Не у всех получается
Так получилось. Он – известный писатель. Пишет хорошо. Много. Его пьесы ставят столичные театры. Его книги продают добротные книжные магазины. И не прячут их там на дальнюю-дальнюю полку. И в газете нет да и мелькнет его очерк. В хорошей газете, с именем и репутацией. И у него репутация. Балагура, едкого сатирика. Грамотного мужика и вообще хорошего человека. Окладистую бородку – аккуратную – выставляет уже как опознавательный знак. Бородка небольшая, наверняка под нее выделен личный мастер. Наверняка уже до чертиков надоела. Отпустил по молодости в лихие литературные студенческие годы, чтобы самому себе казаться этаким корифеем букв. Мол, оседлал я вашу литературу и теперь прутиком погоняю. Бородку надо любить. Поддерживать. Обзор ли статья, все с фотографией. Это знак и имя. Примерного семьянина.
Хотя…про семью нигде не говориться. Может потому, что популярность добротная, может потому что выстраданная она бородой. Наверное так. Он не настолько знаменит, чтобы журналистская братия принялась разделывать такое блюдо как он. В силу возраста, сейчас уже ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти пяти. В силу ровных порций этих же самых сил, которых он выставлял горячими на стол издателя или редактора. Порции солидные, но опять таки не, не пресные, но не пережаренные и не пересоленные. А кухня звала к загадочным блюдам, пусть даже испорченным. Лучше переперченное. Он предпочитал такое, но только касаемо пищи. Мама, которую он привык звать Мо – переперченное не поощряла. Равно как и сладкое. Маленькому Андрею не разрешалось вкушать больше трех конфет за неделю. Мо делала это как-то так мягко, что тот , будучи взрослым, вообще не воспринимал конфеты на столе. Считая их за что-то навроде какой-то лишней мишуры, украшательства, дождика, которого непременно выкинут, после того как остов елки будет осыпан. На елку, кстати, конфеты не вешали, никогда. И мандарины тоже. О таких украшательствах Андрей узнавал из книжек, которые щедро подсовывала ему Мо. Откуда пошло это Мо – он не помнил. То ли какой-то родственник занес емкое диковинное имя, то ли он сам когда-то так произнес в несознательном возрасте и стал так звать дальше. Ранее Андрей не интересовался. Просто послушно звал, вот и все. А сейчас и спросить было некого. Чтобы занять маленького Андрея, его быстро научили читать. И спокойно оставляли в куче книжек. Книжки были разные. Все, что имелись – Андрей перечитал. И те, что Мо брала у соседей. Она сама зачитывалась романами с любовными приключениями и обязательно счастливым концом. В жизни Мо работала на швейной фабрике и очень страдало оттого, что обстоятельства и война не позволили ей стать, нежели больше, чем так мечталось. Мо работала приемщицей в ателье. И совершенно не любила, да и не умела шить. Что в те годы была досадным недостатком. Даже заплатку на порванные штаны Андрею ей был тяжкий труд соорудить. Выручала соседка. С ней расплачивались. И Андрей досадливо думал, что от Мо одни убытки и книжки вовсе во всем виноваты. Но читать не переставал. Просто не получалось. Не мог.
