- ….перевяжи мои раны, перевяжи мои раны, - твои губы растрескались от мучительного дыхания, и мне чуточку неприятен их шорох. Похож он на шорох листвы в аллее, где мы так беззаботно гуляли еще неделю назад.
- Тише, тише, все хорошо.
От бессилья я совершенно растеряла все свои умные слова, правильные ударения и четко обрисованные речевые обороты. Я не знаю, что мне делать.
Говорят, любовь – это прекрасное чувство. До недавнего времени я была склонна согласиться с этим, ни разу не усомнясь. Однако, жизнь имеет весьма тонкое чувство юмора, коим умеет легко и непринужденно ставить каждого из нас на место. Любовь прекрасна? Да что вы говорите! А ну-ка попробуйте это! А вот это? Или вот это…. Испытания нанизываются на нить времени как бусинки на леску, давят на шею, давят на дыхание, на сердцебиение… Хочешь любви, позабудь о легкости…. Где же я это слышала?... Ах, да, это ты, дорогой мой Герой, говорил мне об этом как-то. А я смеялась. Я пожимала плечами и смеялась. Гладила тебя легко по голове и говорила:
- Ты просто пессимист, мой хороший. Ты просто еще не знаешь Любви в полной мере. Ты просто пока пробовал плесень с верхушки этой банки, в которой тебе обещали варенье. Плесень нужно снять ложечкой и выбросить. А под ней будет таиться сладость, которой ты не знавал никогда, Герой. Ты мне веришь?
Ты смотрел на меня и качал головой, а в твоих глазах отражалось небо, настолько близкое к ним по цвету, что и не различить почти. Краешек твоего неба дрогнул и пролился на висок слезинкой.
- Что ты, что? – пугаюсь я.
- Нет, ничего, моя принцесса. Все хорошо, просто соринка в глаз попала….
Соринка попадает тебе в глаз не один и не два раза. Последней соринкой, сломавшей те, казалось бы, нерушимые узы, что соединяли нас, стал разговор три дня назад.
Тогда внезапно ты встал на одно колено, взял меня за руки и посмотрел мне прямо в глаза. Я не очень удивилась. Тот, кто называет себя Героем, имеет право стоять на коленях перед дамой, предпочитающей даже в наше сумасшедшее время узкие корсеты прошлых веков и шляпки с вуалью. Соседские кумушки считают меня «городской сумасшедшей» и не стесняются называть меня так в лицо, но мне нет дела до их пересудов. Я, как и моя мать, занимаю флигелек в центре Москвы, доставшийся нам еще от прадеда и непотребно злящий всех желающих выкупить этот скромный клочок земли, запрятанный во дворах. Я, как и моя мать, считаю, что главным в даме должна быть правильная речь, умение поддержать интересную беседу, а если беседа пресна как еврейская лепешка, сделать ее интересной. Я, как и моя мать, слежу за чистотой своих туфель и опрятностью своей одежды и никогда не отказываю себе в чашке какао и круассане с утра, пусть даже это будет единственной моей пищей за день. Моя фамилия Курто – фамилия моего прадеда, француза оставшегося в России после войны 12 года. Ив Курто, так его звали. Он влюбился в Россию, как может влюбиться страстный француз в капризную красавицу, чуть не убившую его своим холодом. Видимо, круассаны и какао происходят как раз оттуда…
Ты никогда не смотрел на меня, как на ненормальную. Ты пришел в мой дом с рулеткой и карандашом, заткнутым за ухо. В какой-то момент я поняла, что еще год-два, и меня погребет под сводами нашей фамильной избы. Нужно было что-то делать. Поскольку слово «дизайнер» ассоциируется у меня с изогнутыми вокально и телесно мальчиками, выпускающими тонкошеих манекенщиц на полотно подиума, а между делом тискающих себе подобных в кулисах высокой моды, приглашать представителя такой профессии в свой дом было априори недопустимым. Строитель у нас теперь – истинно таджицкая или узбекская профессия, а я, каюсь, не доверяю смуглокожим юрким мужчинам, чей рост вряд ли когда-то превышал метр шестьдесят. Остался только один вариант – архитектор. Вашу карточку мне дали в каком-то бюро, название которого я забыла сразу же, как только вышла из офиса.
