Мои комнаты забыли твои шаги. Мои комнаты, пол которых устилают разноцветные кленовые листья – спутники вечной осени, забыли твои шаги. Я спрашиваю – не приходил ли мой Герой, а стены недоуменно молчат. Я трогаю стены, но они холодны, и пальцам передается их дрожь.
Листва шуршит от каждого шага, отражаясь тысячекратным «шшшшшш» в моих ушах, подчеркивая беззащитность моего одиночества. В ванной капает кран, и заглядывая туда, я вижу, что еще совсем недавно блестящие трубы покрыты ржавчиной. Мне страшно. Ноги не оторвать от земли, и я шаркаю, шаркаю… шелестя потерявшим силу голосом…. Руки непослушны. Голос неподвластен. Шаги нечетки. Сколько мне лет? Как давно я одна?
Я трогаю корешки книг, фотоальбомов, провожу пальцами по рамкам фотографий, живущих на стенах. Фрунзенская набережная, господин Ц. в обнимку с моим Героем и мной... Я – в белоснежной шляпе с вуалью и с охапкой ирисов, прижатых к груди. Герой – с залихватской улыбкой и двумя пистолетами, зажатыми в руках – по одному в каждой. Фрэнк Синатра. Джон Кеннеди. Мерилин Монро. Роман Виктюк... На стенах – портрет прошедшего века, набросок века наступающего. Когда-то пастельные тона теперь имеют оттенок серого – вне зависимости от того, какими они были изначально. Что это? Время или старость? Одиночество или страх? А...может быть... игра света?
- Герой! – негромко произношу я, но голос проваливается в тишину, словно в вату. За окном гудит самосвал - на границе с моими яблонями строители роют котлован. Последние несколько дней они беспрерывно копаютсяв земле, от зари до зари, неуклонно приближаясь ко мне, к стенам Флигеля, к дрожащим мелким испугом яблоням... Я не знаю, в чем смысл этих работ, но вездесущие соседи, так и не научившиеся переносить присутствие меня и Флигеля в непосредственной близости от своих невыразительных высоток, спешат сообщить, что скоро здесь будет «город-сад».... Нет, не так.... Нет, не так.... Не город-сад... И даже не город-садо.... Здесь будет... Детский сад? Аква-парк? Бизнес-центр?... или магазин? Ах, да, вместо меня и Флигеля наши градостроители задумали выстроить фитнес-центр.... Где мой архитектор, которому я могу пожаловаться на несправедливость? Где мой Герой, который запросто может внести смуту в их планы по строительству, замести следы, стереть навсегда эти квадратные сантиметры земли на карте - избавив нас с Флигелем от предчувствия собственной близкой кончины?! Лучше быть стертыми на карте и в базах данных, чем позволить заменить себя котлованом... и фитнес-центром, в котором накрашенные талантливыми визажистами барышни будут сбрасывать лишние граммы, пить низкокалорийные коктейли, сплетничать и ненавидеть друг друга. Какая гадость...
Я открываю кран на кухне, он, немного посипев, выдавливает из себя пять капель желтой от ржавчины воды и замирает.
- Черт возьми...
Застрелиться бы, да пули закончились...
Я думаю как Герой. Веду себя как Герой - в мыслях. Но я не Герой. Я - Дана, и мне страшно от рева самосвалов, от мата прораба, широкой рекой вливающегося в открытые окна Флигеля, от громких и резких звуков. Мне страшно и от наступающей лишь ночью тишины... В такой тишине проще всего украсть мою реальность... Заменить черно-маговским волшебством Флигель на фитнес-центр. Меня - с моими нелепыми для всех нарядами - на стройных и поджарых инструкторов по фитнесу...
