Я догадалась, что с этой женщиной дорога не будет скучной. Первой ее окликнула курносенькая девочка, сидевшая впереди меня:
- Ася Петровна! Вы уже вернулись из Калиновки?
- Да, Ксюша. Проведала своих — и назад.
- Как там Илонка? В селе ей не скучно? В каком она классе?
- В шестом, - отвечала Ася Петровна, садясь рядом со мной. - Немного приболела, простудилась. Я отпаивала ее чаем — с калиной, земляникой.
- Правда? А где вы землянику-то осенью нашли
- Корешочки использую. Она растет у меня в полисаднике.
Автобус набирал скорость, и курносая уже не могла расслышать ответов своей знакомой. Поэтому она, перехватив мой заинтересованный взгляд, продолжила:
- Знаете, еще есть мать-и-мачеха, от простуды помогает. У дочери есть упаковочка, пусть лечит Илонку, а я — домой. Устала очень.
- Они живут в селе, а бабушка — в городе? Чаще бывает наоборот.
- Да...- как-то невпопад отвечала Ася Петровна. - Так получилось.
И вдруг повернулась ко мне:
- А хотите, я вам расскажу, как все начиналось и чем закончилось? Хоть и не знаю вас, извините... Вижу, что не в пустоту канут мои слова. Хочется верить, что вы поймете. А не захотите понять — ваше дело. Хочу облегчить душу. На меня сегодня такое нахлынуло... Даже незнакомому человеку готова рассказать. И с большей охотой, чем знакомому. Не хочется, чтобы осуждали, сплетничали. А с вами с городе расстанемся — и поминай, как звали. Может быть, никогда больше и не встретимся.
Так вот. Жили мы с мужем и двумя детьми в индустриальном центре, имели свою двухкомнатную квартиру. Работали, дети — в садике, потом в школу пошли. Захотелось мне в село переехать. Каждое утро выхожу на балкон и чего-то мне не хватает. Простора? Природы? Не знаю. Сердце просто плачет, просится.
Муж сдался на уговоры: поедем, говорит, посмотрим, как сложатся обстоятельства. Работа нашлась быстро: его приняли механиком в автогараж, а я в полевую бригаду пошла учетчицей. В колхозе тогда они назывались комплексными, потому что занимались и растениеводством, и животноводством. Я-то не совсем городская, школу заканчивала в селе, да еще и документ имела — механизатор широкого профиля. Быстро ознакомилась со своими обязанностями, стала вести учет, готовить материалы для бригадира, чтобы он отчитывался на правлении.
Ася Петровна перевела взгляд за окно, помолчала. Может, сомневалась — продолжать ли рассказ? А может, прислушивалась к внутреннему голосу, ведь он уже давно просил ее исповедаться...
Она — красивая женщина. Естественный с проседью цвет волос, удобная короткая стрижка. Глаза зеленые, выразительные, с затаенной обидой. Или грустью? Стройная, высокого роста. Держится независимо, прямо и уверенно. Такие не сдаются, борются, чего-то достигают, упорствуют в своих намерениях. Имя какое звучное — Ася. Даже в ее возрасте — больше пятидесяти — к ней обращаются, не меняя его на более официальное.
- Хотите прямо и покороче? - снова резко повернулась ко мне красивая спутница.
Откинув со лба непослушную прядь упругих волос, решительно произнесла, как приговор самой себе:
- Влюбилась я — и все! В этого самого бригадира. Как школьница! Проверила сама себя: смогу ли обойтись без его глаз, негромкого голоса... Чем дальше, тем больше разгоралось во мне неуемное чувство, побеждающее здравый смысл.
Он жил один в недостроенном колхозном доме для специалистов. Был молод и горяч. Многим не нравился его пыл, нетерпимость ко всякого рода проделкам подчиненных. Воровство, пьянство — это было всегда и не считалось смертным грехом. А тут нашелся праведник: наказать, лишить премии, послать на принудительное лечение...
Я ловила себя на том, что любуюсь им, когда он в гневе. Черные, как угли, глаза просто сверкают! Тонкие чувственные ноздри вздрагивают. Он еле сдерживает себя! Ни разу не слышала от него ругани. Все убеждением, нравоучением пытается. Ему — неполных двадцать пять. Позади сельхозинститут, служба в армии. Женат, есть дети. Но семью пока не перевозит, хочет обустроить жилье. Никто в селе еще не видел его жену, доходили слухи, что очень красивая и умная, преподает иностранный язык в школе. На бригадирской должности его долго держать не будут, хотят присмотреться, оценить.
Кто-кто, а женщины быстро оценили. Не одна я вздыхала по нему, снился он даже старухам. Сама слыхала. Выступал он на похоронах одного ветерана труда: сжатая кепка в руке, влажные глаза, слегка прикушенная нижняя губа. Голос дрожит, но звучит искренне, от души. Бабы всхлипывают, но вслух не рыдают, прислушиваются. Одна говорит соседке:
- Когда надо мной выступать будет, я из гроба встану. Уж как он люб мне — словами не сказать!
Молодежь и того пуще. Пионервожатая все в школу приглашает, на всякие там мероприятия. Пышная такая, вся в золотистых завитушках волос:
- Дорогой Сережа... ой, Сергей Игнатьич! Мы вас так любим! Все дети просят: приходите почаще в школу!
И на меня — с открытой завистью:
- Все в бригаде, все с бумагами... Отвлекитесь хоть немного — дети ждут, все спрашивают...