Почему-то читать тогда не принято что ли? Или Андрею так запомнилось. Но книжки были. И скучные такие, где ничего не понятно, о чем. И совсем простенькие. Поэтому вопрос, чем Андрей будет заниматься, казался сам собой решенным. Но чем ближе пора студенчества надвигалась, тем больше Мо заводила бесед о физике да математике. А то и вовсе говорила, что видела во сне Андрея в белом халате. Да такого ладного и пригожего. В чистом кабинете, куда заходят в строгой очереди чуточку запуганные пациенты. Все-все из сна вспомнила, и даже медсестру блондинку, с бирюзовыми сережками, что покрикивала на входящих, развязно называя их больными. Андрей над такими снами Мо подсмеивался, но вроде как таким поворотам не противился. Но от репетира отказался, обещая исправно посещать курсы. И действительно, бегал. Но после выпускных школьных экзаменов вдруг уехал на дачу к другу. Это была его первая самостоятельная поездка. Как бы Мо не допытывалась, как бы ни пыталась понять, Андрей молча поставил перед фактом и осенью пошел на завод. И даже дослужился до мастера в цехе по пошиву тапочек. Мо, тогда уже на пенсии - шумно вздыхала, и говорила, о том, как ей стыдно перед соседями. Хотя тогда они уже жили отдельно. А тем, кто находился за стенкой – было вобщем-то все равно чем занят такой человек как Андрей. Дом был новый и все были заняты больше собой и как обустроить свой быт получше. Оказывалось, что в казалось бы тесной коммуналке спокойно умещалось и в комнате и на антресолях и на шкафу, здесь, в новой квартире размещать это было решительно негде. А принцип в новую квартиру с новыми вещами пока не витал в воздухе. Андрей забросил чтение в 14. Просто ему казалось, что он перечитал все, что только возможно было представить. Во дворе его дразнили. В школе тоже лучше, чем книжный червь и очкарик слышать не приходилось. И это при том, что очки-то ни он, ни Мо никогда не носили! Завод, как протест? Никто не знает. С Мо эта тема никогда не обсуждалась. Мо резко потеряла маленького мальчика, что боялся засыпать без света и тут же получила молодого человека. Полного тайн и загадочности. Неужели просто пришла старость? Так сразу. Мо была не готова. Андрей уходил в семь утра из дома и приходил рано. Сразу домой. И ложился спать. Спал он до вечера, часов девяти-десяти. А потом либо пропадал из дома и Мо уже успевала заснуть, не слыша его прихода, либо запирался в комнате. А утром вылетал злой и сонный. Зато в выходные Мо получала сына в полную власть. Андрей беспрекословно бегал на рынок. Сопровождал Мо в поездках к дальним родственникам и ее подругам на другой конец города или просто отправлялись они вдвоем гулять по улицам, а то и выезжали за город. И тоже вдвоем. Эти поездки волновали Мо. Она ждала выходных и уже с понедельника начинала придумывать, куда бы ей отправиться с Андреем. Ни слова про работу. Пусть уж так – решила Мо. Андрей поражался неожиданной нелюбопытности матери, но все равно ничего не рассказывал. Откуда ему знать Она аккуратненько через знакомых все уже знала. Поэтому и не волновалась.
Так уж получилось, что в армию Андрей не попал. Стараниями Мо и скорее своего организма. А через два года хождения на завод, выяснилось он уже год как учился на отделении поэзии Литературного института. И даже сам N что-то там сказал про него и попросил подборку стихов, дабы отправить не в абы какой, а в солидный толстый журнал. Андрей пишет стихи? Именно после той публикации Андрей отпустил бородку, сначала жиденькую, ушел с завода, перевелся на дневное отделение. И Мо растерялась в конец. За те два года она уже привыкла к странному выбору сына, и его заводской, которая до копеечки отдавалась ей в руки. Но тут-то она и поведала сыну, откуда много в доме книг. И все-все рассказала. И про дедушку-писателя, да был такой. Еще в девятьсот пятом году как раз университет заканчивал, исторический факультет. И про то, что тот писал книгу всей своей жизни от творчестве знаменитого поэта, но не успел закончить, да и не дали. Полезла на антресоли. Показала, вот, зато его учебник выходил, и тут смотри, статьи. Много. И про папу тоже рассказала. Что актером тот был. И с труппой в сорок втором под обстрел попал. Он тоже писал. Стихи вот, и рассказы. А развелись мы до войны еще. Но он на футбол тебя брал, да ты и не помнишь – три года. Все Мо Андрею поведала, а про то, что сама писала, и много. Не сказала. А Андрей не поинтересовался. С него и так было достаточно - столько сведений! Столько всего! Мо вздохнула. Ну а как ты? Как у тебя? Андрей успокоил, сказав, что его пригласили в один начинающий свою жизнь журнал. И действительно. После двух лет затворничества в доме стали появляться молодые люди. Юноши и девушки. Юноши были с такими же бородками, как и у Андрея. А девушки или, как их презрительно звала про себя Мо – девицы, с волосами, отпущенными на свободу. То есть ни в какие не прически – по мнению Мо. Иначе как еще назвать было такие спутанные заросли, что закрывали порой лицо, плечи… - вот как она считала. И Мо, которая любила то сделать себе завивку пожестче, то уложить как-нибудь иначе волосы – смотрела на это непонимающе. Одной даже, той, что как показалось Мо слишком близко вертелась вокруг Андрея – она даже громко сказала, мол, у нее есть знакомый парикмахер, который делает такие аккуратные завивки. Мо вообще предпочитала кудрявость, но кудрявость аккуратную и оттого искусственную, сотворенную руками мастеров.
