Мысль, конечно, не нова: произнесённое или написанное слово обладает определённой магией. Превращая некий образ или состояние в слово, мы – для начала – проводим разделительную черту между собой и ТЕМ, ДРУГИМ. Следовательно, ТО, ДРУГОЕ (явление, чувство или человек) становится отдельной от нас сущностью, а также попадает в чёткие рамки. Как в клетку с толстыми прутьями.
Вот оно – ТО, ДРУГОЕ – обозначено, вынесено за скобки. И я боюсь уже значительно меньше, хотя и белеют суставы его пальцев, впившихся в решётку, цедится с губ розовая пена, а хриплый вой прогибает мои нежные барабанные перепонки.
... Имя ему – Александр.
Утром дня, который стал апефеозом всего этого кошмара, позвонил Йоханнес. Сей факт был странен уже сам по себе, потому что светлые очи свои двадцатилетний оболтус в выходные открывал заполдень, а дяде – мужу моему – звонил чаще всего, чтобы поклянчить денег и в основном в тёмное время суток. Хотя, вру... Бывало, и в обеденное. Благо таким образом можно было напроситься на халявный обед.
Поэтому, когда супруг мой взял трубку, на лице его, доселе благостном, отразилось удивление, а затем и досада. Лёгкая такая. Как пробегает по синей глади бассейна рябь от дуновенья ветерка. Он вообще весь из себя был... аристократичный, элегантный, лёгкий. Всё его семейство этим отличалось. Да... И по нему, значит, рябь.
Я хочу вынести тебя из моей жизни насовсем. Пока ты возникаешь тенью воспоминания, а у меня при этом от ужаса перехватывает дыхание – выходит, что ты ещё здесь, со мной...
Йоханнес и Александр были сыновьями моей золовки, которая в один прекрасный день сразила креольской изысканностью черт голландского туриста, обласканного коварным солнцем южных Анд до помидорно-красного оттенка, отчего, к слову сказать, белёсая шевелюра его сделалась ещё белее, а серо-голубые глазки – ещё прозрачнее. Молодой соотечественник Ван Гога и Ван Дейка увёз обожаемую сестрицу моего супруга в страну тюльпанов и электроприборов марки «Филипс», родили они детей и жили-поживали, голландский сыр жевали вплоть до самого развода.
А развод застал детей врасплох. Переходный возраст – это вам не подсолнухи рисовать. Старший пустился во все тяжкие, пока снедаемый жаждой добрых дел дядюшка – брат матери - не предложил ему перебраться в южное полушарие и «начать с нуля» вдали от незадачливых родителей. В результате чего, белобрысый Йоханнес восемнадцати лет отроду заселился в скромную двухкомнатную квартирку, которую мой муж снял ему на соседней улице, и шатко-валко принялся получать среднее техническое образование, оплаченное, опять же, дядей. Тогда тот ещё мог себе позволить благотворительность.
Младший – Александр – остался при матери, не захотевшей покидать страну дырчатого сыра и легализованной конопли из-за государственных субсидий повышенной жирности. Зажили они вдвоём, некоторое время всё шло достаточно гладко, но потом с мальчиком, которому тогда уже исполнилось четырнадцать, начали твориться всякие неприятные вещи. Например, он перестал спать по ночам. Пару раз убегал из дому и находили его в невменяемом состоянии... Результаты наркотеста вышли негативными, но учителя в школе начали жаловаться на неадекватное поведение, а соседский кот погиб при невыясненных обстоятельствах после того, как сосед опрометчиво сделав Александру замечание...
...А мне тогда приснился сон. Надо сказать, что на фоне токсикоза (третий месяц беременности) ходила я нервная, сентиментальная и в себя погружённая, «выгружаясь» по большей части только ради Пашеньки – старшего, которому внимания моего в скором времени должно было доставаться всё меньше и меньше.
В общем, во сне мне дарили черепашку. Маленькую такую, грязную и с трещиной по всему панцирю. Нелишним будет отметить, что черепашек я не люблю. Эстетического отклика они во мне не вызывают, а с эмоциями у земноводных вообще плохо – как же с ними общаться прикажете? Зачем вообще в доме существо, от которого никакого удовольствия?