Мысли путаются, мне страшно от тающих звуков собственного голоса. Мне страшно от моих мыслей.... Соседи говорят, что скоро Флигель пойдет под снос.... Но там, где Флигель, там и я.... Мы с Флигелем пойдем под снос... Мы с Флигелем – столько лет занимавшие нашу территорию, гревшие ее, убиравшиеся на ней, любвишие ее – мы пойдем под снос. Нас вычеркнут, сроют, снесут, уберут... как убирают ненужный хлам, как снимают с пола старенькие половицы, скрипящие жалобно – «нет, нет....», обещающие рассказать все, что они знают... Как снимают их и выбрасывают на помойку, или в костер... Мы слишком поношены для блестящей гламуром и бижютерией жизни, бьющей через край центра Москвы – этого большого котла, в котором варится непостижимое. Уж лучше костер, чем позор гибели под тракторным грязным ковшом!
Боже мой, о чем я думаю? Зачем я плачу, обнимая что есть сил янтарно-коричневый ствол яблони. Какой смысл плакать – если техника уже здесь, план нового здания уже висит, а самое дорогое для меня – Флигель, с его когда-то теплыми стенами, говорящими шкафами и новенькими никелированными кранами, для всех, кроме меня и, наверное, Героя – рудименты чьей-то никчемной жизни.... Какой смысл плакать?
- Не волнуйтесь, милочка, - говорит мне одна из «доброжелательниц» прежде, чем погрузиться в нутро белоснежного Ягуара. – Не плачьте, ведь жизнь налаживается! Наконец-то вы сможете зажить как цивилизованный человек – в Ваши-то годы это уже необходимо. Вам дадут хорошенькую квартирку где-нибудь в нормальном районе, с горячей водой и теплыми пластиковыми окнами. В этом, конечно, вряд ли. Тут совершенно иная классность... Но где-нибудь в районе Тушинской или Митино – Вы вполне можете рассчитывать. И там люди живут.
- Но мне не нужна «хорошенькая квартирка», - шепчу я, даже не находя в себе сил повысить голос. - Это – мой дом. Он не может никуда деться! Разве дело в горячей воде и пластиковых рамах? У меня есть тепло и без них.... И вода есть! Мой Флигель никуда не может деться. Он старше всего здесь!
- Сам, конечно, не может, - камни в декольте дамочки сверкают натуральным блеском знающих себе цену драгоценностей. – Но земля в этом районе приравнивается по стоимости, наверное, к метражу кремлевских строений. Городу невыгодно Ваше присутствие здесь... да еще в такой рухляди! – она кивает в сторону Флигеля, и мне делается обидно. Забыв, что Дана – это леди до мозга костей, я выпускаю когти:
- Это Вы – рухлядь, стоит только снять с Вас килограммы макияжа, отколупать накладные ресницы и ногти и раздеть. Да только вряд ли кто-то будет стараться забесплатно... Флигель – это Флигель, понятно? – вступаясь за свою собственность, даже Леди может позволить себе резкости и неподобающие интонации. К сожалению, для моей собеседницы в этих словах нет ничего обидного, а иных, имеющих хотя бы минимальный шанс пробрать ее, я не знаю...
- Боже мой, - закатывает глаза мадам. – Она еще ерепенится. Знаете. Я бы на Вашем месте, мадам, не выкобенивалась, а занялась поиском квартирки. А то и в Бутово могут отправить. Я ведь посодействую!
- Убирайтесь, - вздыхаю я, и возвращаюсь в Дом. Белый ягуар, неслышно вздохнув и бросив сочувствующий взгляд на ссутулившийся Флигель, отчаливает, едва не зацепив меня гладким боком.
Флигель напряженно молчит. Я не знаю, что мне сказать ему. Чувство вины душит, стягивает горло, будто это я только что назвала мой дом – рухлядью. Мои комнаты забыли твои шаги, а в шорохе листьев, с каждым днем все более толстым ковром прячущих пол, скоро потеряюсь и я.