- Этот человек очень юн, но он далеко пойдет, - пообещал мне директор агентства, стараясь не сильно пялиться на мои щиколотки, видневшиеся из-под юбок и стянутые полусапожками на трех белых пуговках. – Он работает у нас недавно, но я уверен – вы найдете общий язык.
- Я тоже на это надеюсь, уважаемый. Благодарю за помощь, - улыбнулась я и вышла вон.
Ты появился у меня через день. Деревянный пол флигеля заглушал шаги, и поэтому когда на мое плечо легла твоя рука, я от неожиданности выронила чашку. Вообще, психозы мне не свойственны, но если ты привык жить один, а тут кто-то трогает тебя за плечо с утра пораньше, результат может быть самым плачевным.
- Ну вот, - произнес ты. - Вы всегда оставляете двери нараспашку? Ждете кого-то?
- Судьбу,- попыталась отшутиться я. Кто ж догадается, что я серьезна как никогда.
- Ну вот... А теперь и какао пролилось...
- Ну вот, - вторила я и добавила: - Это был последний какао. Больше нет. Мне даже нечего Вам предложить.
Ты удивился сначала такому моему поведению, но еще мама говорила: если в дом пришел гость, его необходимо напоить, накормить и лишь потом спрашивать, что ему, собственно, нужно. Поить тебя мне было теперь нечем. Разве что…
- Хотите воды с лимоном? К сожалению, на днях прорвало трубу и электричество умерло, но есть холодная. Будете? – спросила я.
- С удовольствием, - ответил ты, и мне сразу стало понятно, что мы поймем друг друга. На улице было совершенно по-февральски минус двадцать, свечки, которые я истребляла в промышленных количествах для обогрева, кипячения воды и просто освещения, уютно потрескивали, но только сумасшедшие могли получать удовольствие от стакана холодной воды с лимоном.
- Ну Вы Герой, - сказала наконец я, и с этого все началось.
- Герои должны помогать дамам, - ответил ты и приступил к тому, зачем собственно ты и оказался в моем доме.
Через месяц флигель было не узнать. Я не знаю, каким образом тебе это удалось – я бы никогда не смогла сама заработать на все эти декоративные безделушки, стройматериалы и трубы… Трубы покорили меня больше всего. Ты удалил все старые детали моего дома, как стоматолог удаляет прогнившие донельзя зубы. Взамен ты добыл блестящие краны, трубы и вентили. Я держала их в руках и, не умея держаться, подносила то к близко к глазам, то к губам, то в носу. Мне хотелось впитать их никелированную роскошь всеми органами осязания. Когда я попыталась лизнуть очередную «штуковину», ты остановил меня:
- Не все то, что хорошо в строительстве, полезно для здоровья. Не стоит.
Я послушала тебя. Я послушала тебя, мой Герой, потому что в твоем голосе была уверенность, которой я уже много лет не слышала ни от кого.
Только не стоит думать, что я такая одиночка, никогда не вылезающая за границы своей ракушки-дома. У меня нормальная работа – а кто сказал, что фотомодель плохое ремесло? Правда, несколько непостоянная, но это такие мелочи…. Я иногда должна появляться на светских вечеринках или деловых встречах – но в качестве декора, не более того. Мной можно легко украсить банкет или закрытую вечеринку. Как-то услышав разговор двух своих постоянных клиентов, я узнала, что оказывается моя изюминка в том, что я умею «непринужденно носить тряпки прошлого времени». Пренебрежение к моим туалетам, многие из которых достались мне от мамы, больно ранило меня. Но правила игры в сегодняшней жизни гласят, что не стоит спорить с теми, кто позволяет тебе заработать на какао и круассан с миндалем. Я смолчала. Правда теперь, работая с этими двумя заказчиками, я улыбаюсь так редко, что заслужила себе прозвище «Несмеяна». Думаете меня это волнует?