Но я её беру, черепашку в смысле, потому что вроде как выкидывают её, а – всё твать божья, жалко. И вот первым делом я это увечное создание мою. Тру губкой под краном. И потом – чтобы просушить – ничего лучше мне в голову не приходит, как запихать его в микроволновку... Естественно, достаю потом мёртвую и обугленную. Просыпаюсь в слезах и с головной болью.
И поэтому, когда супруг поведал мне, что собирается перевезти Александра из Голландии и заселить непосредственно к нам домой (в самом деле, ну не к брату же, оболтусу), я как-то даже не удивилась особенно, но мягко сказала, что лучше бы не надо, потому что он (муж) целый день трудится на благо обширного нашего семейства, а я сама не потяну...
Вот сейчас я его опишу... Я его очень подробно опишу, зная, что с каждой фразой, с каждым прилагательным прутья у клетки становятся всё несокрушимее, сама клетка отдаляется от меня всё больше, и запах гари в воздухе всё глуше...
Он был красив той специфической, несколько женственной красотой, которой отличаются мальчики-подростки всего каких-нибудь год-полтора, - прежде чем окончательно превратиться в юношей, - и которая своей неоформившейся чувственностью одинаково возбуждает и мужчин, и женщин. В отличие от старшего брата, по-арийски белесого и розовощёкого, Александр унаследовал от матери чистую оливковую кожу без намёка на юношеские прыщи и вьющиеся тёмно-русые волосы, обычно выгоравшие летом до лёгкой «седины». Большие мясистые губы добавляли его тонким чертам необычайный шарм, а серые – почти серебристые - глаза в сочетании с падавшими на лоб тёмными локонами и смуглой кожей создавали некое мерцание... Эффект, который притягивал взгляд к этому лицу и заставлял всматриваться.
... Таким он и появился перед нами в аэропорту – мерцающим. Шёл своей чуть вихляющей походкой – казалось, что ноги и руки ему слегка длинноваты - смущённо улыбался и мерцал.
Уже потом дошли до меня обрывки исповедей и сплетен – выходит, что супруга моего снедал комплекс вины в отношении младшей сестрицы... Была там пара-тройка довольно некрасивых историй, пересказывать которые не имеет смысла. А он очень не любил некрасивые истории. Особенно – если в них задействованы члены семьи. И - боже упаси оказаться в какой-нибудь главным героем. Ведь могут узнать в Сенате или гольф-клубе. Мир тесен, последствия непредсказуемы.
Вообще – все странности и уродства должны были существовать исключительно за пределами его картины мира. Собственно, так оно и получалось... Уродства имелись, странности происходили, а он в свободном полёте парил НАД всем этим безобразием, активно ничего не замечая. Если же всё-таки приходилось брать в белы руки лопату и закапывать труп в огороде или расчищать кучу дерьма, - он в первую очередь заботился о том, чтобы никто за этим занятием его не застал.
... И ты тоже уходи. Чур меня, чур! Предавший однажды предаст снова и снова...
Методы воспитания у моей золовки были весьма оригинальные, но поскольку старший её сын жил от нас отдельно, меня это до поры абсолютно не касалось. Невероятная неряшливость в Йоханнесе сочеталась с маниями: например, он требовал, чтобы наша домработница Мария гладила его штаны только с изнанки. Иначе лоснятся. То есть, ничего, если те же самые штаны до (или даже после) стирки валяются неделями под кроватью... раз уж до глажки дошло – будьте любезны. Среди конспектов и ксерокопий у него мог по нескольку дней гостить недоеденный кусок пиццы, однако для душа наш европеец использовал с десяток разных гелей и шампуней – отдельный для каждой части тела, кажется.