Девушки. Если бы его, Андрея в каком-то интервью спросили, как его мать относилась к его личной жизни в студенческие годы и вообще. То он бы ответил, что хорошо. А как иначе? Но вопросов таких ему никто не задавал. Личная жизнь случалась то в институте, то на работе. Во всяком случае, домой он никого не приводил, из тех, с кем хотел идти дальше рука об руку. Девушки обижались, намекали на знакомство с мамой. Но Андрей, теребя бороду, которая так безумно нравилась девушкам, старался оттянуть момент такого знакомства как можно дальше. Обычно он знакомил перед расставанием. Очень милая девушка – резюмировала Мо. И девушка исчезала навеки вечные.
Также исчезла и Тайка. Появившись в тот момент, когда Андрея стали узнавать на улицы редкие почитатели. Когда у него вышла стопочка едких заметок. И тогда, когда Мо, крепко на пенсии и уже почему-то с палочкой от артрита начала вздыхать, когда же ты женишься и когда ж я дождусь внуков. В душе понимая, что без внуков ей ну совершенно не скучно. А тем более без невестки. Которая представлялась ей невесть каким монстром. И явилась в образе Тайки. А Тайка даже на самую последнюю должность в невестках не тянула. Даром, что одного возраста с тридцатилетним Андреем. А четвертый десяток для девушки не шутка – это уже почти старость, - рассуждала Мо, справедливо забывая, что сама стала матерью Андрея после тридцати своих честно прожитых лет. Она даже не выдержала и подсмотрела в ее сумочку, что та бросала всегда на подзеркальник, когда приходила к Андрею. Сумочка была лаковая, черная, слишком блестящая и слишком громоздкая что ли. Но такая тогда была мода. Мо прислушалась и пальцы сами скользнули по дну. Внутри сумочка большой не показалась. Палец нащупал карандашик. И видимо носовой платок. Кошелек. Гребенка. Не лишних скомканных бумажек. Ни помады. Ага, вот он. Паспорт. Мо прислушалась, что было в комнате Андрея – тихо? Никто не собирается выходить? Она на цыпочках двинулась в кухню. В прихожей побоялась включать свет. Все правильно. Тайка на фото, такая девочка – глаза перепуганные – во! Как два фонаря. Прописка. Ага, так. И на два года старше Андрея. Тайка в разговоре убавила себе полтора года. Караул, трагедия!
Все это шепотом было высказано Андрею на той же кухне тем же вечером. Тайка была благополучно доведена до метро. Андрей долго хохотал. Но в следующий раз, когда Тайка к ним заглянула и как обычно хотела бросить сумку на подзеркальник, то Андрей перехватил ее руку, на лету поцеловал, а сумку взял с собой в комнату.
Встреча с Тайкой произошла в одной из командировок. Тайка тоже была в командировке. Что-то там изучала. Симпозиум. Он, не приученный к любопытству, не спросил. А Тайка, любительница поболтать о чем угодно оказалась, только не о работе. Нет, он даже и не понял, кто она – про профессии вроде биолог. А работает в области химии. Что-то там. Нет, уже не вспомнить. Он-то сам ехал в командировку по очередному заданию редакции. Ему доверили вести колонку в известной газете и вот – полет в Барнаул. А там Тайка. Милая и легкая. Но не такая, на которую обратишь внимание на улице. Нет. Тайка в самолете. Тайка сама как летящий самолетик. Он только потом выяснил, что летели одним самолетом. Ну не было тебя в самолете. Не было тогда! Я бы запомнил. А конференция была. По проблеме экологии. И она, как, кто она там? Эколог-билог-химик? Даже выступала с докладом и показывала слайды. Всем раздавали ручки и пакеты с ненужными никому проспектами. А ручку он взял. Тайка выступила. И села рядом с ним. И попросила ручку. А он пожалел именную и протянул свою из кармана на пиджаке. Вообще-то он не носил пиджак, но тут очень требовался такой стиль. Солидный молодой человек в пиджаке и с бородой сидит на конференции по проблемам экологии Алтайского края. У Алтайского края оказалось много проблем. Во всяком случае, Тайка что-то там долго строчила и даже измазала немного его, Андреевой ручкой себе правую щеку.
Я из Москвы – и вы тоже. Уточнила Тайка, отдавая ручку в холле. Догоняя Андрея после конференции. А тот и думать о том забыл. Щека Тайки так и оставалась в чернильных пятнышках. О чем Андрей почему-то не сказал. Просто не посчитал нужным. Она опять что-то спросила. Он что-то ответил, тут же в холле. Куда Андрей пишет и когда обратно, в Москву.