---
Сегодня на улице июль, и ты умираешь, лежа на голубых простынях.
- …перевяжи мне раны, - шепчешь и шепчешь ты, и я не знаю, как успокоить этот шепот. Как заговорить ту рану, которой не видно даже полностью вооруженным глазом, если душа спит. Моя душа не спит никогда, и поэтому я вижу, как кровоточит твое сердце. Кто бы мог подумать, что оно может так кровить… Кровь проступает алым маком на белоснежной рубашке, которую ты отказываешься снять.
- Герой не может умереть нагим. Пусть кровит, пусть запачкает… Разве это так важно?
- А что Важно?
- Важно то, что только ты можешь перевязать мне раны…. Перевяжи, перевяжи… - и ты снова проваливаешься в темноту бессознательного бреда.
Я не знаю, как перевязывать раны, которых не видно никому, кроме меня. Ты видишь свои раны? Или только ощущаешь?
---
…Я собиралась переезжать. Неожиданным для меня образом, завязавшееся на одном из приемов знакомство, грозило перерасти в нечто большее. Не то чтобы грозило даже… Но как-то неуклонно все двигалось к тому, что взаимное притяжение пересиливало многолетнюю привычку быть одной. А на днях мне приснилась мама.
- Ты слишком долго была одна, малышка. Тебе пора устроить свою жизнь так, как принято в этом обществе. Тебе нужно плечо, на которое можно опереться в любое время суток. Тебе нужен слушатель и рассказчик, поклонник и предмет обожания. Тебе нужен человек, который умеет строить не только свою жизнь, но и жизнь вокруг себя, понимаешь? Смотри внимательнее, доченька. Я волнуюсь за тебя…
Как всегда, я не успела задать маме ни одного из волновавших меня вопросов. Она снилась мне редко и почти всегда – кратко.
Я дождалась тебя. Ты как всегда приходил ко мне в пятницу вечером, чтобы весело и уединенно провести выходные. Мы сидели в маленьком садике и смотрели на небо, слушали недалекую дорогу и изредка обменивались словами. Мне было комфортно молчать с тобой – редкое свойство таких же редких людей, дарить комфорт молчания. Иногда ты брал меня за руку, будто робея, и пытался что-то рассмотреть на ладони.
- Что ты там ищешь? – неизменно спрашивала я.
- Наше будущее, - так же неизменно отвечал ты.
Никто не догадался бы о том, что ты Герой. Да ты и не афишировал это. Герой жил в тебе и мало кому показывался на глаза. Больше всех везло мне – начиная с памятного стакана ледяной воды с лимоном, продолжая никелированными крантиками, которые ты прикручивал вручную тем же февралем к ледяным трубам… продолжая ломкими ирисами, которые ты добывал неизвестно где в разгар марта и доставлял мне с утра, когда я едва успевала вскипятить воду для какао – уже, правда, не на свечках, а на настоящей электрической плитке.
- Кем ты меня видишь? – иногда спрашивал ты. – Ты – Женщина. В полном смысле этого слова. У тебя богатое воображение и часто ты видишь то, что скрыто от других… Кем ты видишь меня?
- Тебя? Ты мой самый близкий человек, - улыбалась я и гладила твои мягкие волосы. – Ты Друг, который спас меня в холодную зиму… Знаешь ведь, русские зимы губительны для французов, даже в четвертом поколении.
- Друг? – переспросил ты. – Но разве я не твой Герой?
- Конечно, Герой. Иногда излишне пессимистичный, но вечно – героический. И всегда – преданный друг.
Небо твоих глаз немного потемнело… или мне просто показалось?
---
Гроза случилась, когда я решила рассказать тебе о грядущих изменениях в своей жизни.
- Знаешь, я ведь скоро перееду, - радостно объявила я, когда мы сели за столик, налили вина и приготовились выпить. – Твое пожелание сбылось – я нашла себе архитектора!
- Как…. Как архитектора? – и ты поставил бокал на стол.
