III
ГОРОД ВОСКРЕШЕНИЯ МЕРТВЫХ
– Герберт! Великий Боже! Возможно ли это?
– Да, мое имя Герберт. Мне думается, я узнаю ваше лицо, но я не могу вспомнить вашего имени. Моя память очень странная.
– Ты не припоминаешь Вилльерса Уэдхэма?
– Да, так и есть. Умоляю о прощении, Вилльерс, никогда не думал, что буду умолять о прощении своего старого друга по колледжу. Спокойной ночи.
– Мой дорогой собрат, не стоит торопиться. Моя квартира неподалеку, но мы сейчас не пойдем туда. Предлагаю сначала совершить небольшую прогулку по Шафтсбери авеню. Но как, скажи на милость, ты очутился здесь, Герберт?
– Это длинная история, Вилльерс, и очень странная, но ты можешь послушать ее, если есть желание.
– Давай, начинай. Я, пожалуй, возьму тебя под руку, ты выглядишь не очень решительным.
Разношерстная пара медленно фланировала по Руперт стрит: один в грязной, выглядевшей зловеще, ветоши, и другой, одетый как типичный горожанин, но отделка на его одежде из глянца выдавала в нем преуспевающего щеголя. Вилльерс возник на улице, выходя из своего ресторана, после превосходного обеда из множества блюд, помогая себе, снискавшей доверие, бутылочкой Кьянти. И этот кадр был хорошо запечатлен его памятью, которая у него была почти хроникальной. Выходя, он задержался на мгновение у входа в ресторан, всматриваясь вокруг в тускло освещенную улицу, в поисках таинственных происшествий, или кого-нибудь персонажа, какими изобиловал каждый квартал улиц Лондона, в любое время дня и ночи. Вилльерс гордился собой, как практикующий исследователь жизни мрачных лабиринтов и закоулков Лондона, и в этом преследовании убогости, он проявлял завидное прилежание, находя это занятие достойным для себя и более серьезным. Таким образом, стоя у фонарного столба и обозревая прохожих с нескрываемым любопытством, со знанием дела разбираясь в тех, кто систематически не обедает дома, всем своим видом провозглашая только что родившуюся в его голове формулу: «Лондон зовется городом неожиданных встреч, и более того, это город Воскрешения мертвых», как в тот момент его размышления были прерваны скулящим жалким существом, тронувшим его за локоть, умоляя подать ему милостыню. Он обернулся с некоторым раздражением, вызванным внезапным шоком, при столкновении с доказательством, закрепляющим его вольные фантазии. Существо, скрывавшее от него свое лицо, обезображенное нищетой и позором, едва прикрытое засаленной грубой ветошью, оказалось его старым другом Чарльзом Гербертом, с которым он в былые дни учился вместе в университете, и с которым он был весел и мудр двенадцать семестров кряду. Различный род занятий и разность интересов, прервали их дружбу, и это случилось шесть лет тому назад, с тех пор Вилльерс не видел Герберта. И теперь он смотрел на это падение человека с болью и тревогой, но и некоторое любопытство подталкивало его поскорее узнать про те печальные обстоятельства, которые довели его друга до такого жалкого состояния. Свое чувство сострадания Вилльерс приправил любительским интересом ко всему таинственному, и в душе поздравил себя с таким замечательным развлечением после посещения ресторана в виде ненавязчивой спекуляции.
Какое-то время они шли молча и многие прохожие не лишали себя удовольствия обернуться им в след, чтобы посмотреть на непривычный спектакль, в котором хорошо одетый господин любезно вел под руку, бес сомнения, нищего попрошайку, замечая это, Вилльярс, тем не менее, прокладывал свой путь по мрачноватым улицам Сохо. Наконец, он повторил свой вопрос.
– Как такое могло произойти, Герберт? Я всегда полагал, что ты сделаешь себе карьеру, заняв прекрасный пост в Дорсетшире. Или твой отец лишил тебя наследства? Конечно, нет.