- Герой! – снова окликаю я, но слово, не успев взлететь, падает замерзшей птицей к моим ногам. Изо рта вырываются облачка пара, несмотря на то, что на улице июнь. На улице почти тридцать градусов жары, воздух стоит неподвижно, а во Флигеле зима... Среди этой зимы я прохаживаюсь – словно капитан тонущего судна. Разбрасываю листву шагами, сминаю ее... Еще неделю, две недели назад я пыталась убрать ее, подметала, выбрасывала... Однако она снова появлялась, не успевала я вернуться с крыльца, на которое выносила мусор. Неужели все старые дома умирают именно так? Устраивают себе осень – в разгар июня... Впускают ледяной воздух, зарастают листвой... Растворяются во вневременьи. Я не отражаюсь в зеркалах, я не оставляю грязных чашек на раковине, я не мою окон. Мой Флигель ссутулился и словно бы втянул голову в плечи – старый слуга... Мой Флигель не может взять в толк, что произошло. Он опустел... много лет он не знал, что такое - полное отсутствие хозяев. Внутри всегда кто-то был.... прадед, дед, бабушка, мама... Если отсутствовали люди, то непременно скрипел иглой патефон. Если и патефон исчерпывал свой завод, то огонь в камине или в печке потрескивал, свидетельствуя о том, что жизнь продолжается. Когда огонь был не нужен, в тишину вплетались размеренные шаги часов. Механические часы имеют индивидуальный ход, и если обращать на него чуть больше внимания, то впоследствии можно запросто узнать шаги своих часов в полной темноте... Хотя, кому это может понадобиться?....
Как бы то ни было, Жизнь не исчерпывается человеческими голосами. И даже если старинные часы не заведены, и стальной шар, неизвестно как перекочевавший на темную от выступающего времени цепочку, опустился до пола, никем не перемещенный вверх, то это не значит, что жизнь закончилась. Придет горничная – как было во времена деда – и запустит ход времени. Придет Дана – я всегда прихожу так, чтобы не позволять времени остановиться, и поднимет грузик, позволит часам продолжить свою времяизмерительную работу.... Придет Герой.... Герой... Герой.... Герой не придет.... В висках он отдается болью. Отдаленные канонады, свист трассирующих пуль, холостые щелчки пистолета, в котором закончились патроны, а нужно стрелять.... стрелять.... стрелять....
Я сжимаю виски ладонями, они ледяные и чуть дрожат. Далекая канонада стихает, заменяясь отдельными редкими выстрелами.
Боже мой, кто бы мог мне сказать, что я буду отстреливаться – я никогда не поверила бы!
Боже мой, кто бы сказал мне, что я когда-нибудь сменю свои нежношелковые платья на камзол и штаны – чуть ниже колена, я бы посмеялась... Дана никогда не изменяла своему стилю – великосветскость, впитанная с молоком матери, привитая рассказами деда, дополненная деталями с фотоизображений бабушки.... В те времена, когда жили мои прабабушка и прадед, женщины выглядели как женщины, мужчины были мужчинами.... И глядя на их совместные фотографии мне хочется плакать... Мне хотелось плакать раньше. Наверное потому, что другие поводы для слез было сложно придумать.... Мне хотелось плакать. Потому что сейчас все иначе. И когда я надеваю бабушкины платья, на меня едва ли не показывают пальцем.... Все хотят понять подоплеку... Все хотят заглянуть мне под юбки – как в переносном, так и в буквальном смысле этого слова. «Ах, скажите, пожалуйста, чем же Вы живете, что заставляет Вас так одеваться?» - как будто наяву я слышу эти вопросы, так схожие с невыносимым для тонкого слуха сорочьим стрекотом. Нет ничего глупее и пошлее, чем задавать такие вопросы. Одежда – это такая условность... Впрочем, разве это важно?
Намного важнее другое. Флигель назначен под снос. Мы с Флигелем – под снос. Вчера... или позавчера? На днях явился какой-то мужчина, похожий на блестящего жука в сверкучем костюме и таких же яростно бликующих ботинках. «В такую-то жару!» - устало пронеслось у меня в голове.
Этот жук был несказанно рад застать меня дома, правда его радость чуть сбилась удивлением от моего внешнего вида.... но об этом уже говорилось, не стоит повторяться.
- Наконец-то мы вас застали! – выдохнул он церемонно, обдавая меня запахом какого-то парфюма с претензией на дороговизну. – Мы уже третий месяц пытаемся к вам достучаться. Где же Вы были?
«Интересно, я действительно должна отвечать ему на этот вопрос?»
- В Андалузии, - отвечаю я правду, как меня учили.