- Ну помнишь, ты говорил мне всегда, еще той жуткой зимой, прикручивая трубы и налаживая электричество, что самые лучшие спутники по жизни – архитекторы. В них есть сила, в них есть умение строить и строить качественно. Более того, они могут обеспечить достойную жизнь своей спутнице. Помнишь, ты говорил?
- Помню, - от твоих губ мгновенно отлила кровь. – Я говорил… но я имел в виду другое…
- Другое? Что же?
- Неважно… неважно… - мой Герой будто бы овладел собой и даже выпил несколько глотков вина. – Ты скажи мне вот что – ты любишь его? Архитектора этого.
- М… не знаю… Мне кажется, он влюблен. И… ну я не могу дольше жить одна… Мне хочется детей, банального семейного счастья. Мне хочется уже рутины, а не вечной романтики, представляешь? Я даже – впервые за много лет – допустила в себя мысль о продаже Флигеля. Или сдаче его в аренду…
- Что?
- Когда-нибудь молодость закончится и этот фотомодельный бизнес от случая к случаю - тоже. Мне нужно учиться чему-то кроме французского языка. Искать нормальную работу или …или нормального спутника жизни, понимаешь?
- Но как же?....
С Героем начало твориться что-то непонятное. Лицо его совершенно побелело, будто какой-то шутник-гример решил превратить моего Героя в Пьеро. Губы задрожали, а небо расплылось слезами.
- Тем более он – архитектор! Как ты и хотел, Герой! – произношу я, надеясь, что этот аргумент приведет тебя в чувство, вернет тебя ко мне, а румянец – твоим щекам. Но результат - совершенно обратный. Приложив руку к груди, ты медленно, как в вязком предутреннем кошмаре, клонишься на бок… слезы градом катятся из твоих глаз.
- Я – твой архитектор, разве ты не понимаешь? Я!!! Разве ты не чувствуешь, что я – твой архитектор… Как же больно… Как больно … Мои раны! Сердце… как болит…
И тут мне становится по-настоящему страшно.
У каждого своя партия в жизни. Кто-то играет капризных кисейных барышень, кто-то Героев, кто-то «крутых парней». Когда я поняла, что ты – Герой безо всяких масок, грима и сценария, написанного кем-то, я приняла это как данность.
- Ты просто чудо.
- Почему?
- Потому что я больше не знаю таких людей.
- В принципе, ты права. Я – чудо. Ты столкнулась с редким, удивительным и очень благородным человеком. С личностью!
- Аккуратнее, нос не повреди! – смеюсь я.
- Что?
- Ты мой скромный Герой. От скромности, а также от осознания собственной удивителности, редкости и благородства твой носик ползет вверх. Не попорть мне свежепобеленный потолок. А себе – носик.
- Вечно ты шутишь! – нахмуриваешь брови ты, но я знаю, что ты никогда не сердишься на меня долго. Ты – действительно редкий, бесценный бриллиант в скромной коллекции близких мне людей. И пусть тебя не оскорбляет «коллекция», ведь все, что редко – необходимо собрать, спрятать, аккуратно обращаться и делать что угодно, чтобы оно сохранилось в первозданном виде. Я дорожу тобой.
---
- …перевяжи… - твой голос еле слышен, а я до сих пор не знаю, как тебе помочь. Третий день ты лежишь у меня дома в полубессознательном состоянии. Еще вчера я вызвала врача, но он только развел руками:
- Что ж... ее здоровье идеально. В сердце ни одного лишнего звука, пульс в пределах нормы, температура в порядке… Правда, не могу понять, как объяснить ледяной холод рук и лба – ведь общая температура нормальная, - трет лоб эскулап. Я сочувствую ему – время позднее, уже девять вечера. Оказывается, в городе (а Флигель я считаю отдельным государством, не городом) народ валится от гриппа, и бедный доктор проводит по двенадцать часов на ногах.
- Это не грипп. Это психосоматика, - выносит он наконец вердикт.
- Что?
