Той нежной, чихающей робким солнечным лучом, ранней весной, когда самые отчаянные потаённые мысли обретают второе дыхание, и случилась эта странная любовь. У него коротенькая русая шевелюра, весёленький вихор на затылке, милая вмятинка на левой щеке, да ещё это постоянное, протяжное слово-сорняк «во-о-от» по всякому поводу. Ему – двадцать три, но почему-то все называют его уменьшительно-ласкательно: Павлуша. А – ей… Впрочем, хочется умолчать об этом печальном паспортном безобразии, ибо внутри она – робкая юная кокетка в вечном ожидании если не лихого принца-наездника, то хотя бы хорошего породистого скакуна.
Он похож на ангела, ресницы восточной девочки на бледном лице и подростковый горбик спины. Скромная должность курьера в конторе, которую она возглавляет. Чуть не закончил музыкальную школу. Чуть не забрали в армию. Чуть не дотянул до четвертого курса медицинского и не стал доктором. Семья - как семья, папа - пьёт, мама терпит. Домой не хочется. Выручала музыка: здорово извлекать из шестиструнной гитары космос и соединять с собственными рифмованными мыслями. В подземных переходах и парадных акустика лучше. Жаль только, что в переходах алчная милиция гоняет, но малость подзаработать можно, в гитарном футляре дно мелочевкой закрыть.
Она – успешная неудачница. Как у многих женщин, которым удалось наладить свой маленький бизнес, у неё абсолютно отсутствовала личная жизнь. Короткие романы заканчивались столь стремительно, что окуклившаяся надежда найти вторую половину так и оставалась зародышем. Мужчин пугала ее требовательность и начальственные нотки в голосе. Сотрудники в кулуарах судачили о ней с оттенком снисходительности: «Смотрите, наша лягушонка в коробчонке приехала». Но, в принципе, относились неплохо, по-человечески, уважали за трудолюбие и отходчивость.
Знаете, иногда, чтобы заиграло, забурлило в душе, достаточно одного случайного взгляда. Пару секунд и готово. Вот и эти двое нечаянно столкнулись в музыкальном магазине, слегка удивившись, что оказались у одной полки. Потом долго и увлечённо обсуждали привязанность к группе Quenn и общую неприязнь к попсе. И когда встреча закончилась романтической вечеринкой в её холостяцкой квартирке, а материнское поглаживание по голове превратилось в яростные поцелуи, то утреннее совместное пробуждение показалось странным, но, безусловно, приятным открытием для обоих.
Той ночью Маша Сергеевна (а именно так называли её сотрудники между собой) вдруг поняла, что и не жила она вовсе последние годы, а прозябала. И наутро стремительно бросилась менять гардероб солидной деловой женщины на молодёжную одежду. Стильный дорогой цирюльник Даниил благословил лирическое отступление от классического каре, и сделанная им новая рваная цветная чёлка произвела фурор среди коллектива конторы.
Буквально через неделю от прежней, скучной Маши Сергеевны не осталось и следа. Теперь она напоминала порхающую яркую бабочку и так часто всем улыбалась, что в конторе также воцарились весенние радужные настроения, слегка парализовавшие работу офиса. Все предположения любопытствующих сводились к одному и тому же: влюблена. Но никто не мог понять, где же объект страсти. Высказывались самые невероятные мысли, вплоть до виртуального романа.
- Девочки, я уверена, это местный пивной воротила Баньщиков. Говорят, он такой бабник и глаза с поволокой…
- Брось ты, Кать, ерунду-то, молоть. Я нашу Машу засекла на рынке с одним азербайджанцем. Он там приправами торгует. Ты бы только видела, как она с ним кокетливо разговаривала. Точно он.
Естественно, что на работе взаимоотношения Павлуши и Маши Сергеевны никак не демонстрировались. Их любовь больше напоминала шпионский роман с тайными записками, кодовыми словами, законспирированными звонками: пароли, явки и всё такое. Единственный сын Маши Сергеевны был всего на пару лет младше Павлуши, но не мог стать парочке помехой, так как учился в Москве и приезжал домой только на студенческие каникулы, а то вовсе уезжал на всё лето погостить к друзьям или подзаработать в стройотряд.
Конечно, и Машу Сергеевну, и Павлушу беспокоило возможное общественное порицание, и они вечерами мечтали о совместной поездке куда-нибудь заграницу, где их никто не знает, и можно будет наслаждаться обществом друг друга без всяких на то ограничений.