Андрею надо было лететь раньше. Журнал торопил. А Тайка еще оставалась. Обменялись координатами, так вдруг как-нибудь встретимся. Он снисходительно диктовал домашний номер (все равно не пригодится) и номер редакции (для форсу и придания солидности). И должность упомянул, так, между прочим. А Тайка рассеянно грызла ту ручку, которую собиралась ему отдавать. Вот за эту рассеянность и равнодушие, так ему показалось, Андрей и на стал ничего говорить Тайке об испачканной щеке. И ручку забрал довольно решительно. И сделал вид, что записывает. Тайка оказалась по паспорту, тому самому, что обнаружила в сумочке Мо, вовсе не Таисией, а почему-то Полиной.
И ни разу, ни разу Андрей не спросил ее – почему вдруг так? Откуда в Полине взялась эта Тайка?
Тайка позвонила ему в редакцию через месяц. А Можно Андрея….? Да, пожалуйста. Андрей? И сразу: а что ж ты мне не сказал, что я ручкой измазалась? Ручкой? Кто это? Полина? Какая Полина? Полина из Барнаула?
Наконец, она смилостивилась – Полина, которая Тайка. И он тоже, не сразу, но вспомнил. Это маленькую смешливую женщину с темным каре. Так кажется называется ее прическа? А что вы хотели? Вот как он сразу. Это перевел Тайкино «ты» в официальный статус. Мол, когда ж мы, с вами, голубушка, на «ты» переходили? И с чего вдруг?
Андрея тогда меньше всего занимала смешливая Тайка. Что смешливая. Смеется много. Расскажет что-то Андрей, а та как начнет заливаться. Этот-то смех и подкупил Андрея. И потом, уже через какое-то время. Чуть ли не через год после того звонка в редакцию. Тогда Тайка оказалась у них дома. Чтобы Мо смогла проверить ее обманно-объемную сумочку. Роман не получался, упорно не складывался. Нет, у Андрея уже были поклонницы. Они писали в редакцию восторженные письма. В основном пожилые скучающие тетеньки. Но и девушки тоже попадались. Андрей иногда приходил на встречи. Порой встречи обрастали каким-то кустом обязательств. До первого ветерка. Андрей просто дул. И куст послушно осыпался. И оставался только запах. Цветочный. Или восточных сладостей. Но и запах исчезал тогда, когда и положено испаряться даже самым долгим духам. Неужели не было любви? Была. Опять-таки, в интервью, которые будут после, у него никогда не спрашивали ни о первой любви, ни о памятном первом поцелуе. Хотя нет, Тайка спросила. Когда выпросила прогулку после работы. Андрей вдруг с ужасом понял, что вот первого поцелуя он не помнит. Последний – да, вчерашний. И ту, любовь свою самую сильную, из-за которой он, бросив все, ушел работать на завод, да помнит. Но поцелуй первый был не с ней. С ней тогда вообще ничего не было. – Я вообще не люблю целоваться – мрачно ответствовал Андрей. И в доказательство грубо поцеловал Тайку тогда. Тайка засмеялась.
Ей почему-то вспомнилось. Как она подстриглась перед самым отъездом в Барнаул. У нее, Полины были всегда длинные волосы. Она их растила всем на зависть. Делала различные прически. А тут вдруг перед поездкой шла мимо парикмахерской и неожиданно поняла, что хочет избавиться от такого богатства – решительно шагнула внутрь. Попросила «покороче». Женщина восточная такая, назвавшаяся Изабеллой, взвешивала в руке ее тяжелые темные волосы и еле-еле уговорила на прическу под названием «каре». Жарко – поянительно-робко улыбнулась тогда Тайка. Но суровая Изабелла на улыбку не ответила и молча сметала в савок то, что некогда было ее волосами. Касса вот тут, на входе. Спасибо вам, - Тайка попыталась сунуть в карман деньги. Но Изабелла решительно отвела ее руку. Ты от волос избавилась – от защиты своей избавилась. Ангелов вон в совок я замела. Смотри, совсем голенькая осталась. Тайка покрутила шеей, которая вдруг разом вся открылась и оказалась тонкой, почти лебединой. И чего ее раньше прятала? … Но ведь красиво получилось. Прическа действительно шла Полине и молодила ее лет на пять как минимум. – Красиво – усмехнулась Изабелла. Только вот... а ладно. И где было Тайкино любопытство? Обновленная голова ее была занята предстоящей командировкой. Вот и выбежала их парикмахерской на встречу делам своим. Прическу похвалили на работе. А о странных словах парикмахерши Изабеллы Тайка и не вспоминала никогда. Ту парикмахерскую она, возвратившись из поездки, уже не застала. Что-то там не заладилось. И на этом месте был продуктовый, где Тайка брала творожные сырки, чтобы перекусить на работе.
