В летнем парке после вчерашнего дождя так сладко и душно пахло травами и цветами, что у посетителей кружились головы, и они садились на многочисленные лавочки,
как птицы на провода.
Одни сели – а другие тут же поднялись и вступили в хаотическое движение, выбирая из сотен дорог и дорожек одну только им известную.
Вот снова кто-то вышел из колонны движущихся в разных направлениях людей и сел, остановив время движения и включив время размышлений.
Лавочек было много…
На одной из них сидела молодая женщина с книгой в руках. Петров присел, испросив разрешения, рядом.
Женщина, не поднимая глаз, разрешила и снова углубилась в чтение.
Петров, привлеченный особенным тембром голоса, незаметно оглядел ее: симпатичная блондинка с тонкими чертами лица…
Ножкой, перекинутой через другую, она покачивала туфельку, слегка спавшую с пяточки.
Узконосая черная лаковая туфелька, стекая со ступни, заканчивалась невысоким тонюсеньким
каблучком.
Вот этот каблучок и качался как маятник туда-сюда, туда-сюда…
Петров как завороженный смотрел на блестящий каблучок с маленькой золотой подбоечкой, и некоторое время не мог пошевелиться.
Он даже забыл, куда он шел, прежде чем сел на лавочку. Туда-сюда, туда-сюда…
Наконец, Петров скользнул глазами вверх по ножке, на которую эта качающаяся туфелька была надета, по коленке, от которой начиналось это незамысловатое движение; поднялся глазами по легкой юбочке, складками изогнутой на бедрах, оглядел
руки, положенные на колени и нежно держащие книгу.
Затем Петров высмотрел небольшую грудку, выпирающую из тонкой свободной блузочки, и остановился на розовой шейке.
Голубая венка ритмично, в такт туфельке, билась сквозь прозрачную кожу: туда-сюда! Туда-сюда!..
И вот это беззащитное сокровище сидело в опасной близости от Петрова, а он, после
полугодового разрыва с супругой, уже больше не мог переносить ни минуты одиночества.
– Простите за любопытство, что это за интересная книга, которую можно читать в такую
жару? – Петров на выдохе выпалил скороговоркой фразу, несколько раз повторенную про себя, чтоб не сбиться.
Женщина подняла глаза и спокойно сказала:
– Не помню. Читаю-читаю, а не улавливаю. Уже час как пытаюсь читать… – голос у нее был
мягкий, идущий откуда-то из глубин хрупкой груди.
Обрадованный Петров схватил ниточку разговора:
– Да что ж заставляет вас так мучиться: экзамены, зачет, собеседование, жажда знаний?.. Петров был готов продолжить разговор в любом из вариантов.
Женщина слегка улыбнулась:
– Да нет, сына отвела в кинотеатр – теперь жду окончания сеанса…
– А с ним почему не пошли?
Теперь она сообщила, что этот фильм уже видела, а второй раз смотреть не находит сил, да и к самостоятельности хочет сынишку приучить.
Разговор завязался, и в полчаса, остававшиеся до конца фильма, Петров честно рассказал, что он приехал из Туапсе в командировку, сам офицер ПВО, живет здесь, в пригороде, с мамой и очень-очень рад встрече.
Аля, как представилась незнакомка, недавно получила двухкомнатную квартиру и давно жила вдвоем с сыном.
Встретив семилетнего мальчугана из кинотеатра, они пошли рядом, плечо к плечу, в одну сторону – к Алевтине.
В отражении витрин Аля видела, до чего же она стройна рядом с этим крепким высоким мужчиной, как непривычно хорошо она идет, как будто с мужем и их сыночком.
Возможно, исполнится бабушкино предсказание, что и на нее найдется охотник.
Она искоса поглядывала на этого «охотника», не веря себе.
Говорили о только что просмотренном ребенком фильме, об отечественном кинематографе, о
советской армии и ее доблестных офицерах.
Алевтине было все равно, о чем говорить, лишь бы этот мужчина поворачивался к ней лицом, и все видели, что он говорит именно с ней…
Сообразив, что он все-таки идет в гости, Петров забежал в магазин и вынес оттуда пакет с коробкой шоколадных конфет и бутылкой полусладкого вина.