Жучиные бровки ползут вверх, кажется, он не знает про Андалузию ничего. Я могла бы ему рассказать о путешествиях... Но именно путешествие, наше последнее путешествие в Андалузию, стало причиной этой канонадной боли в моей голове. Именно по причине этого путешествия, этой проклятой Андалузии, мой дом забывает твои шаги, а я – не отражаюсь в зеркалах... или на них просто слишком толстый слой пыли, столь похожей на амальгаму?... Я не знаю, неважно, неважно....
- Что Вы хотели мне сказать? – спрашивает моя учтивость, понимая, что сама я не скоро обрету дар речи. Да и вряд ли захочу.
- Дело в том, что согласно приказу Правительства Москвы номер... – и жук начинает нечленораздельно произносить какие-то коды, даты и аббревиатуры, от которых веет канцелярской затхлостью.
- Позвольте, можно ли сразу к делу? – я очень устала. Я катастрофически устала, я хочу остаться одна и попробовать еще раз ликвидировать листву... Она уже выпадает из шкафов, заполняет ящики комода, мягко планирует с антресолей.
- Разумеется. – Он хмурится. Подобные жуки не любят, когда их перебивают. Видимо, поэтому он с особым удовольствием выдает мне следующие новости:
- Ваш дом назначен под снос. Акт сноса будет иметь место в следующий понедельник, до понедельника Вы обязаны покинуть дом, переехав в одну из предлагаемых Вашему вниманию квартир. Вот список, - он вкладывает мне в руки идеально-белый листок формата А4, без малейших сгибов или пятен. – Потрудитесь выбрать в кратчайшие сроки. У Вас есть четыре дня.
- А потом?
- А потом – останетесь на улице, - констатирует он хладнокровно. – В нижней строчке указан курсивом мой телефон, когда определитесь с будущим местом жительства, сообщите, пожалуйста. Мы посодействуем с переездом. Хотя... вряд ли что-то из Ваших нынешних …м… вещей… может соответствовать нормальной городской квартире, не так ли?
«Что он знает про нормальную городскую квартиру, этот блестящий насекомец, считающий, должно быть, что он меня облагодетельствовал?!»
Я молчу. Смотрю сквозь безупречно белый лист бумаги и молчу.
- Вы меня слышите? – теряет терпение агент (а ведь он именно агент, не так ли?).
У меня нет сил ответить ему или просто кивнуть. Я думаю о Герое.
- Дело Ваше. Распишитесь, пожалуйста, в получении предложения, - он протягивает планшет, я расписываюсь. Наверное, теперь уже можно уйти.
Аккуратно развернувшись, я делаю шаг, закрываю за собой дверь и оказываюсь в осени. Листьев так много, что они уже полностью закрывают мне щиколотки. В воздухе пахнет сладкой осенней грустью.
Что же будет? Листок, всунутый мне в руки, выскальзывает, падает вниз и тут же исчезает среди листвы. Я даже не буду пытаться его найти. Все, что укрыто листвой, исчезает навсегда – разве Вы не знали об этом?... Куда оно девается? Может быть, переходит в другое измерение. Или - в другую жизнь?
Через четыре дня Флигель снесут. Мне жутко думать об этом, и я стараюсь отвлекаться на что-то менее ранящее. Нужно подумать, как быть с Героем. Из нашего последнего путешествия (Андалузия, Вы помните, это была Андалузия!... ) я вернулась одна.
Канонада снова разрывается в моей голове, повторяя саму себя, перемежаясь свистом пуль. Боже мой, неужели так будет всегда?
***
- Ступай. Делай шаг, прыгай же! - кричит мне Герой, отстреливаясь. Я тоже жму на курок, но у меня непостижимым образом закончились патроны.... Они не должны были заканчиваться никогда, но закончились. И вот я балансирую на парапете моста, жутко похожего на мост в Царицыно, а Герой, прикрывая меня своим телом, кричит:
- Да прыгай же! Я догоню!!!!!