- Внутренние переживания. Медицинский термин психосоматика на нормальном человеческом языке означает «связь души и тела». По-латыни psichoe - душа, soma – тело. Если у восприимчивых и склонных к интравертности людей страдает душа, весьма частыми являются симптомы переноса страданий на тело.
- Но что мне делать?
- Искать причины…
- Доктор, - осторожно произношу я. – У нее не может быть кровопотери?
Он смотрит на меня как на умалишенную, и в голове всплывает (вовсе некстати) прозвище, выданное мне окрестными жителями: «городская сумасшедшая».
- Где Вы видите тут кровь?
- Ее нет… но если психосоматика…. Если она думает, что истекает кровью, может она ее терять?
- Милая дама, не морочьте мне голову, пожалуйста. Я двенадцать часов на ногах и, мне кажется, уже тоже скоро буду страдать от разных психосоматических штук... Ищите причины в реальной жизни, - просит пощады доктор и скоропостижно ретируется, прописав напоследок какие-то дурацкие витамины и ванночки с хвойной настойкой. Я знаю, что ни одно из этих средств тебе не поможет.
- Тебе нужно поесть, хорошая моя, милая. Ну пожалуйста. Давай я сварю тебе бульон… Давай я принесу тебе чаю с молоком и большим куском свежей булки? Пожалуйста…
Ты лежишь на спине и глаза твои смотрят в потолок. Мне невыносимо видеть их тусклую серость. Куда делся голубой, небесный цвет?
В глубине дома трезвонит телефон. Его звук будто бы разбивает мое оцепенение и, потрогав еще раз твой лоб («такой же ледяной»), я иду отвечать на звонок.
Звонит архитектор, тот, упоминание о котором и ввергло тебя туда, где ты находишься последние три дня. Где ты, мой герой? Где ты. Где…
Вполне естественным было отказаться от переезда. Во всяком случае, в ближайшее время.
- Понимаешь, у меня на руках подруга. Ей очень плохо.
- Что такое? Может быть, помочь чем-то?
- Нет. Это психосоматика, - применяю я новое слово.
- Дело серьезное. Наркоманка что ли? – неприязненно интересуется архитектор - холеный молодой человек, которому светит ослепительная карьера под началом "истинно русского" креативщика монстроподобных скульптур в сердце Москвы, господина Ц. Он словно бы отшатывается вокально от меня и как-то сразу перестает быть и вполовину привлекательным.
- Нет. Я не могу сейчас говорить. Позвоню тебе потом, - чеканю я и вешаю трубку.
«Наркоманка. Нет, ну надо же!!! Почему у нас любые движения души со скоростью выше принятой среднестатистической обязательно вызывают негативные ассоциации?» Понятное дело, на вопрос мне никто не отвечает. Я ставлю вариться куриный бульон – вдруг ты все же захочешь? – и возвращаюсь к тебе. Белизна твоего лица может соперничать с цветом снега, которым был полон мой дворик в февраль нашего знакомства. Дыхание едва слышно, но даже беззвучно пересохший пергамент твоих губ произносит только одно:
- …перевяжи…
Я не знаю, как можно перевязать рану, которой не видно глазом. Я не знаю, как убрать симптомы, которые я чувствую своим сердцем. Я словно слышу каждое биение, каждое слабое «тук» твоего сердца, и оно отдается у меня в груди гулкой болью. Пошли третьи сутки, как ты не спишь. Ты всегда смотришь в потолок, порой концентрируй взгляд на мне, собирая его словно безнадежно рассыпанные шарики ртути, и просишь перевязать тебе раны…
- Пожалуйста, хорошая моя… Вернись ко мне. Я никуда не еду. Я остаюсь с тобой. Я буду ждать, пока ты выздоровеешь. Я вообще не понимаю, как мне пришло в голову куда-то ехать…
Лоб у тебя такой же ледяной. По виску течет капля пота, и я не представляю, как бы это мог объяснить вчерашний доктор. Ледяной лоб и горячий пот… Бессознательное состояние и трезвость взгляда.
- Пожалуйста, не уходи от меня. Я никогда тебя не брошу.