– Нет, Вилльерс, я принял все, что оставил мне мой бедный отец после своей кончины, он умер через год после того, как я окончил Оксфорд. Он был очень добр ко мне, и я искренне скорблю по нему. Но ведь ты знаешь, что значит быть молодым, спустя несколько месяцев я прибыл в город и был принят в приличном обществе. Разумеется, у меня были великолепные рекомендации, и я смог устроиться лучшим образом, наслаждаясь беззаботным образом жизни. Немного играл на бегах, но конечно, никогда по крупному, и даже несколько ставок, сделанных мною, привели меня к выигрышу – всего несколько фунтов, ты знаешь, этого достаточно, чтобы купить сигары и сделать себе разные мелкие удовольствия. Но переворот в моей судьбе произошел во время моего второго сезона, что я вращался в обществе. Ты, конечно, слышал о моей женитьбе?
– Нет, я никогда об этом ничего не слышал.
– Да, Вилльерс, я женился. Однажды в доме своих хороших знакомых я встретил самую прекрасную девушку на свете и весьма таинственной притягательности. Я не могу сказать тебе ее возраст, для меня это до сих пор загадка, но, насколько я могу судить, думаю, ей должно было быть около девятнадцати, когда я с ней повстречался. Мои друзья познакомились с ней во Флоренции. Она рассказала им, что она сирота, что ее отец англичанин, а мать итальянка, и она очаровала моих друзей так же, как очаровала и меня. Это произошло на одной из вечеринок, когда я увидел ее в первый раз. Я стоял у двери, беседуя с одним из друзей, как вдруг, сквозь шум голосов я услышал голос, который, казалось, проникал в самое сердце. Она пела какую-то итальянскую песню. Я был представлен ей в тот же вечер, а через три месяца мы поженились с Хэлен. Вилльерс, эта женщина, если ее можно назвать женщиной, развратила мою душу. В нашу первую брачную ночь я сидел в ее спальне, в отеле, и слушал то, что она мне говорила. Она сидела на кровати, а я слушал, как она говорила мне своим чарующим голосом, говорила мне о таких вещах, о которых я даже сейчас не решился бы говорить шепотом в самую черную ночь, хотя мне всякого довелось повидать на своем веку. Ты, Вилльерс, может быть думаешь, что ты знаешь жизнь и Лондон, и что происходит днем и ночью в этом ужасном городе, на это я могу возразить тебе. Может, ты и слышал о каких-то ужасах, но говорю тебе, что ты и понятия не имеешь о том, что знаю я. Ни в каких твоих самых фантастических и извращенных фантазиях ты никогда не сможешь вообразить себе даже тени того, что довелось услышать и увидеть мне. Да, представь, и видеть тоже. Мне довелось видеть такие невероятные ужасы, что даже я сам порой останавливаюсь посередине улицы и спрашиваю сам себя, возможно ли человеку вообще жить со всем этим. За год, Вилльерс, мои тело и душа были обращены в руины, и тело, и душа.
– Но твоя собственность, Герберт? Ведь у тебя была земля в Дорсете.
– Я продал всё и поля, и леса, дорогой мне старый дом – всё.
– А деньги?
– Она забрала всё от меня.
– И затем бросила тебя?
– Да, она исчезла в одну ночь. Я не знаю, как она это сделала, но я уверен, что если я увижу ее снова, это убило бы меня. Остальная часть моего рассказа не такая интересная – убожество, страдания – вот и всё. Ты можешь подумать, Вилльерс, что я рассказал тебе свою историю, нарочито всё преувеличивая, для пущего эффекта, но поверь, я не рассказал тебе и половины из того, что было. Я, конечно, мог бы поведать тебе о вещах, которые убедили бы тебя, но, боюсь, что после моего рассказа ты больше никогда не будешь знать счастливых дней. Тебе пришлось бы провести остаток своей жизни так же, как провожу их я, тебя всегда преследовал бы один и тот же человек – человек, который видел ад.