Я до сих пор не могу понять, как мне не удалось вразумить тебя не соваться на эту войну. Андалузцы очень жестоки к тем, кого считают чужаками. Они могут воевать, соблюдая все правила джентельменства, ведения боев и просто галантности, но лишь с теми, кто признан ими «своим». Выходцев из другого времени, или из другой культуры они чуют за версту, и не щадят. Так и вышло, что пробыв в Андалузском городишке, название которого я совершенно забыла, всего неделю, мы стали предметом всеобщего пристального внимания. Сначала. А потом превратились в дичь, которую загоняют на флажки и забивают... если не меткими выстрелами, то камнями. Нас не спасла ни одежда того времени и места, ни немногословность.
- От вас иначе пахнет. Убиралис бы вы отседова подобру-поздорову, - хмуро говорил нам лавочник, но все же отпускал хлеб и сыр. Это было позавчера, а сегодня я вижу, как он целится мне в голову из-за большого валуна. И я уверена, что ни на миг его рука не дрогнет. Мы – чужаки, оказавшиеся к тому же в разгар войны в самом ее центре.
- Нужно уходить. Но у меня записи остались в гостинице, - отчаянно шепчешь ты, и я понимаю, что пока ты не заберешь их, ни о каком бегстве речи идти не может. – Они слишком важны для меня, я не могу бросить их здесь. Ведь возвращение в одну и ту же точку невозможно – если нет Якоря. Здесь Якоря нет. Нужно забрать записи! Уходи!
- Я остаюсь с тобой, - говорю я, и непроизвольно морщусь от горячей струи воздуха, хлестнувшей меня по щеке. Слишком близко летящие пули могут оставлять ожоги – теперь я знаю это не понаслышке.
- Нет. Тебе нужно вернуться. Ты должна уйти первая, Дана. Должна уйти и ждать меня во Флигеле. Я только заберу бумаги и сразу вернусь.
- Я не могу тебя бросить, - я прицеливаюсь, но вместо привычного звука выстрела, пистолет снова издает оскорбительно тихий щелчок. – Что это?
- Вот видишь, у тебя закончились пули. Это знак! Возвращайся! Я прошу тебя!
- Я не могу... Я не могу тебя оставить. Я не могу тебя потерять.
- Глупенькая, мы же связаны! - произносит Герой и стреляет в направлении валуна, за которым никак не успокоится давешний лавочник.
Будто прозрев, я вижу тонкую серебристую нить, будто соединяющую меня и моего Героя. Она натянута, и ее звон вплетается в гремящие выстрелы, в пронзительный визг пуль, в голос Героя:
- Я вернусь, ты слишышь? Пока есть Флигель, я вернусь! Я помню дорогу!!! НЕ бойся, прыгай!
«Нет!» - проносится в голове.
- Неееет! – я пытаюсь перекричать шум, но моей решительности совершенно не слышно.
- Верь мне, - читаю я по губам Героя. – Я люблю тебя, - вижу я в его глазах. – Я вернусь, - говорит мне его ладонь, мимолетное пожатие которой превращается в легкий толчок.... И я лечу с моста, даже не успевая вскрикнуть, даже не успевая сгруппироваться, даже не успевая понять, почему бордовый рукав камзола вдруг рассекается надвое и пронзает предплечье ярко-красной болью...
- ВЕРЬ МНЕ!!!!!!!..........................................
***
Часы все же остановились. Несмотря на то, что говорит Герой, путешествия во времени могут длиться дольше, чем мы рассчитываем. Часы остановились. Я лежу на полу в гостиной, неудобно скрючившись, краем глаза замечая, что на мне все тот же вишневый камзол, рукав все так же разрезан надвое, но кровь уже запеклась.... Хорошо, что пуля прошла по касательной – не нужно будет мучиться многословными и ничего по сути не объясняющими объяснениями в больнице. Царапины, полученные во Времени, заживают очень быстро, как показывает практика. В отличие от сквозных ранений... как показывает практика.