- Хватит! - вдруг резко обрывает тираду пышногрудой активистки Сергей. - Некогда мне, через час — правление!
И ко мне:
- Ася Петровна, отчет готов?
Я молча передаю папку и с изумлением ловлю на себе его восторженный взгляд:
- Как? Неужели за ночь успели подготовить? Хотя... Чему удивляться, человек с опытом...
Могла бы что-то сказать в ответ, но растеряла все слова. Вожатая чуть не плачет, а у меня сердце летит куда-то в пропасть... На лету его успевает ковырнуть сомнение: человек с опытом, а также и значительно старше. Да! В чем же и боль, и сожаление. Между нами — десять прожитых мною лет. А не было бы их, неужели бы он...
Наконец-то мы увидели его жену. Тоненькая, с бледным лицом, обрамленным черными локонами, маленький ротик, удивленные глаза — голубые-голубые. Как прекрасно сочетаются с черными стрелами ресниц! Что-то в ней аристократическое, недоступное. А начинает говорить — одна доброта и внимание. Педагог от Бога.
Вот кто по-настоящему счастлив! Вечером в их дворе суета, возня: папа с работы пришел, дочки бегут одна за другой, жена — с кувшином теплой воды. Он на ходу обнимает детей, снимает рубашку и подставляет грязные по локоть руки, потом спину, довольно кряхтит и просит:
- Еще! Что — вода кончилась? Ах, так? - обхватывает тонкую талию супруги, кружит ее по двору, топчет зеленый спорыш...
Чего же мне не хватает? Разве у меня нет семьи или мой муж меньше меня любит? Да у нас еще лучше! И гармонь есть, и дети поют, как соловьи! Старшего уже по телевидению показывали!
И целует меня муж сладко, и тело мое ласкает... А опустит ночь свое покрывало, сопят все, тишина в доме — меня терзают сновидения: еще слаще целует Сергей, еще крепче ласкает... Ничто не сравнится с той страстью — такая она желанная!
Дошло до того, что пошла к гадалке. Женщина она приезжая. И будто-то бы каких-то дворянских кровей. Чепчик с оборочками на голове носит. Карты раскладывает на вышитой салфетке:
- Дорогуша милая! Как же ты мучаешься, сердешная! Даже плачешь по ночам!
- Ой, бабуля! Вы хоть никому не говорите!
- Бог с тобой, а я — за каменной стеной. Ко мне люди не такие обращаются, не обижайся! Тайны мне доверяют...
Не знаю, что мне хотелось услышать от этой старушки? Не утешила она меня...
Дни за днями тянулись, нанизывались месяцы, отчеканивая годы. Страсть не улеглась, а становилась назойливой, болезненной. Я постоянно искала в нем изъяны и недостатки, заставляя себя его ненавидеть. Но как хотелось (и сколько раз это было во сне!) признать от всей души: я люблю вас, Сережа!
Однажды такая возможность предоставилась. К нам прислали нового заведующего клубом. Он обладал приятным баритоном, играл на гитаре, обводил томным взглядом зал:
Еще не вся черемуха
К тебе в окошко брошена...
Вот кому аплодировали, вот кого готовы были носить на руках! Бригадир как будто вдруг поблек и отступил на задний план. И сам невольно это почувствовал. Как-то спросил у меня, пересматривая сводки:
- А вам такие нравятся?
- Какие?
- Как этот гитарист в клубе... Интересный, правда?
- Нет, - отвечала я побелевшими губами.
- А каких же вы любите? То есть... кого?
- В-вас! - чуть слышно выдохнула я и мигом выскочила из кабинета.
Потом еще долго не решалась встретиться с ним взглядом.
Однажды был праздник, собрали урожай, чествовали хлеборобов, устроили гулянье на поляне над речкой, танцевали, пели. Я носилась со своей болью — ноющей и противной. Она уже стала чем-то неотрывным, тенью какой-то. И вдруг! В сумерках заметила силуэт: бригадир подходил ко мне, чтобы пригласить на танец! Вблизи я впервые заметила его раннюю седину, тихую, притаившуюся в уголках губ, печаль:
- Как легко ты... вы танцуете, Ася... Петровна. Никогда не подумал бы... Как приятно с вами танцевать!
Это что — сон? Ущипните меня! Куда ты, боль? Не уходи! Я уже свыклась с тобой, мне без тебя не жить! Почему так стремительно кружится все вокруг?
На следующий день я положила заявление на стол председателю колхоза: в связи с переездом...
Дом не продавали, пустили квартирантов. А сейчас вот дочкина семья поселилась, переехали из города, внучка часто болеет. Эти индустриальные центры... В селе ей лучше. Пусть подрастает, а там видно будет. Не так часто, но все-таки проведываю их.
- А бригадира, то есть Сергея Игнатьевича, не видите, как он?
- Да, колхоза уже нет. Бывший бригадир ремонтирует людям автомобили, создал свою станцию технического обслуживания. Стал совсем седым, весь в заботах...
- Вас хоть узнал, поздоровался?
- Подвозил как-то к автобусной остановке. Весело разговаривал ни о чем...
Включил погромче приемник в машине, а там Кадышева поет:
Постучалась в дом боль нежданная,
Вот она любовь, окаянная...
Я сидела на заднем сидении, он в зеркальце поймал мой взгляд и улыбнулся. Может, мы поняли друг друга? Как знать...