Наскоро накрыв стол, Аля усадила «мальчиков» ужинать, с радостным удивлением оглядывая и накрытый стол, и заполненные стулья, и широкоплечую фигуру Петрова. Небольшая кухня стала казаться приятно тесноватой.
Оглядев наметанным мужским глазом квартиру, Петров с удовлетворением определил по капающим кранам полное отсутствие мужчины в доме.
Он с неодобрением хмыкнул, подтягивая крепкой мужской рукой кран. Хозяйка виновато развела руками – не успевает, мол, с хозяйством.
Алевтина внимала его рокочущему голосу, не вникая в смысл сказанного.
А капитан Петров рассказывал об офицерских буднях в курортном городе Туапсе, где он служил замполитом и занимался нравственным воспитанием солдат.
Петров вспоминал о соревнованиях по плаванью, где он победил в заплыве на два километра,
о своих публикациях в военном журнале и вообще о своем небольшом литературном даровании, а также о своей прирожденной хозяйственности, теоретически развитой в некоторых
вопросах с помощью сверхсрочников-западноукраинцев.
Эти мужики, проходившие сверхсрочную службу в части, успевали и служить, и кроликов
разводить, а некоторые и свиней ухитрялись в городке выкармливать, устраивая поросят в гараже.
Но Петров освещал проблемы военного фермерства от первого лица.
Сказал, глянул на Алевтину – и аж себе сам понравился: до чего же он, оказывается, еще бравый мужик!..
Дело близилось к ночи. Алевтина уложила мальчика, а сама, переменив приборы, поставила
чайник на газ, порылась, нашла припрятанную и почему-то забытую шоколадку – поломала, раскрыла плитку, сверху положила оставшиеся конфеты из коробки…
Ей хотелось праздника…
Сегодня был хороший день, теплый, летний, у них так свободно вязался разговор...
Поставила свою вишневую наливку, рюмки.
Наливая в чашку свежезаваренный чай, она посмотрела гостю в глаза – он не отвел…
Осмелевший Петров взял ее руку, свободно лежавшую на столе, и прижал к губам – она не отвела.
Постелила Аля гостю в своей комнате, а себе – в комнате сына на кресле-кровати. Пожелали друг другу спокойной ночи, погасили свет.
Петров, накрытый простыней, напряженно соображал, как ему поступить. После женитьбы, прошедшей как у всех людей с ЗАГСом и первой брачной ночью, он других женщин не знал, хотя нравился.
Да и присутствие этих особей с круглыми попками, задрапированными широкими юбками, всегда приводило его в деятельное настроение.
Он громче и веселее разговаривал, мягче наказывал солдат и, приветствуя знакомых гарнизонных дам, всенепременнейше косил глаза на их туфельки.
Вот и сейчас магия широкой юбочки и замысловатой туфельки привела его в этот незнакомый дом. Туфелька… туда-сюда, туда-сюда…
Дома остались жена и две маленькие дочки.
Хотя как сказать, может быть, уже и не жена вовсе – полгода как мамашу вызвала к себе, и с утра до вечера занимаются хозяйством.
То тряпки из угла в угол переносят, то обои клеят, то краской воняют. Житья дома нет, пришлось в казарму перебираться.
Вот так и жил Петров уже шесть долгих месяцев без женской ласки, все служба да служба, за которую платят сущие гроши.
Младшую из своих девчонок он видел в садике, забегая между поездками по делам, а старшую – в школе, приходя к классной руководительнице справиться об учебе.
Петров натянул простыню до подбородка, вспоминая, как в последний раз в городке они встретились с женой – отшатнулся! Не то, что прежняя любовь в сердце дрогнула – нет, испуг, что эта женщина имеет к нему какое-то отношение…
Петров прислушался: из крана все-таки капала вода.
Он негромко кашлянул – из соседней комнаты эхом тоже раздался негромкий кашель, явно не детский. Петров нашарил тапки, вздохнул и пошел, лихорадочно соображая, как он соврет, что спутал дверь кухни и комнаты, разыскивая капающий кран.
В полутемном коридоре он почти натолкнулся на вставшую в ночной рубашке Алевтину, привлеченную ночными шагами…
После внезапной смерти мужа, однокурсника и соседа по студенческому общежитию, она год ходила как помешанная. Спасло появление новорожденного сынишки – Але приходилось в основном без мамочек-нянечек справляться с резвым малышом.