Вилльерс привел несчастного к себе домой и дал ему еду. Герберт ел мало и практически не притронулся к бокалу вина, поставленного перед ним. Он сидел угрюмый и молчаливый перед огнем камина и, казалось, получил большее облегчение, когда Вилльерс отпустил его, дав ему с собой небольшой подарок и немного денег.
– Кстати, Герберт – спросил Вилльерс, когда они были уже у двери – как звали твою жену? Ты, кажется, называл имя Хэлен. Хэлен?
– Имя, которое она носила, когда я ее повстречал, было Хэлен Воган, но какое было ее настоящее имя, я сказать не могу. Я не думаю, что у нее вообще есть имя. Нет, нет, не в этом смысле. Только люди могут иметь имена, Вилльерс, извини, я не могу тебе сказать больше. Прощай, да, я больше не буду просить тебя о помощи, если увижу другой способ помочь себе. Спокойной ночи.
Человек вышел в пропитанную горечью ночь, и Вилльерс вернулся к теплу своего пылающего камина. В Герберте было что-то, что его невыразимо потрясло. Нет, не его рваная одежда, ни прочие знаки нищеты, которые отразились на его лице, а какой-то неопределенный ужас, обволакивавший всего его, подобно туману. Он осознавал, что он и сам, в каком-то смысле, стал причастен к этой женщине, которая извратила и его тело, и его душу. И Вилльерс почувствовал, что этот человек, с которым он когда-то дружил, был всего лишь актером в сцене зла, заслоняющей собой силу слов. Его рассказ не нуждался в подтверждении: он сам являлся олицетворением своего доказательства. Эта история заинтересовала Вилльерса, и он задумался над тем, что услышал, и его удивило – слышал ли он ее с начала или с конца. Нет – подумал он – конечно не с конца, скорее всего, с начала. В данном случае это смахивает на русскую матрешку: ты открываешь их одну за другой и находишь, что каждая последующая выполнена искуснее предыдущей. Должно быть, бедный Герберт представляет собой одну из самых внешних матрешек и более странные вещи еще впереди.
Вилльерс никак не мог выкинуть из своей головы Герберта и его историю, которая, казалось, росла в своих диких образах, как надвигающаяся ночь. Огонь в камине начал затухать, и холодный ночной воздух начал вползать в комнату. Вилльерс встал и через плечо оглядел комнату, ощущая легкий озноб в теле, он отправился в постель.
Несколько дней спустя он увидел в своем клубе хорошо знакомого ему джентльмена по имени Остин, который был знаменит своими знаниями интимной жизни Лондона, причем, как ее мрачной, так и яркой стороны. Вилльерса все еще переполняли чувства, сохранившиеся от встречи в Сохо и, подумав, что, возможно, Остин сможет пролить некоторый свет на историю Герберта, после ничего не значащего разговора, он неожиданно спросил:
– Тебе не случалось знать что-нибудь о человеке по имени Герберт – Чарльз Герберт?
Остин тут же обернулся и взглянул на Вилльерса с некоторым удивленим.
– Чарльз Герберт? Тебе не доводилось жить в городе три года тому назад? Нет. И ты ничего не слышали о происшествии на Поль-стрит? Этот случай произвел огромную сенсацию в свое время.
– И что это было за происшествие?
