Ранее эта статья была опубликована в журнале "Адвокат" №1 за январь 2009 года. (с) Константин Бубон
"Закон запрещает людям только то,
что они могли бы сделать
под давлением своих влечений".
З. Фрейд[i]
Прав один из самых заметных мыслителей ушедшего века, чья цитата вынесена в качестве эпиграфа к этой статье. Не имеет никакого смысла запрещать действия, совершение которых не является предметом страстного желания для человека или для какой-нибудь группы людей. И наоборот, факт запрещения законом того или иного действия является самым убедительным доказательством того, что в обществе имеется энергичнейшая склонность к совершению именно этих действий.
Сводом самых строгих социальных запретов был и будет, наверное, всегда и везде национальный Уголовный кодекс. Там собраны и классифицированы наиболее сурово порицаемые обществом и государством деяния, за совершение которых устанавливается, соответственно, самая жёсткая – уголовная – ответственность.
Я вовсе не призываю читателя полагать, что самыми насущными повседневными желаниями среднего жителя Российской Федерации, к коим относится и автор, являются желания совершать убийства при отягчающих обстоятельствах и террористические акты. Даже напротив, я безоглядно верю в сограждан, их терпение и совершеннейшую взаимную любовь.
Просто я хотел бы сказать, что для совершения преступления необходима гораздо более серьёзная криминальная мотивация, чем для совершения, скажем, административного проступка. В свою очередь, совершение более тяжкого преступления требует большей мотивации, нежели чем менее тяжкого.
Для того же, чтобы общество, а следом за ним, посредством законодательных органов, и государство, признали некое действие абсолютно недопустимым и, следовательно, преступным, необходимо, чтобы встретились два общественных "течения". Одно из них состоит в желании совершать некие действия, обычно приписываемом порицаемому моральному меньшинству. Другое же заключается в недопущении тех же самых действий, которые моральное большинство воспринимает как вредные на данном временном отрезке и при данных обстоятельствах. Да, демократия – это, в сущности, власть большинства, как бы мы к этому ни относились.
Внутри перечня порицаемых обществом действий возможна собственная моральная шкала. С институтской скамьи я привык считать, что тяжесть преступления, предусмотренного Уголовным кодексом Российской Федерации, определяется степенью его общественной опасности (не знаю, каких взглядов по этому вопросу может придерживаться читатель и, честно, не в курсе, что по этому поводу говорят теперь с вузовских кафедр). Со временем я приобрёл стойкое убеждение, что, не будучи ошибочной, эта точка зрения неполна и отдаёт "социалистическим правосознанием". Для полноты ей недостаёт учёта "зеркального отражения общественной опасности" в психике правонарушителя, а именно – степени его мотивированности на совершение преступления. Чем более общественно опасным принято считать действие, тем более значительные побуждения нужны для того, чтобы его совершить.
В качестве исходного тезиса этой работы я выдвину предположение, что размер санкции в каждой из статей Уголовного кодекса является пропорциональным отражением размера криминальной мотивации, необходимой для совершения этого преступления. Для того чтобы убить человека, необходимы гораздо большие внутренние основания, чем, скажем, для пощёчины.
Иными словами – размер наказания и интенсивность личного противоправного мотивирования действий соотносятся между собой как "зеркальные отражения". Трудно даже сказать, что первично: а) общество увеличивает наказания пропорционально склонности отдельных лиц или групп к совершению той или иной категории преступлений или наоборот, б) чем большей уголовно-правовой санкцией карается то или иное деяние, тем большая криминальная склонность необходима для того, чтобы преступить запрет и игнорировать страх перед наказанием.
Скорее всего, верны оба эти утверждения, потому что: а) все мы обратили внимание, что примерно за последние пятнадцать лет неоднократно существенно повышалась санкция за имущественные преступления, к совершению которых в стране имеется самая прямая склонность, ничуть не снизившаяся вследствие увеличения размера наказания. Кроме того: б) очевидно, что для совершения более тяжкого преступления, наказываемого более строго, необходима большая криминальная мотивация, а чаще всего и больший криминальный опыт, по сравнению с менее тяжкими преступлениями и административными проступками.