Ей Андрей сразу понравился. И признала сразу. Она как раз выписывала газету с его колонкой. В тот год в одночасье осталась одна. Ни мамы, ни любимого человека. Того, которого семь лет называла мужем. Оставил одежду и ворох ненужных вещей и бумаг. Исчезал постепенно. По кусочкам. Начал с улыбки. Как будто Чеширский кот, только наоборот. И когда очнулась. А его давно рядом нет. И как Тайка добивалась тогда разговора откровенного с ним. И как тот прятался. А потом не выдержал. Хочешь правду? Надоела. И все. А ведь это с ним она из Полины превратилась в Тайку. И с ним видела свое будущее. А он сказал, но ведь ты мне не жена и я ничего же не обещал. И я думал, что ты сама брала ответственность за наши отношения. Да, горько усмехнулась она -...целых семь лет? Ну, так получилось. Извини. А что я еще могу сказать в таком случае?
- Скажи что-нибудь. Попросила Тайка. И тут же сама: Может ты еще передумаешь? А он официально: Полина, это не смешно, честное слово, Полина. Я устал.
- Но может когда-нибудь…? А? Разговор происходил на кухне. – когда-нибудь потом. Мы же помиримся?
- Мы с тобой и не ссорились.
И все. Она вспомнила, как он отучил ее от Полины. Говорил, какая она добрая, необыкновенно добрая. Ласковая. А когда он ее ласкает, она просто в песне – тает. И еще - они и правду никогда не ссорились. Только он надувался. Полина сразу: Ну, оттай, оттай, пожалуйста! Вот он и прозвал ее Тайка. Полина сразу ощутила всю двойственность имени. Она жила и Тайкой и Полиной. В мире Полины было все понятно. Четко распланировано. И скучно до зевоты. А в мире Тайки все летело без разбора. И складывалось в мусорную корзину, которую порой забывали привести в надлежащий ей вид. Часто путалась, пытаясь осознать, кто же она? Как живет? Кого любит? Да и любит ли? Насколько чисто в ее комнате? С кем поругалась на работе? Кому завтра нужно постирать носки? Жить с двумя ипостасями себя оказалось даже интересно, но хлопотно. Захотелось соединить и Тайку и Полину. Чтобы стать одним целым нерушимым. И продолжить жить дальше. Но не успела соединить.
Ушел. А тут командировка. И Тайка с Полиной остались не соединенными. Поедешь – отвлечешься. Поехала. Отвлеклась. С писателем Тайка сразу все продумала. Что да как. Мне сколько? Боже мой, это ж так много…выла она перед зеркалом…почти тридцать два и одна…. Мне страшно в этих двух комнатах.
С Андреем действительно выходило гладенько. До противности. Он спокойно пошел с ней не встречу. Оплатил нехитрый ужин в кафе. И даже она побывала в гостях. Ехидная старуха рылась в ее сумке. Мо? Кажется так Андрей звал свою мать? Ничего не пропало. А через месяц. Все само собой прекратилось. Так что Мо зря только волновалась.
Если бы Полина была знаменитостью. То ретивый журналист известной газеты. Молодой, желающий выслужиться. Взлететь и парить дальше. Он бы собрал всех малочисленных подруг Полины. И спрашивал, какая она была в детстве, где училась, кем работала, о чем мечтала. Нашел бы первую учительницу, которая бы подтвердила, что Полина была обычным ребенком. Звездной болезнью не страдала. На работе бы сказали: Полина? Да, Полина…как все. Обычная такая. Ну, мы даже не знаем, что еще вам добавить. И обязательно улыбнулись бы в воображаемую камеру. Нашел бы добросовестный репортер и ее любимого. Это вы были любовью всей ее жизни? Ведь вы, а вовсе не писатель? - Какой писатель? – А вы разве не знаете? – Нет, извините – устало так так. Семья, знаете ли, некогда газеты читать. И обязательно спросит репортера – а вы из какой газеты? Но забудет спросить: А что с Полиной? А почему это вы в друг про нее? Ну как она? А вы знаете, я ж ее как-то назвал Тайкой…я сразу и не понял о ком вы, вы так официально – Полина. А для меня она Тайка. Да, так-то вот…
Но ничего тот Тайкин любимый не спросил и не досказал бы на самом деле. Потому что досказывать ему нечего. А спрашивать он бы посчитал незачем. Так что если бы Тайка была знаменитостью, то все равно никто бы про нее ничего не понял.
