Он, может, и писать-то не умел. В наших городах он мог бы быть только в самом низу социальной лестницы. Но здесь – он был Царь Природы, Венец Творения, и признанный Вождь нашего маленького племени.
Мы испекли эту рыбу и с наслаждением съели. Потом всю ночь мы поддерживали огонь, травили анекдоты, кемарили по очереди. Никто не заболел. Даже тепло было. На следующий день командование прислало палатку, уголь для костра и двух офицеров для уточнения на месте планов наших действий. Началась обычная служба. В тот же день хакас уехал куда-то, и больше я его никогда не видел.