Вполне понятно, что в ходе расследования, в особенности тяжкого или особо тяжкого преступления против личности, не всегда можно усмотреть объективные причины насильственных действий. Однако, внутренние причины, основанные на субъективной системе ценностей лица, совершившего преступление, в каждом из случаев оказываются достаточными. Другое дело, что эта "внутренняя шкала" является до такой степени загадочной штукой, что иногда на ней ценность бутылки спиртного может превысить всё, включая человеческую жизнь. Такой вот тонкой правовой категории – мотиву совершения преступления, я и хотел бы посвятить данную работу.
Согласно общепринятому, не оспариваемому мною определению, мотив преступления – это осознанное внутреннее побуждение, являющееся психологическим основанием для лица к совершению противоправных действий.
Уголовно-правовой лексикон Российской судебной и правоохранительной системы знает, на самом деле, только ограниченный перечень основных мотивов, имеющих то или иное юридическое значение. Это:
- Корыстные побуждения,
- Хулиганские побуждения,
- Стремление избежать ответственности за ранее совершённые противоправные действия, или стремление уклониться от исполнения какой-либо обязанности,
- Религиозная, расовая или национальная ненависть,
- Сексуальные побуждения (подразумевается стремление к удовлетворению своей половой потребности в той или иной форме),
- Политические мотивы (как правило, враждебность к существующему законно сформированному конституционному строю),
- Большая группа мотивов, объединённая под единой формулировкой "личные неприязненные отношения", которая включает гнев, месть, ненависть, ревность, зависть и тому подобное,
- Большая группа мотивов, формулируемых, как "иная личная заинтересованность", включающая кумовство, ложно понимаемое стремление к карьере, ложно понимаемое стремление оказать помощь близким или родственникам, ложно понимаемый служебный долг и так далее.
Прочие мотивы, такие, как сострадание (относится, например, к проблеме эвтаназии), нетрадиционные или ортодоксальные религиозные и философские убеждения (например, относительно уклонения от службы в вооружённых силах), по сей день являются скорее полем для теоретических дебатов, нежели чем темой исследования в ходе конкретного следствия и суда. Практически их обычно не выделяют и квалифицируют как "иные личные побуждения".
Остановимся на том, что практика правоохранительных органов и судов при квалификации противоправных деяний оперирует ограниченным кругом формализованных мотивов. Кроме того, целый ряд таковых сведены в обширные группы (например, группа "личные неприязненные отношения"), "под маской" которых они и вводятся в уголовно-правовой оборот.
Определение мотива в ходе следствия или суда может иметь различное значение для исхода дела. Часто мотив оказывает прямое воздействие на квалификацию деяния (это относится к случаям, когда он является квалифицирующим признаком), в других случаях установление мотива может и не иметь непосредственного квалифицирующего значения. Однако в любом случае мотив входит в предмет доказывания по делам всех категорий и его установление является обязательным.
Ввиду того, что внутренняя деятельность любой, даже самой примитивной человеческой психики слабо поддаётся исследованию правовыми средствами, известная автору практика насчитывает множество случаев, когда имеет место заметная натяжка в определении мотива совершения преступления, либо мотив, обозначенный в постановлении о привлечении лица в качестве обвиняемого имеет мало общего с теми внутренними причинами, на которые ссылается сам обвиняемый. На такие случаи я и хотел бы обратить сейчас ваше внимание.
Пример №1:
Группа несовершеннолетних, достигших возраста уголовной ответственности по соответствующим статьям УК РФ, назовём их, скажем, А, Б и В, совершают кражу значительной денежной суммы. Когда старшие (родители и педагоги) пытаются обнаружить похищенное, и разрешить ситуацию без привлечения милиции, то несовершеннолетняя Н. сообщает им имена виновных и где находятся деньги.
А, Б и В, возмущённые тем, что деньги приходится вернуть, решают отомстить Н. С этой целью они подстерегают её в безлюдном месте и совершают её изнасилование[ii].