Когда приехал Александр, помимо полуторагодовалого Пашеньки и уже пятимесячного живота, заниматься мне пришлось и им тоже. На второй день он подошёл и, мерцая, с акцентом попросил подстричь ему ногти на ногах. Я чуть не уронила миску с детским творогом, а через пару минут выяснилось, что это не шутка и не подъёбка, - просто наш смуглый херувим НЕ УМЕЕТ стричь себе ногти. До четырнадцати лет включительно этим занималась его маман. Выдала я ему кусачки, вывела на балкон, продемонстрировала на листке ваньки-мокрого технологию процесса, для закрепления материала состригла ноготь на собственном безымянном пальце, и, повелев не отчекрыжить себе ногу, ушла кормить Пашку.
Тогда же, закладывая грязное бельё в стиральную машину, я обнаружила, что на трусах херувима имеют место быть какие-то коричневые пятна... «Уж не кровь ли? - подумала я, - Со всеми этими отклонениями, может он ещё и калечит себя тайком..?» И отправилась за советом к супругу, благо был поздний вечер и супруг уже пришёл из офиса домой. Досмотрев телепередачу, он отправился беседовать с Александром «как мужчина с мужчиной», а потом, по новой включив телевизор, нехотя поведал, что всё гораздо проще: четырнадцатилетний парень просто не умеет толком вытирать себе задницу. Маман их приучила пользоваться какими-то там влажными салфетками, а здесь таких нет, вот он ещё и не приноровился...
Тут же у меня возникло несколько вопросов, которые ввиду неизжитой невоздержанности на язык я бестактно озвучила:
- Почему, к примеру, моя многоуважаемая золовка перед отправкой сына не провела с ним экспресс-трейнинг по минимальному самообслуживанию в полевых условиях?
- Или, если она так над ним тряслась все эти четырнадцать лет, то как вообще отпустила от себя – в эти самые условия – тем более, если у ребёнка ещё и с психикой проблемы?
Муж посмотрел на меня с неким сожалением и посетовал на «отсутствие критерия», который позволил бы мне осознать, что сейчас (когда он после многотрудного дня смотрит телевизор) подобный разговор неуместен.
Я возразила, что у меня денёк тоже выдался многотрудным.
Далее беседа протекала в повышенных тонах.
Справедливости ради скажу, что больше таких сюрпризов Александр не преподносил, и на некоторое время наше совместное проживание даже вошло в некую колею. Но сам по себе этот несчастный ребёнок меня сильно раздражал. Меня раздражало то, как он утаскивал Пашку к себе в комнату и учил его говорить «КОКА-КОЛА»... Изо дня в день, по нескольку раз в сутки. Видимо, ему казалось, что это необыкновенно креативно, и само слово страшно нужное, без него - никуда. Меня раздражало то, что, будучи голландцем – пусть и малолетним - он не знает, кто такие – Ван Гог и Ван Дейк. Зато про персонажей серии «Симпсоны» может без запинки рассказать всё. Меня раздражало, что он всё время лежит на диване и смотрит канал, по которому двадцать четыре часа в сутки показывают мультфильмы... То есть, при наличии кабельного телевидения и выбора программ на любой вкус и цвет (я уж не говорю, что можно гулять пойти, спортом заняться) - он предпочитает с утра до поздней ночи рисованных японцами или американцами уродцев, чей лексикон, набор шуток и содержание рассчитаны на детей младшего школьного возраста, да и то сильно обиженных жизнью. Я с ужасом смотрела на это и понимала: вот чего я для своих детей НЕ ХОЧУ. Вот образчик, которого нужно избежать любой ценой...
Я прокомментировала свои соображения супругу, но он посоветовал мне оставить отрока в покое, он-де натерпелся. Хорошо... Если Александр пережил сильное потрясение, - мягко пыталась возразить я – то вместо теле-терапии лучше бы показать его психологу. И тут мой муж взвился. Психологи – для сумасшедших (глаза его метали громы и молнии, к которым я тогда ещё не успела привыкнуть), а у нас приличная семья! У нас в семье сумасшедших нет!
...Я хочу оторвать тебя от себя, отсечь щупальца, которыми мы всё ещё бессознательно тянемся друг к другу... чтобы ты изчез из поля моего зрения, чтобы твой голос не звучал, а запах не ощущался. И когда моё время потечёт не пересекаясь с твоим, когда проветрятся пыльные личины, когда отболит обида и перестанет ощущаться горечь разочарования – вот тогда я тебя прощу. Не раньше.