Я произношу эти слова, и тут мне все становится понятным. Мама-мамочка...
- Ты – мой архитектор. Я поняла, Герой. Ты – тот человек, о котором говорила мама. И как я могла не заметить… Ты – для меня.
Я откидываю одеяло, под которым ты все равно холоднее льда, холоднее воды с лимоном… Пятно на рубашке ярко-красное, оно так контрастирует с белизной ткани и твоей кожи, что кажется чем-то нереальным. Я расстегиваю пуговку, которая держит воротник рубашки, за ней еще одну, еще… В моих жестах нет ни грамма эротики. Ее нет и тогда, когда я откидываю волосы за плечи и наклоняюсь, чтобы поцеловать тебя в грудь. Даже не в грудь, а чуть-чуть ниже, туда, где по всем законам анатомии должно быть твое сердце.
---
Спросите меня, верю ли я в чудо? Я затруднюсь с ответом. Я мало видела чудес в жизни, но кое-кто считает, что то, как я живу, само по себе чудо. Пусть люди говорят, я не задумываюсь над этим. Я живу так, как жила моя мама, как жила моя бабушка. Флигель всегда был и останется нашим, моим… Пусть сегодня он выглядит куда более новым, нежели двадцать лет назад, за это спасибо Герою. Но как бы он не выглядел – это наш Флигель. В нем моя жизнь. В нем мое прошлое и – если повезет – будущее.
Незаметно для самой себя я начинаю плакать. Я понимаю это, когда чувствую горячие капли на щеках. Я прижимаюсь к тебе щекой, я покрываю поцелуями твое тело – такое легкое, такое худое, что в голову мгновенно приходит сравнение с колибри. «Вот ты посмеешься, когда я расскажу тебе про колибри»…
Я никогда не задумывалась, где заканчивается чудо, и где начинается то, что мы делаем своими руками. Я не хочу делать этого и сейчас.
- Принцесса, - произносишь ты, и все встает на свои места. – Принцесса спасла своего Героя…
- Ты вернулась…
- Я же твой Герой. Как я могу не вернуться, если тебе это нужно?
Я верю и не верю.
Твой румянец снова на щеках, волшебным образом кожа теплеет, а небо глаз проясняется, вновь обретая безмятежный цвет.
- Я никогда не думала, - произношу наконец я, - что это ты.
- Почему?
- Но ты же женщина, Герой….
- К черту стереотипы, - фыркает Герой. – На них далеко не уедешь! Кстати, как насчет куриного бульона?
И я радостно бросаюсь к плитке, где уже закипела курица, где я смогу приготовить такое простое и такое чудодейственное зелья для своего Герой – куриный бульон. А потом ты встанешь, и мы выйдем в садик, где нас заждались два плетеных кресла. Ты сядешь, перед этим, накинув на мои плечи апельсиновый плед, и, немного помолчав, скажешь:
- Теперь я не буду разглядывать твои ладони.
- Почему? – мне чуточку обидно, хотя я догадываюсь о том, что ты скажешь в ответ.
- Теперь я буду их только целовать, только прижимать к щекам или еще куда-нибудь к телу, куда ты сама захочешь их прижать. А разглядывать больше не нужно.
- Почему?
- Ты наконец все увидела, милая, - говоришь мне ты и облегченно выдыхаешь. МОрщинки больше не терзают твой лоб, а глаза как и прежде ясны и блестящи. И я понимаю, что и правда – вижу.
---
Герой навсегда останется со мной во Флигеле. Флигель, как и я, будет любить его, потому что Герой – чуткий, необычный человек, знающий, что нужно мне и Дому для счастья. А мы с домом будем рядом с Героем – поддержкой, слушателями, рассказчиками, любимыми и любящими. Потихонечку я учусь быть архитектором, я строю нашу с Героем жизнь.. Мы вместе ее строим, добавляя туда в разных пропорциях все, перечисленное выше. Потому что без этого простого набора ни один Герой долго не протянет. Истина…
Дана
03.09.2007