Постановления о привлечении в качестве обвиняемых в отношении всех троих в качестве определения мотива совершения преступления содержат формулировку "из половых побуждений". Цель, неразрывно связанная с мотивом совершения преступления, определяется как "с целью удовлетворения половой потребности".
Ни один из документов того давнего дела, отражающих данную органами расследования квалификацию содеянного, не содержит ссылки на вытекающий из признательных показаний обвиняемых и прочих материалов уголовного дела мотив мести за совершение правомерных действий. Данный мотив входит в группу мотивов "личные неприязненные отношения".
Как мы видим из приведённого примера, объективные характеристики вменяемого обвиняемому состава преступления зачастую предопределяют приписываемую ему мотивацию действий, и не позволяют органам расследования "выбирать" мотив среди тех, которые прямо усматриваются в материалах дела.
Можно также вспомнить, что в прессе одно время мелькали сообщения о совершении изнасилований "по найму", когда половое насилие использовалось как эффективнейшее средство устрашения потерпевших для определённых корыстных и иных целей. Житейское разнообразие, похоже, может дать жизнь даже такому правовому гибриду, как "изнасилование из корыстных побуждений" или "по найму". Не знаю, насколько серьёзно можно относиться к подобной информации, но думаю, что гипотетически такие случаи вполне возможны.
Так или иначе, правоохранительные органы, связанные инерцией статьи 131 Уголовного кодекса РФ, в каждом случае считают подобные действия совершёнными по сексуальным мотивам, и отражают эту позицию в основополагающих документах предварительного расследования – постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, обвинительном заключении и других.
В приведённых выше примерах несоответствие между "мотивом реальным" и "мотивом номинальным", то есть связанным с объективной стороной вменяемого обвиняемому состава преступления, скорее выглядит парадоксально, чем имеет практическое значение. Состав ст.131 УК РФ на самом деле столь твёрдо основывается на объективных действиях, что при квалификации тонкости мотивации играют не такую уж и большую роль. По крайней мере, он (мотив) не является здесь квалифицирующим признаком.
В следующем примере из авторской коллекции особенности субъективной стороны, напротив, могут иметь квалифицирующее значение.
Пример №2:
Несовершеннолетний Н. является сыном гражданки К., страдающей хроническим алкоголизмом. Бедственное положение семьи он внутренне объясняет негативным влиянием граждан Г. и Д., которые приносят матери спиртное, распивают его совместно с ней и т.д.
Однажды зимой, во время очередной попойки дома у К., Н., из чувства неприязни к Г. и Д., и желая им отомстить, похищает их верхнюю одежду и прячет её в подъезде, в дальнейшем не желая её возвращать. Конкретный способ распорядиться похищенным имуществом он заведомо не определил. В ходе следствия обнаружить похищенное не удалось, поскольку далее оно было похищено неустановленными лицами.
Здесь можно, конечно, говорить о сочетании различных мотивов от корысти до личной неприязни. Однако корысть не является тем основным мотивом, который определял действия Н. Об этом свидетельствует хищение малоценного и совершенно неликвидного имущества, отсутствие конкретного плана, как им распорядиться и сугубо выборочное определение потерпевших, именно тех, которых он считал виновными в своих проблемах. Об этом же свидетельствовали последовательные показания несовершеннолетнего.
Здесь, в отличие от примера №1, мотив корысти является одним из обязательных квалифицирующих признаков ст. 158 УК РФ. Одно дело "корыстный насильник", который, тем не менее, является всё-таки насильником. Совсем другое дело – "бескорыстный вор"(???). Особенности внутренней мотивации лица, которые согласуются с их внешними, поведенческими проявлениями, позволяют поставить под сомнение квалификацию действий и в данном случае разрушают устоявшееся понятие хищения, как корыстного, безвозмездного и противоправного обращения чужого имущества в свою собственность с целью владения, пользования или распоряжения им. Более того, подобные случаи размывают привычное для правоприменителя понятие корысти как стремления к улучшению собственного благосостояния, личному обогащению.