Нет у нас в семье сумасшедших... Сумасшедших у нас в семье нет. Хорошо... Хорошо.
Надо было что-нибудь придумать, чтобы видеть его поменьше, а Пашку по возможности оградить. К брату пристроить – хотя бы в течение дня – оказалось нереально. Началось лето - и Йоханнес вёл преимущественно ночной образ жизни. Родня на побережье принимала погостить на пару дней, но потом быстренько выпихивала обратно: у одной мужниной кузины Алексндр во время очередных ночных бдений надумал заняться брейком в гостиной и сшиб столик со стоявшей на нём китайской вазой эпохи какой-то там династии. У другой чуть не утопил трёхлетнюю дочь, которую собрался «научить плавать» и затащил в море, несмотря на штормовое предупреждение. Отец девочки вовремя кинулся в накрывшую их обоих двухметровую волну и, едва выбравшись на берег, устроил Александру нешуточную выволочку, а муж мой потом долго возмущался, осуждая непедагогичные методы и агрессивность свояка...
Дольше всех – целых три дня – продержалась моя суровая свекровь. Но за это время неугомонный отрок достал бесконечными расспросами и приступами словоблудия не только посетителей, но и вышколенный персонал гольф-клуба, куда сеньора Марта вывозила его с утра в бассейн. Поэтому на четвёртый день мартин личный секретарь погрузил Александра в авто и повёз... ну конечно же, к нам домой.
В общем, у этого несчастного мальчика были периоды такой вот активности, когда он не спал, строил фантастические планы, вступал в разговоры с незнакомыми людьми на улице, делал жуткое количество покупок в кредит и рвался помогать по дому, в результате чего мы лишались тарелок, содержимое кастрюль оказывалось на полу а у пылесоса, доселе работавшего, как часы, перегорал мотор. Периоды активности сменялись многодневными приступами апатии, лежанием перед телевизором и сдавленными рыданиями в туалете. В эти промежутки Александр «взрослел», видимо, осознавая свои промашки, разъедавшее его изнутри ощущение одиночества и боль недавних утрат. Тогда я усаживала Пашеньку смотреть «Ну, погоди!» или «Белоснежку» или отправляла его в гости к соседскому Мишелю, а сама ножом открывала дверь уборной, садилась там на пол рядом с Александром, устраивала его голову у себя на коленях, и сначала долго-долго расчёсывала гребнем шелковистые кудри, потом напевала приходившие на ум мелодии, начиная с русских колыбельных и заканчивая аргентинским роком или «Одой к радости». Говорить, выстраивать фразы, что-то обещать или объяснять не было сил. Пение помогало заглушить жгучую злость от ощущения тщетности всех этих действий и бессмысленности происходящего.
«Чёрный ворон, что ж ты вьёшься над моею головой? Ты добычи не дождёшься. Чёрный ворон, я не твой.»
Где-то год назад, во время очередной ремиссии, Александр неожиданно позвонил. У меня подкосились ноги, когда в трубке раздался его голос, а он – на спотыкающемся испанском, сквозь забытье от инъекций и таблеток, которыми его пичкали все это годы – принялся вспоминать, как я расчёсывала его гребнем и пела... и говорить, что ужасно любит и ужасно мне благодарен за всё, что я для него делала... Чувство накатившего стыда было настолько велико, что я так и простояла в молчании, держа телефонную трубку на некотором отдалении от уха... надеясь этим увеличить разрыв между собой и Александром, между сложившимся у него образом прошлого и реальностью... между моими тогдашними действиями и мыслями.
«...Что ж ты когти раскрываешь над моею головой? Иль добычу себе чаешь... Чёрный ворон, я не твой...»
... А мысль моя была такая, что, если у них в семье нет сумасшедших, то, наверное, это я с ума сошла. Потому что никто, никто – ни маман трёхлетней кандидатки в утопленницы, ни владелица разбитой китайской вазы времён какой-то там династии, ни свекровь моя, - никто не желал признать, что у Александра серьёзные проблемы с головой, которые усугубляются с каждым днём. «Странности» списывались на переходный возраст, смену климата, взбалмошность и даже «дурное воспитание». А от меня мужнина родня стала шарахаться как от чумы. Я ведь находилась слишком близко к «эпицентру». И «слишком много говорила».