– Ну, в общем, один джентльмен, человек весьма состоятельный был обнаружен мертвым, даже, можно сказать, уже окоченевшим, неподалеку от одного дама на Поль-стрит в районе Тоттенхэм Корт Роуд. Конечно, то, что труп так долго пролежал, полицейских ни сколько не удивило, если вам случалось не ложиться всю ночь, и в ваших окнах все это время горел свет, то констебль обязательно позвонит в ваш колоколец, но если вам случилось лежать мертвым на улице, то вас не побеспокоят. В данном случае, впрочем, как и во многих других, тревогу поднял какой-то бродяга. Я не имею в виду, что он был бродягой по своему общественному положению, или из государственной ночлежки для бродяг. Нет, это был джентльмен, который занимался, или, точнее, получал удовольствие, или и то, и другое, одним словом, улицы Лондона в пять часов утра служили ему сценой, на которой всякий раз разыгрывался какой-нибудь спектакль. Этот индивидуал, как он выразился, «Шел Домой», хотя такие, как правило, не появляются откуда-нибудь и не идут куда-то конкретно, тем не менее, ему случилось проходить именно по Поль-стрит между четырьмя и пятью часами утра. То одно, то другое попадалось ему на глаза, пока его внимание не привлек дом под номером 20. Он сказал, что никогда раньше не видел дома такой неприятной наружности, и, тем не менее, он обшарил глазами участок возле него, и был чрезвычайно удивлен, обнаружив мужчину, лежащего на камнях лестницы, с конечностями разбросанными в беспорядке, и лицом обращенным вверх. Первое, о чем подумал наш джентльмен, что лицо покойника выглядит странно ужасно, и поэтому он поторопился разыскать ближайшего полисмена. Вначале констебль отнесся к этому легкомысленно, подозревая, что речь идет о дружеской попойке, однако, он пошел взглянуть, в чем там дело, и после того, как внимательно рассмотрел лицо лежащего мужчины, его тон переменился довольно быстро. Ранняя пташка, сумевшая отыскать этого жирного червя, был отправлен за доктором, а полисмен стал звонить в дверь того дома до тех пор, пока, неряшливо выглядевшая спросонья, девушка-служанка не спустилась вниз и не открыла дверь, чтобы узнать, что случилось. Констебль указал горничной на участок перед домом, на котором лежал труп, и та, увидев его, закричала так громко, что разбудила всю улицу, но после сказала, что совсем не знает этого мужчину, никогда не видела его в их доме и тому подобное. Между тем, оригинальный первооткрыватель вернулся с врачом, и все последующее действие происходило уже на участке перед домом. Ворота были открыты, и весь квартет стал осторожно приближаться к ступенькам лестницы, на которых лежал покойный. Для доктора этот случай не представлял трудный экзамен, осмотрев тело, он сказал, что бедняга умер несколько часов тому назад, и затем дело стало приобретать интересный оборот. Покойник не был ограблен, и в одном из его карманов были найдены документы, выявлявшие в нем человека родовитого, состоятельного, представителя элиты общества и, насколько было известно, не имевшего врагов. Я не называю его имени, Вилльерс, потому как это ровным счетом не имеет к этой истории никакого значения, и еще потому, что не хорошо поминать мертвых, тем более, если они никак не связаны с живыми. Следующий курьезный момент заключался в том, что врач не мог установить точную причину смерти. Были обнаружены некоторые ушибы на его плечах, но они были столь незначительны, что выглядели, как если бы плечом, скажем, с силой задели кухонную дверь, когда выносили тело из дома, а не так, если бы труп перебросили через перила с улицы, или тащили вниз по ступенькам лестницы. К позитивным моментам можно было отнести то, что никаких других следов насилия обнаружено не было, конечно, если не считать саму смерть, да и при вскрытии не было обнаружено никаких следов яда. Разумеется, полиция хотела знать все о людях, проживающих в доме номер 20, и здесь снова, как мне удалось узнать из частых источников, вскрылись один или два других весьма курьезных момента. Выяснилось, что жильцами дома были мистер Чарльз Герберт с супругой. Он, как оказалось, был землевладельцем, хотя эта новость поразила многих, поскольку Поль-стрит было не самое лучшее место для помещика дворянина. А что касается миссис Герберт, то никто, кажется, не знал ни кто она, ни, что