Однако, "номинальный мотив" и здесь берёт верх над "реальным", то есть по-настоящему внутренним мотивом. Правда, это происходит несколько по иной причине, именно в силу инерции самих правоохранительных органов. Они рассуждают по следующему принципу: "Брал вещи? Брал. Возвращать собирался? Нет, не собирался. Значит, украл". Из рассуждений всех "должностных" участников процесса так и сквозит "крестьянское правосознание" пополам с паническим страхом испортить статистику раскрываемости. А наипаче всего – боязнь в своих рассуждениях подняться над этими двумя стереотипами.
Вообще не столь сложно представить, когда тот или иной предмет изымается из законного владения своего собственника при обстоятельствах, внешне ну просто очень похожих на ту или иную разновидность хищения. Мотивация действий в этой ситуации приобретает большое значение для правильного понимания сути правонарушения. В связи с этим приведу пример, помеченный мною номером 3.
Пример №3:
Гражданин К., находящийся в состоянии алкогольного опьянения встречает своего односельчанина С., проезжающего на легковом автомобиле. Остановив С., К. просит его подвезти до дома, на что С. соглашается.
По пути К., угрожая С. применением одноразовой ракетницы, выгоняет его из салона и уезжает на автомобиле С. Покатавшись некоторое время на чужом автомобиле, К., не предпринимая попыток распорядиться полученным имуществом, возвращается к месту, где высадил С. и оставляет там автомобиль. В ходе расследования К. последовательно утверждает, что не имел желания похищать автомобиль, а хотел только попугать своего знакомого С. и покататься на его автомобиле, после чего вернуть машину владельцу. Следствие квалифицирует действия К. как разбой.
Из текста этого примера видно, что К. действовал скорее из хулиганских побуждений, чем из корыстных. Его деяние вполне может быть квалифицировано как угон. Этому препятствует только внешнее сходство действий с разбоем, застящее глаза милиции. Здесь не приходится даже говорить о "номинальном мотиве", как в первом примере, потому что расследование имеет достаточное поле для выбора правильной квалификации, а не связано с одной-единственной статьёй уголовного кодекса, как в примере №1. При определении мотива орган расследования не связан здесь с формализованной мотивацией, подразумевающейся самой статьёй уголовного кодекса (как в случае с изнасилованием). Орган расследования, напротив, имеет возможность выбора среди нескольких статей, но всё-таки предпочитает судить о субъективных мотивах по отрывочным внешним, объективным фактам.
Таким образом, возникает ещё явление, которое я хотел бы назвать "вменённым мотивом", то есть таким, наличие которого органы предварительного расследования и государственного обвинения предполагают у обвиняемого или подсудимого на основании более-менее связных и достоверных объективных фактических данных и собственного духовного опыта.
Давайте передохнём и подведём краткий итог. Автор доказывает, что помимо "реального мотива", то есть истинного внутреннего побуждения лица к противоправному действию, в уголовно-правовой практике встречаются как минимум ещё два его равноценных суррогата. Это, во-первых "номинальный мотив", то есть такой, который неизбежно вытекает из существа применяемой статьи уголовного кодекса (например, при изнасиловании – всегда "сексуальные побуждения", иначе получится глупо). Во-вторых, "вменённый мотив", то есть определяемый органом расследования на основании объективных данных и собственного большего или меньшего произвола, иногда вопреки энергичнейшим возражениям обвиняемого.
Существование каждого из перечисленных выше явлений зачастую оправдано обстоятельствами. Например, существование того способа определения мотива, который я назвал "вменённым мотивом", тесно соприкасается с темой так называемых "безмотивных преступлений". Ей-богу, я встречал подобный термин в юридической литературе. Поскольку я сам не верю в безмотивные преступления, то проиллюстрирую таковое неверие следующим примером.
Пример №4:
Гражданин Т. проживал совместно с гражданкой А., её несовершеннолетним сыном от первого брака и пожилой матерью А. Однажды утром, прежде чем все успели разойтись, он взял нож и убил А., её сына и её мать.