Встречались влюблённые почти каждый день, иногда в музыкальном магазине, чтобы просто поболтать, но чаще в квартире Маши Сергеевны. Павлуше был торжественно выдан собственный ключ. Он завёл личную зубную щётку и тапочки, а также принёс в дом одну из своих стареньких гитар. Иногда после нежных объятий романтично настроенный Павлуша в качестве колыбельной наигрывал для Маши Сергеевны битловскую «Мишель», столь любимою ею, или лиричные песни собственного сочинения. И Маша Сергеевна, засыпая, ощущала себя самой счастливой и желанной женщиной на земле.
Мать Павлуши как-то робко попыталась расспросить сына о девушках и ночёвках вне дома. Павлуша только отмахнулся и фыркнул: «Придёт время, познакомлю. Я пока выбираю». Отец одобрительно кивал сыну и начинал глумливо-пьяным голосом выкрикивать: «Стерва, отвяжись от парня. Мы скоро на пару гулять будем. Правда, сынок?» Павлуша с трудом сдерживался, чтобы не вмазать по отцовской, отечной физиономии. Мать жалко. Павлуша-то уйдет, а матери с ним ещё жить да жить. Отца Павлуша ненавидел и любил одновременно. В нём ещё жили детские воспоминания, как они с папкой на пару ходили рыбачить, выжигали лошадей на фанере, и отец научил Пашу брать первые блатные аккорды на гитаре. От того отца-человека мало что осталось, но мать почему-то терпела и продолжала надеется на лучшее.
Поутру Павлуша трогательно поправлял на Маше Сергеевне кокетливо завязанный шарфик, целовал в плечико. С этого поцелуя (именно в плечико) начинался их ежеутренний ритуал. Маша Сергеевна в ответ чмокала несколько раз вмятинку на щеке и прижимала к себе вихрастую юную голову, с наслаждением вдыхая запах павлушиного затылка, ставший таким родным. Она старалась задержать дыхание и унести частичку этого сладкого воздуха с собой. Расходились по одному. Павлуша уже выучил распорядок жизни соседки напротив, чтобы невзначай не столкнуться с ней на лестнице. На предмет нежелательной встречи он всегда держал в руке кипу газет как разносчик почты. Как казалось Павлуше, конспирация была почти идеальной.
К июлю оформили загранпаспорта и азартно начали планировать будущее путешествие.
- Поехали в Лондон. Во-о-от. Голубей кормить на Трафальгарской площади.
- Павлуш, голубей и в Венеции покормить можно и в Вене, да и у нас голуби от еды никогда не отказывались. Хочется ещё погоды хорошей, солнышка, чтобы море, чайки, песочек. Может, в Италию?
- Маш, в Праге ведь дешевле. Во-о-т. Поехали к Швейку, финансовый вопрос тоже не последний. Мне ещё в переходах подзаработать придётся.
- Брось ты, ей-богу, деньги считать. Знаешь сам: не в них счастье, а в нас самих.
- Нет, меня так не устраивает. Я - мужчина, я и платить должен. Во-о-от.
- Что ты, во-о-от, с твоей жалкой курьерской зарплаты купишь? - передразнила и осеклась.
Павлуша сгорбился и густо покраснел. Отвернулся. Начал сосредоточенно колупать указательным пальцем краску на подоконнике.
- Павлуш, прости. Я уже всё купила, две путёвки на море. Сюрприз тебе сделать
хотелось, да и обидеть боялась.
- Уже обидела. Сама всё за нас решила, а мне спектакль устроила с правом выбора, прямо родная мать-заботница. Стерва богатая. Пошла ты...
Маша Сергеевна заплакала и стала некрасивой стареющей женщиной с нелепой рваной чёлкой.
Павлуша резко вскочил, с указательного пальца потекла кровь. Павлуша потряс окровавленным пальцем перед носом Маши Сергеевны: «Меня не купишь». Вышел почти бегом, оглушительно хлопнув дверью и не взяв с собой газетное алиби. Когда Павлуша пришёл домой, отец в растянутых на необъятном пивном животе тренировочных штанах радостно и пьяно завопил ему прямо с порога: «Пашка, пошли к девкам. Не могу больше на эту старую каргу смотреть». Павлуша с размаха врезал по ненавистной физиономии. Мать промолчала. По её усталому лицу было видно, что она хотела бы присоединиться к Павлуше.
Маша Сергеевна на следующий день вышла на работу в парике платинового цвета. Она хладнокровно подписала заявление об увольнении молодого курьера и впредь запретила кадровой службе брать в курьеры молодых людей: «Берём только бодрых пенсионеров. Во-о-от». Через неделю она должна была улетать на Венецианскую Ривьеру и кормить голубей на площади Святого Марка.