Я собираюсь с силами, встаю сначала на четвереньки, потом – на ноги.... Старательно взвешивая каждое движение, я добредаю до часов и подтягиваю цепочку так, чтобы стальной шар (все же, на какой станции метро я видела его родного братца?) оказался наверху. Чуть подправляю стрелки, и прислушиваюсь: шаги знакомые. Я – дома. Я дома, но что-то странное происходит... во-первых – очень холодно. Во-вторых – на полу листья... Наверное, окно осталось открытым, и нанесло.... Хотя, постойте. Откуда может нанести, если на дворе июнь, и листья еще зеленые – последние недели, но зеленые....
- Что с тобой, Флигель? – спрашиваю я, но не чувствую его привычного присутствия. Именно тогда я впервые пугаюсь. Открываю входную дверь, на пороге лежит стопка писем, в лицо мне ударяет солнечный зной, пылинки, попавшие в луч света, начинают суетиться и плясать. Когда мы отправлялись в путешествие, весна едва обретала силу в моем городе, почки только-только дарили деревьям нежную листву, а в воздухе плыл запах апреля…или мая… И хотелось жить.
Забрав письма, я закрываю дверь. Изо рта идет пар....
Перебирая почту, я понимаю, что схожу с ума. Какие-то уведомления о сносе. О Постановлении правительства Москвы. Требования. Увещевания. Увещевания. Требования… Конверты без марок, со штемпелями, позволяющими отправителю не радовать адресата разноцветными прямоугольничками с разными милыми изображениями... Они превзошли самих себя. Пересчитав зачем-то безмарочные конверты, я понимаю, что их больше десятка. «Если больше десятка, то дело табак», - с пугающим меня безразличием заключаю я.
Я могу пережить все. Я уже пережила утрату своих близких, мамы, кого-то из друзей…. Я, наверное, смогла бы пережить даже утрату Флигеля… Но я не могу вынести потерю Героя. Именно он научил меня держать подбородок высоко – вне зависимости от того, что происходит вокруг. Или это я сама научилась – чтобы не упасть в его глазах… Впрочем, это неважно. Главное, что я знаю – я всегда буду с высоко поднятой головой выходить из любой ситуации. Несмотря на то, что внутри меня будет бушевать ледяной ветер предсмертия. Несмотря на то, что внутри меня я буду плакать и колотить кулаками по своей же отстраненности. Несмотря на то, что я, возможно, умру после очередного удара, нанесенного судьбой, спровоцированного мной же, я буду идти, шагать, шествовать по миру с высоко поднятой головой. Чтобы мой Герой, где бы он ни был, не мог разочароваться во мне. Чтобы Герой был спокоен за меня.
Итак, я могу пережить все. Все, кроме утраты Флигеля – сейчас. Почему сейчас? Да потому что Герой может вернуться из своих странствий только тогда, когда он знает, где у него брошен Якорь. Сейчас Якорь брошен во Флигеле, в гостиной, зацеплен за каминную решетку. Просто так его не увидеть, но если закрыть глаза… Не думаю, что ухищрения, необходимые для поиска Якоря, оставленного Героем, важны кому-то кроме меня самой и ее, оставшейся в Андалузии, среди пыльного муссона… или пассата, режущего глаза песком. Отстреливающейся от надвигающихся местных жителей с одной лишь целью – держать их на расстоянии, но никого не убивать… Обещавшей мне вернуться и требовавшей верить ей. Я верила. Я – верю. Ее Якорь брошен здесь, в моем Флигеле, и пока она не вернется, я не могу допустить снос дома моих родителей, прародителей… моего Дома.