В ходе производства предварительного расследования достаточный мотив для подобных действий не удалось установить ни со слов обвиняемого ни иными проведёнными мероприятиями. В конечном итоге органами расследования было решено, что преступление совершено на почве личных неприязненных отношений. Основанием к подобному выводу послужили показания одной из знакомых потерпевшей, которая пояснила, что она знает, что А. и Т. ссорились. Конкретные причины ссоры, также как серьёзность повода и относимость к последовавшим событиям свидетельница объяснить не смогла.
Я умышленно оставляю за рамками своих рассуждений тот момент, что отсутствие реального мотива может свидетельствовать о совершении преступления другим лицом. В этой статье мне интереснее, что органы государственного обвинения так или иначе всё равно обязаны предложить суду свою версию, по возможности охватывающую все обстоятельства дела, в особенности всё, что касается субъективной стороны состава преступления.
В этом случае они неизбежно будут приписывать обвиняемому, подсудимому ближайший из возможных мотивов, полученных путём медитации и анализа внешних обстоятельств дела. Таким образом "вменённый" мотив будет тем "костылём", на который расследование и судопроизводство будет опираться за неимением лучшего.
При этом во всех следственных и судебных действиях и даже вопросах, которые ставят стороны, будет просто сквозить, что всем понятно, что даже если преступление совершено именно этим подсудимым, и, мало того, только им одним, то реальные причины преступления лежат глубже либо просто в иной плоскости, чем утверждается в обвинительном заключении.
Итак, теперь я представляю некоторые выводы из своего скромного труда. Предлагаю с прискорбием признать, что судопроизводство, даже самое совершенное, никогда окончательно не оградит себя от злопыхательства злопыхателей по поводу того, что оно, дескать, плохо продвигается в сторону установления истины, и ещё вопрос, должно ли оно вообще двигаться в эту сторону. В связи с этим мы вынуждены констатировать, что исследование субъективной стороны составов умышленных преступлений невозможно само по себе и поэтому находится в тесной диалектической связи с исследованием их объективной стороны.
Развивая приведённую выше мысль, мы неизбежно придём к выводу, что внутренние побудительные причины, подтолкнувшие лицо к совершению преступления органами предварительного расследования и судом зачастую определяются двумя способами. Первый заключается в том, что мотив определяется исходя из сущности статьи УК РФ, по которой возбуждено уголовное дело. Второй способ – вменение лицу, привлекаемому к уголовной ответственности, таких побуждений, которые вытекают, по мнению следствия и суда, из показаний свидетелей и потерпевших, экспертиз и иных объективных материалов уголовного дела.
В любом из этих двух способов положительной стороной является то, что они, при некоторой гибкости правоохранительной и судебной системы, могут позволить заполнить информационную пустоту, которая возникает вследствие естественной ограниченности возможностей познания человеческой психики. Как результат, может возникнуть ситуация, когда к великой тайне человеческого духа со своей стороны и со своими специфическими методами прокладывает путь не медицинская наука, но практическая юриспруденция. И прокладывает достаточно успешно, по крайней мере, для применения в своих целях.
Стоит только избавиться от иллюзии, что внутренний мотив человека окончательно познаваем правовыми средствами, и признать, что в своём профессиональном обиходе юристы называют "мотивом" спекулятивную величину, прямо зависимую в одном случае от воли законодателя, а в другом – от точки зрения и способностей правоприменителя. В первом случае величина имеет свой "номинал", прямо прописанный в законе, а во втором случае она просто вменяется лицу среди прочих квалифицирующих признаков или иных обстоятельств, подлежащих доказыванию.
А от этой мысли уже прямой путь к отказу от истины как стержня уголовного судопроизводства, каковым путём любой и каждый юрист может следовать к просветлению или в ближайший буддистский монастырь. Шутка.
[i] З. Фрейд Тотем и табу, смотри, в частности, в сборнике З. Фрейд "Я и Оно" из серии "Антология мысли"// М. "ЭКСМО-ПРЕСС", 1999 стр. 490
[ii] Здесь и далее фамилии и иные индивидуально-определённые сведения даются в максимально обезличенном виде по понятным этическим причинам. Это не делает приведённый материал менее достоверным – все дела взяты непосредственно из текущей практики правоохранительных органов и судов.
4 декабря 2008 года
(с) Константин Бубон