из себя представляет, и, между нами, я потом с головой погрузился в эту историю, и обнаружил их в довольно странной воде. Конечно, в полиции они оба отрицали, что им что-то известно о погибшем, и при отсутствии каких-либо доказательств против них, они были отпущены. Но все-таки в них было что-то весьма подозрительное. Несмотря на то, что на часах было между пятью и шестью часами утра, собралась большая толпа народа, и когда тело увозили, то некоторые соседи побежали за повозкой с телом, чтобы узнать продолжение этой истории. Оставшиеся же были достаточно свободны в своих комментариях, дабы всё уже было оплачено по счетам, и от них исходило то, что дом номер 20 по Поль-стрит был с дурным душком. Детектив пытался приобщить эти слухи к неким неопровержимым, фундаментальным фактам, но не мог хоть за что-нибудь толком зацепиться. Люди качали головами, поднимали удивленно брови, и высказывались о том, что эти Герберты довольно чудаковатые, никто их не видел, не был у них дома и так далее, в общем, не было ничего существенного. Власти, придерживаясь некоторой морали, склонялись к тому, что этот человек встретил свою смерть в том, или ином случае в доме, и затем был выброшен через кухонную дверь, но они никак не могли доказать это, а отсутствие каких-либо следов насилия или яда, делали их беспомощными. Странный случай, не правда ли? Но, как ни странно, в этом есть нечто большее, чего я не рассказал вам. Я случайно узнал от одного доктора, который консультировал относительно причины смерти, и спустя некоторое время после следствия я встретился с ним, и спросил его об этом. «Скажите мне, заключение врачей действительно может означать» – сказал я – «что вы были в недоумении по поводу причины, и что вы в самом деле не знаете, как умер тот человек?» «Извините меня – ответил он – я прекрасно знаю причину смерти. Это была в чистом виде смерть от страха, полнейшего ужасного кошмара. Я никогда не видел в течении всей моей практики, чтобы черты лица были так отвратительно искажены, там я заглянул в лицо духа смерти.» Обычно доктор всегда был довольно прохладен с клиентами, и определенная внутренняя сила в его облике сломила меня, поэтому ничего больше я от него узнать не смог. Я полагаю, что Судебные власти не стали преследовать Гербертов по обвинению в том, что они напугали человека до смерти в силу того, что ничего не могли доказать, во всяком случае, ничего такого не было, и этот случай выбросили из головы. А ты случайно ничего не знаете о Герберте?
– Ну, в общем – ответил Вилльерс – это мой старый друг, мы дружим с колледжа.
– Да что ты говоришь! А его жену ты когда-нибудь видел?
– Нет, никогда не доводилось. Уже прошло много лет, как я потерял его из виду.
– Странно, не правда ли? Проститься с человеком у ворот колледжа, или в Паддингтоне, годы не видеться с ним, и затем обнаружить его на вершине популярности в таком нечистом деле. Но мне больше интересна миссис Герберт, люди рассказывают о ней невероятные вещи.
– И что именно?
– Ну, я даже не знаю, как тебе и рассказать о ней. Все, кто ее видел в полицейском участке, в один голос заявляли, что она была необыкновенно красивой женщиной, и в то же время в ней было что-то отталкивающее, с чем они никогда не сталкивались. Я разговаривал с одним человеком, кто видел ее, и уверяю вас, он определенно содрогнулся, как только попытался описать мне эту женщину, но сам так и не смог мне объяснить причину своей оторопи. Она, как представляется, является большой загадкой, и, я уверен, что если бы хоть один покойник мог бы рассказывать сказки, то он рассказал бы что-нибудь необычайно страшное в этом духе. И здесь ты снова сталкиваешься с другой головоломкой. Казалось бы, как мог оказаться такой уважаемый джентльмен как мистер Бланк (мы будем звать его так, если ты не возражаешь) в таком очень подозрительном месте как дом номер 20? Это во всех отношениях очень странный случай, не так ли?
– Это случай, Остин, действительно, из ряда вон. Я, признаться, и не думал, когда спрашивал тебя о моем старом друге, что получу такой сильный удар, словно молотом по наковальне. Однако, я должен оставить тебя, прощай.
Вилльерс вышел на улицу, размышляя о матрешках – эта оказалась, действительно, выполнена с причудливым мастерством.
(продолжение следует)