А у Тайки вдруг все получилось. Полу роман с писателем спокойно увял. Но ведь он был. И даже успел принести плоды. Тайка чувствовала себя самым счастливым человеком в своей квартире. Такой двухкомнатной. У нее появилась дочь. Дочь писателя. Дочь писателя росла крупной девочкой. К тринадцати годам носила пятидесятый размер.
Это в тринадцать. А в семнадцать чувствовать себя на как там говориться « на смертном одре» или « у смертного одра» матери? Как ни крути – нелепо. И почему-то ничего не чувствуется. Она уже видела такое. Будто. Такое было. Не с ней, а может и с ней. Усталость. Все так надоело. Дочь писателя только сегодня узнала, что она и есть дочь писателя. Зачем? Сладковатый запах. Напоминает салат из крабовых палочек. Салат, что долго стоял. Фразы. Мысли. Полина давно уже перестала быть здесь. И ей было все равно, кто что скажет. Поэтому она тоже говорила все, что можно еще сказать. Потому что не было цены этим словам – а пустое равнодушие, запах крабовых палочек и тупая невозможность от всего, что происходит. Писатель маячил в коридоре. То входил в палату, то снова выходил. Движение. Дочь писателя наконец нашла слово – это скучность. Даже не усталость. Очень скучно. Писатель, только что кричащий: Тайка, да мы с тобой еще полетаем, да у нас, да еще вот…курил как водиться около плаката, запрещающего всякое задымление и общение с огнем. Дочь писателя подошла и молча взяла с пачки, что на подоконнике сигарету. Писатель стал шарить в карманах. Зажигалка у нее была своя. Она в черном свитере, что сегодня теряла да, но и обретала статус дочери писателя, который на самом деле мало что менял. И он в каких-то ромбах, почему-то в шляпе. Вечерний звонок. Бойтесь телефонов – мало ли что вам там скажут. Вы поверите, помчитесь в другой край города на встречу с прошлым. А у кого его нет? А что потом? Тогда встреча с прошлым становиться уродливым настоящим. И вот в этом уродстве предстоит как-то жить. Так что стоит подходить к телефону? Уродливым было все. Черный свитер при еще не отошедшей Полине, сама Полина – серая и благостная. Она-то думала, что творила добро сейчас. А ведь по сути просто продолжала то зло, совершенное ранее. Хотя, наверное, она и не думала – ведь даже думать при ее нынешнем состоянии было больно, а боли не хотелось. Потому что ее было слишком. И счастливого воссоединения отца с дочерью она тоже не задумывала, и не искала себе такой красивый отход. Подоконник тоже был уродлив. Писатель думал, что будет делать завтра, а дочь писателя шумно возмущалась по поводу отсутствия туалетной бумаги в больничном туалете. От уродства мутило. Полина поторопилась. Она продолжала испускать крабовые палочки еще около трех недель. Чтобы все свыклись. И все так и свершилось.
Писатель продумывал, как это использовать в новом романе, тем более, что и старый вышел бог весть когда.
И новый роман стал действительно продвигаться. Дочь заменилась на сына. Больница и похороны на свадьбу. Вышел этакий водевиль. Водевиль экранизировали. Через три года. Написали с десяток статей – ругательные вперемешку с восторгом. Писатель опять полез вверх. Чернухи все, слава богу, уже нахватались. А тут как раз в тему, в струю, в строку, в лыко – весело, непринужденно, очень своевременно. С мистическими элементами. С современными названиями, а также с ноткой ретро – чтобы было что вспомнить и даже всплакнуть между смешками. По доброму так, от души. В общем, он попал.
Дочь писателя отплакав положенное, поступив учиться не без протекции новоиспеченного отца, тут же во всем разочаровалась и все бросила. Затеяла было ремонт, сделала аборт. Но было всего этого мало. И тогда дочь, сдав квартиру, так и не отремонтированную, вместе с кошкой, каким-то проходимцам, уехала на какие-то раскопки каких-то черепков в северном направлении. Кошка была маленькой и очень скучала. А однажды утром исчезла. Наверное, она просто превратилась в фонарик, который качает ветер в темноте маленького уютного домика. Именно в таком домике рядом с лесом живут герои нового романа писателя. И им все так же хорошо, как могло бы быть. Но почему-то не у всех получилось.