Между тем, гинеколог во время очередного осмотра посчитал, что у меня слишком высокое давление, слишком частый пульс и слишком красные глаза. Он зазвал в кабинет ожидавшего в приёмной мужа и сказал, что мне категорически нельзя нервничать, ибо это чревато преждевременными родами и массой неприятностей для младенца как в материнской утробе, так и на выходе из неё.
Потом мы долго стояли в пробке, и в зыбком мареве выхлопных газов, - между раскалёнными на яростном полдневном солнце рядами машин - скользил продавец мороженного со своим пенопластовым ящиком наперевес. «Морооооженое молооочное фруктоооовое!.. От жары от жааааааждыыы!» - его монотонный зов перекрывал гул моторов и колыхался где-то на уровне рекламных щитов.
И тогда я решилась.
Я тронула мужа за рукав и, дождавшись паузы в напевах мороженщика, сказала, что ему придётся выбирать. Прямо сейчас. Или Александр - или мы с Пашкой... и малышом.
...Я тоже предала тебя. Я запихнула тебя с глаз долой в микроволновку. И точно знаю, что поцелуй Иуды полон скорби и ощущения бессилия. Не каждый способен пройти до конца... Поэтому дорога в ад выложена именно благими намерениями.
В деревне Пески, - куда родители в оздоровительных целях вывозили меня каждое лето из пыльной, загазованной Москвы – имелась психиатрическая лечебница. Точнее, не в самой деревне, а на другом берегу Москвы-реки, между узкой песчанной косой, на которую никто купаться не ходил, и шоссейной дорогой на Коломну. Обнесённые высоченным бетонным забором и колючей проволокой три гектара захватывали часть соснового бора, где и скрывался двухэтажный жёлтый барак самой больницы. На открытой же половине территории с нашего берега виднелись многочисленные парники. По всей вероятности, они не только обеспечивали больных и персонал свежими овощами, но и выполняли функции полигона для трудотерапии. Ещё там было невысокое, кажется, кирпичное сооружение с трубой, день и ночь испускавшей клубы чёрного дыма. Оно наводило нас на мысль о фашистских застенаках и сожжённых заживо пленниках...
Отпугивающее впечатление усугублялось ещё и тем, что с рассвета до самых сумерек с территории лечебницы доносилась многократно усиленная громкоговорителями и спокойными водами «москварики» трансляция «Маяка». Что пыталось таким образом заглушить - или наоборот - закодированно передать во внешнюю вселенную больничное начальство, до сих пор остаётся тайной.
Мы, дети, от этого проклятого места старались держаться как можно дальше. А если случалось ездить на колхозные поля по шоссейке проходившей вдоль бетонного забора, давили на педали в;ликов с утроенной энергией и смотреть пытались только перед собой или же в другую сторону – на постройки черкизовской птицефермы. Так или иначе, иногда любопытство брало верх, и один раз я успела увидеть в зазоре между дорожной пылью и выкрашенными в чёрное железными воротами чью-то руку, кусок серой робы, в которую их одевали, и пару широко раскрытых глаз, с жадностью впитывавших каждое наше движение по бугристому асфальту. Ещё один раз я видела сумасшедшего целиком: он забрался в развилку огромного клёна над забором и, покачивая обритой «под ноль» головой, с дикой улыбкой глядел куда-то вдаль. Больше всего меня напугали в нём именно глаза: слишком тёмные (видимо, от расширенных зрачков), вперившиеся в горизонт, мерцающие от солнечных блик и тех таинственных, хаотичных движений, что творил у него в черепной коробке сорвавшийся с привязи разум...
...Но тогда, в детстве, можно было поднажать на педали и страшные чёрные ворота в ад за бетонным забором оставались позади. Много лет спустя, когда в моей жизни появился ты, не было подо мной верного «Орлёнка» с «восьмёрками» на обоих колёсах... Да и бежать было некуда.