***
Наступает конец недели. За ним приходит перелом во времени – длящийся лишь один миг, равный последнему удару курантов, которые так хорошо слышно во Флигеле, и вот - начало следующей недели. Отрывая календарный лист, я окончательно понимаю, что это не шутки. На календаре не пропечатан год, однако месяц и число – ярко-красными кровавыми знаками пачкают мне пальцы, держащие листок. Аромат сигареты, втиснутой в узкое горло мундштука, обхватывает мою шею, и я почти физически ощущаю удушье. То ли дело в этой петле, вроде бы растворяющейся в воздухе, но держащей крепко, то ли в запахе преющей листвы. Осень уже вовсю правит во Флигеле, покрывая трубы ржавчиной, пол – листьями, а постельное белье едва заметной глазу, однако остро пахнущей пушистой плесенью цвета январского снега. От Героя нет вестей, и Героя тоже нет. Каждое утро проходящей недели я просыпаюсь с названием известного фильма в голове: «Нет вестей от Бога». Каждый вечер проходящей недели я вздрагиваю от каждого шороха, засыпая…. Но вестей нет. Ни от Бога, ни от Героя. Я не знаю, чем могут закончиться путешествия во времени, если Якоря не будет…. Я не знаю, куда она сможет вернуться, если тонкая нить, связывающая нас, связывающая ее и Флигель – прервется…. Обрубленная варварским ударом ковша экскаватора…или перерезанная гигантским тракторным колесом. Мне страшно. Мне страшно, но я гоню от себя эти страхи, потому что леди не имеет права бояться ничего, кроме мышей. Мышей Флигель не терпит, и поэтому мне совершенно не на что направить свои страхи. Я остаюсь смелой и гордо держащей голову… снаружи….. Внутри меня маленькая Даночка, закрыв голову руками и поджав ножки, натянув клетчатое платьице с оборочками на сбитые неизвестно где коленки, прячется в дальнем углу комнаты, стараясь не слышать пугающих шорохов, шумов и скрипов….
Шорохи….
Шумы.…
Скрипы…
Звуки неумолимо движущегося Времени…. Времени, в котором затерян мой Герой. Времени, которое не щадит ни лица, ни цвета глаз… ни тонкой серебристой нити, позволяющей выбираться живыми из любых переделок.
На плечи опускается вторник – меня пока еще не выселили, но я задергиваю шторки на окнах, чтобы не видеть, как тонкий штакетник, любовно покрашенный мной в зеленый цвет, сминается под колесами грузовика. Жук и вправду говорил серьезно – сравняют с землей и даже не задумаются… Кого интересует судьба Даны, ждущей своего Героя… Кого волнует жизнь Героя, вплетенная в канву времени так плотно, что не понять – где жизнь, где время, где выдумка, и где «сейчас».
Вторник врывается в мой беспокойный утренний сон стуком в дверь, обрушивается вязким кошмаром, в котором я безвременно гибну, и не нахожу, не нахожу слов, чтобы оправдать свою глупую кончину…. Герой смотрит на меня, стоя вполоборота. На ее лопатке, на ее лбу, на ее плече – алые полосы шрамов. Вы знаете, что скользнувшие вдоль тела пули могут оставлять раны схожие с ранениями, нанесенными саблей?
Она смотрит на меня и что-то говорит, но за грохотом стрельбы мне не расслышать ни слова. Я ощущаю, как жизнь покидает меня, как я слабею, делаюсь легче, прозрачнее, неслышнее…
- Прости меня, - пытаюсь произнести я, но губы мои уже больше не губы… Губы мои – осенние листья, заполонившие Флигель, прячущиеся в старых шкафах, на антресолях, распространяющие вокруг себя пьяный запах, вызывающий слезы и ностальгию…. Что идет прежде – слезы, или ностальгия? Что – у ВАС?
***
- Посмотри на меня, Даночка, - доносится словно из-за стены. Я пытаюсь открыть глаза, но на моих веках словно лежит тяжесть мирового океана. Я пытаюсь пошевелиться, но мое тело мне неподвластно, оно далеко от меня – еще дальше звучащего приглушенно голоса. Голос так знаком… так знаком, что имя его владельца вот-вот готово сорваться с губ, но и губы отказываются подчиняться моей воле. Губы, будто гигантские песчаные барханы Сахары – они движутся, но так медленно, так плавно, что заметить их движение можно лишь спустя годы. Кто же будет ждать годы для того лишь, чтобы понять, что я хочу сказать?
- Я так давно жду тебя, Дана моя, - произносит голос.