...Йоханнес позвонил, когда мы завтракали.
Этот звонок состоялся через два месяца после рождения маленького Серёжки, и через четыре с того момента, когда муж вызвал старшего племянника для серьёзного разговора и поставил его перед фактом: хочешь, чтобы тебе по-прежнему оплачивали обучение, жильё и карманные расходы – изволь заботиться о брате, который теперь будет жить с тобой. Большого восторга новость сия у Йоханнеса не вызвала, но деваться было некуда и в тот же вечер наш страдалец с вещами отбыл в новое обиталище. Я наконец-то вздохнула свободно.
Незадолго до этого, Александра сильно избили на улице подростки, к которым он в очередной период расторможенности полез с разговорами и критикой. Тогда-то и дозрел мой супруг до того, чтобы, соблюдая полную конспирацию, отвести племянника на консультацию к психиатру. Предположительно, у мальчика развился маниакально-депрессивный синдром, и это требовало как медикаментозного лечения, так и еженедельных сеансов с терапевтом. Но проворачивать конспиративные операции с такой частотой – это было уже слишком... Так что дело ограничилось приёмом лития, эффект которого, впрочем, не заставил себя ждать: Александр теперь вёл абсолютно нормальный образ жизни, чем значительно облегчал задачу старшему брату... А ещё наш юный голландец начал ходить в школу.
Собственно, школа и подала первый сигнал тревоги. Классная руководительница сначала пыталась прозвониться по месту проживания ученика, но Йоханнеса всё время не оказывалось дома... Поэтому, когда она наконец добралась до моего мужа, прошла уже целая неделя, в течение которой к Александру накопилась куча претензий дисциплинарного плана. Причина - прогулы, драки и более экстравагантные выходки. Как, например, призывание сатаны в мужском туалете или посвящённая химичке серенада с использованием ненормативной лексики.
Супруг мой провёл с племянником воспитательную беседу, урезал ему сумму на карманные расходы, расписался в школьном кондуите, и все посчитали тему исчерпанной... Я же была всецело занята детьми и не следила за дальнейшим развитием событий.
«...Чёрный ворон, что ж ты...»
Йоханнес звонил с целью проинформировать (давясь зевотой) что братишка в школу не пошёл и «буянит». Муж мой велел подозвать его к телефону, но в этот момент в трубке раздался грохот, лающая голландская ругань, а потом – короткие гудки. Попытки перезвонить успехом не увенчались – к телефону теперь никто не подходил... А ведь помимо племянников в квартире должна была находиться Хильда – гостившая у них родственница с отцовской стороны.
Муж раздражённо отодвинул свой кофе и сказал, что опаздывает. Сказал, что зайдёт к голландцам вечером после работы. Сказал, что с ними там Хильда. Сказал, что ему правда нужно идти. Всё это он говорил, топчась в прихожей и глядя себе под ноги. И не уходил, словно ожидая чего-то.
И тогда я сказала, что - хорошо. Что сейчас соберу Серёже сумку и мы отвезём их с Пашкой к свекрови, а я потом пойду к племянникам. И чтобы он не волновался...
Мы ведь, каждый по-своему, хотели – как лучше... И ещё мы хотели быть хорошими. Мы и теперь этого хотим...
... Дверь распахнулась, и передо мной оказался Александр собственной персоной. Был он босиком, в трусах, ковбойской шляпе и зубной пасте практически с ног до головы.
- Привет, - сказала я, как-будто ничего нормальнее в своей жизни и не видела.
- Привет, - ответил он, - проходи, но сиди тихо! Я репетирую...
В квартире стоял стойкий запах перегара, вся мебель была перевёрнута вверх дном, и, пытаясь пробраться к двери, ведущей в комнату Йоханнеса, я споткнулась об обломки валявшегося на полу телефонного аппарата.
Йоханнес спал молодецким сном! Он завернулся в одеяло и сладко посапывал. Беловолосая родственница с отцовской стороны – здоровенная бабища лет сорока - тоже спала в соседней комнате. Из-под кровати мне навстречу выкатилась пустая бутылка текилы.