Я так хочу сказать, что я тоже, тоже ждала… Что я верила. Что я ни за что не хотела сдаваться. Но барханы в пустыне неторопливы, как вся жизнь там. Верблюды плывут в разморенном жарой воздухе – как и мои мысли. Слова толпятся в голове, не находя выхода… или это мираж? Барханы колют нёбо, язык, дыхание. Песок набился в рот, в уши… в глаза… Мой слух заполнен его шуршанием…. или это шуршат осенние листья, покрывая толстым слоем пол Флигеля, мебель, кресла, сочась рекой из арки камина, ссыпаясь с потолка, забивая ванну, раковину, забытую в прихожей сумочку… Осень… Осень… Осеннее мое платье…
Наконец стон срывается с моих губ, и я понимаю, что буду жить.
- М…. – как же жалко это звучит. – Ммммм…
- Ну вот, наконец-то. Ты слышишь меня?
- М… да… да…
- Как хорошо, что ты жива, что ты слышишь, можешь говорить… и…
Внезапно мое предплечье пронзает острая боль, я вздрагиваю.
- …и чувствовать, - заканчивает фразу голос. Голос… Героя.
- Ге… рой, - сипло скатываются с губ последние песчинки Сахары. Я снова могу дышать. Еще пара вдохов, и мой настоящий голос вернется ко мне, я чувствую. – Мне больно!...
- Да, прости, - говорит она мне. Немного поморгав, я вижу ее. Герой нисколько не изменилась – те же светлые волосы и глаза цвета августовского неба. – Мне нужно было убедиться в том, что ты, конечно же, уникальна.
- В чем? - я пытаюсь сесть, но головокружение пригибает меня в исходное положение.
- В том, что ты сама прорвалась через время. Это первое, и далеко не каждому доступное. – Мне кажется, или я слышу в ее голосе гордость?
- А второе? – я так рада тому, что с Героем все в порядке, что даже не пытаюсь сдерживать слезы, позволяю им катиться по щекам и совершенно неромантично капать мне в ушные раковины.
- Второе – это то, что ты умудрилась пройти ко мне в своем настоящем виде, даже рану на предплечье принесла с собой. Мне пришлось сжать тебе руку, чтобы убедиться в этом.
- Как же мы – без ран, - пытаюсь шутить я, но Герой серьезна.
- Многие во время переходов теряют способность чувствовать. Как физическую, так и моральную боль. Ты плачешь, у тебя болит рука, а значит – ты со мной, полностью. Такая, какой я тебя люблю. Такая, какая есть, понимаешь?
Я не очень понимаю тонкости путешествий во времени, но, видя радость на ее лице, киваю. Главное, что все в порядке.
- Слушай… Флигель…
- Я знаю, - кивает она головой. – В момент перехода я видела все.
- Нам не спасти его?
- Нет. Более того, нам не вернуться…
- Но как же… как же теперь?
- Теперь - мы истинно свободны. И сможем начать все с самого начала. Понимаешь? Так, как захотим. Здесь это можно.
- Здесь? Где – здесь?
- В вечности! – произносит она, и в ее интонациях нет ни грамма пафоса.
- Хорошо, - киваю я, наконец-то поднимаясь на ноги. – Куда пойдем?
- Куда угодно. Любое направление здесь – правильное.
Я беру ее за руку и понимаю, что это так.
- Ты больше не потеряешься?
- Нет. Я больше никуда не денусь, это конечная точка, - улыбается она, и в этот момент из-за горизонта показывается краешек солнца. Его свет окрашивает волосы Героя в рыжеватые цвета, делает мою бледную кожу загорелой.
- Мы – дома?
- Да. Теперь ты – дома. Как и я.
***
- Вот жалость-то, - тянет дамочка, прервав свое погружение в чрево белоснежного ягуара. – Чуть-чуть старушка не дожила до переезда… Мне даже стыдно, что я ей на днях нахамила. Не стоило бы, конечно…
- Что уж теперь, Зинаида Николаевна, - почтительно вздыхает водитель, придерживая дверь открытой. – Каждому свой срок. А потом – путь на небо.
«…На какое небо?» – хочется спросить мне. – «Это не небо, я просто вернулась Домой!» Может быть, я и спрашиваю это, но мой голос слишком тих, и его совершенно не слышно за треском обрушивающейся в этот момент стены Флигеля и оглушительным шепотом взметнувшейся к небу листвы, так никогда и не упавшей на землю…
08-10.04.2008