С родственницей мне говорить было не о чем, а вот с Йоханнесом... Я зашла в ванную и налила воды в умывальный кувшин.
За моей спиной резиновым мячиком подскакивал Александр:
- Я буду играть альтернативный рок! Я вернусь домой в Нидерланды и прославлюсь! Папа с мамой будут мною гордиться..!
Я подошла к кровати Йоханнеса и с силой выплеснула содержимое кувшина ему в лицо. Александр тем временем ускакал на кухню и теперь оттуда доносился грохот падающих на кафель кастрюль.
- Вставай, урод.
Йоханнес тряс головой и тёр лицо руками.
- ... Я поздно лёг, потому что готовился к контрольной...
- Вижу, сука, как ты готовился. Сейчас ты очень быстро встанешь и пойдёшь к соседям, звонить дяде на работу. Чтобы срочно связался с психиатром. Или сразу вызывал бригаду... Ты понял, тварь?!
- Не кричи на меня, - обиженно пробурчал тот и поплёлся в ванную. Вышел он оттуда минут через сорок, не раньше. Попробуйте-ка управиться быстрее, если, принимая душ, следует пустить в дело с десяток разных гелей и шампуней.
Моя задача меж тем состояла в том, чтобы заставить Александра усидеть на одном месте до приезда доктора... или бригады... или мужа... кого-нибудь, лишь бы выйти из этой провонявшей перегаром квартиры, где я не решалась даже открыть окно... Надо было удержать его как можно дальше от окон и дверей...
Интуйтивно я чувствовала, что самое важное – поддерживать с ним визуальный и физический контакт; поэтому хватала за руки, пыталась обнимать и ловить ускальзающее мерцание взгляда... Взгляда опушённых длинными ресницами глаз, которые потемнели из-за расширившихся зрачков. И - как тогда, на солнечном дачном шоссе моего детства – вытягивали из меня душу...
В определённые моменты он «сдавался». Как раньше клал мне голову на колени и надсадно кричал, вкладывая в этот вой такую всеобъемлющую скорбь, что я начинала тихонько подвывать ему от тоски и страха. Потом порывался вскочить и бежать куда-то – удержать его насильно не представлялось возможным, но очень скоро я заметила, что он «циклится» на неожиданных вопросах...
- ...Вот скажи... Куда подевались динозавры?!
Александр замирал, в голове у него соскакивал какой-то рычажок, и вопрос переадресовывался мне:
- Хм... Куда подевались динозавры?
- Они вымерли из-за всемирного похолодания, - по-учительски модулируя, отвечала я.
- А... И куда подевались динозавры?
- Они вымерли вследствие всемирного похолодания.
- Куда подевались динозавры?
- Они вымерли...
Йоханнес тем временем всё-таки вышел из ванной, и опасливо косясь на нас, потрусил к входной двери. Потом из соседней комнаты бочком просочилась мосластая Хильда, квакнула что-то приветственное и скрылась на кухне. В мозгу у Александра в очередной раз соскочил неведомый рычажок и он сказал, как бы приходя в себя:
- Надо было мне помнить об этих проклятых таблетках...
Всё ясно, значит он перестал принимать литий.
- Когда ты их принимал последний раз?
- Недели две назад. Я подумал, что уже здоров, и мне больше не надо их пить...
...Следить за приёмом медикаментов было поручено Йоханнесу. Я лично написала ему памятку синим фломастером и приклеила на телевизор...
Нельзя сушить животных в микроволновке...
Бригада приехала часа через полтора. Александр сразу понял, что это за ним и шарахнулся в сторону балкона, но вошедший первым санитар оказался быстрее.
Я никогда раньше не видела, как у людей идёт пена изо рта.
Я раньше никогда не видела, как одевают смирительные рубашки.
В тот день у меня пропало молоко.
...Когда Александра выписали, приехала моя золовка и забрала его обратно в Голландию. Йоханнес, окончательно скурившийся и похеривший учёбу, вскоре тоже решил вернуться.
А с мужем мы через несколько лет развелись.
18/12.2007 Vi;a del Mar