Грузовик, перевозивший студентов с колхозных полей, где они убирали картошку, столкнулся с «пьяным» трактором – в чистом поле, где нет движения транспорта, перекрестков…
А также «скорых», врачей, больниц…
Он умер от кровотечения. Они даже не успели пожениться. Алевтина рожала в день похорон.
Потом устроилась на работу: сутки-трое, бросив институт, затем ушла на стройку – вот, дали квартиру. Еще ни один мужчина не переступал порог этого дома. Петров был первым.
Он показался Алевтине жертвенно преданным великой задаче – служению Родине.
Она представляла его в высоких кожаных сапогах с потными портянками, смертельно усталым, пересекающим Кавказский хребет с группой вооруженных бойцов.
Она снимала бы ему сапоги, упираясь ногой в ножку табуретки, стирала бы ему, рыжеволосому спокойному герою, эти портянки, развешивая их у печи… Наверное, это и есть счастье: ей – ждать и согревать, ему – когда ждут и готовы согреть.
Все остальное – как сложится…
Петров обхватил обеими руками за талию внезапно возникшую в темном коридоре Алевтину и повлек в «свою» комнату, жадно осыпая поцелуями.
Слабея от близкого запаха мужчины, от откровенных прикосновений, Алевтина не сопротивлялась, отдавшись во власть дремавшему столько лет инстинкту.
За много лет одиночества став снова девственницей, она остро и горячо ловила каждое движение и прикосновение.
Ее избранник был нежен и нетороплив.
Он нашептывал горячие слова в ухо, облизывая его, отчего у Алевтины замирало сердце и пробирала сладкая боль; пробравшись под рубашку, горячей рукой оглаживал ее внезапно потвердевшие, прохладные грудочки.
Когда его бедро, наконец, проникло между ног, она аж застонала, всеми клетками изголодавшегося женского организма ощущая, как она хочет этого мужчину, как ее высохшее нутро наполняется живительной влагой и как она, словно оттаявшая после долгой зимы земля, становится готовой к новому посеву…
Утро начали с поцелуев.
Ночью Петров немного боялся предстоящего утра.
Боялся, что наступит раскаяние, осознание своего грехопадения или разочарование. Но…
При живой жене, не разведясь, он, руководитель политической сознательности целой воинской части, коммунист, снова зарылся в это хрупкое тельце, в эти уже знакомые простыни, в эти белые волосы, еще сильнее высветленные белесым утром.
Уже за чаем, немного собою гордясь, Петров величественно принимал из рук покоренной им женщины горячую чашку, свежие бутерброды и ловил ее смущенные, чуть вопросительные взгляды.
Забытое чувство тихого торжества, подобное торжеству охотника, изловившего дичь, подспудно грело ему сердце.
Ему было сейчас наиглубочайшим образом наплевать на далекую жену, не видевшую его по несколько месяцев кряду, замученную бытом и детьми и лишившую его простой человеческой ласки…
Наплевать на товарища полковника, командира части, и на его личное мнение о моральном облике советского офицера, и даже на маму, ждущую его со вчерашнего вечера…
Алевтина, служа своему внезапному мужчине, с недоверием к самой себе оглядывала в утреннем свете его крепкие и – надо же, как трогательно! – веснушчатые плечи, рыжеватые волосы на груди, жилистую шею и пыталась рассмотреть его лицо, так неожиданно ставшее почти родным.
Она пыталась найти в его быстрых взглядах отражение прошедшей ночи, заметить блеск восхищения ею или хотя бы признание обоюдного родства душ.
Петров завел непринужденный разговор о своем хобби: он увлекался коротковолновой связью – и с подробностями стал рассказывать о том, как беседовал с австралийским радистом, а однажды поймал позывные из Индии.
Алевтина, незаметно увлекшись рассказом, забыла о своем намерении высмотреть потайной смысл его взглядов и слов, связанных с прошедшей ночью, отвлеклась и просто радовалась, что ее мужчина такой удачливый и умелый – это же надо, в сотнях радиоволн найти далекую Индию и поговорить с ее представителем…
Проснулся сынишка.
Петров по-мужски с ним поздоровался за руку, напомнил про утренние процедуры и, отправив мальчика в ванную, весело посмотрел на Алю – заметила ли она, как ловко он управляется с пацаном.
Она заметила.
И снова непривычное, тихое щемление в груди от свалившегося на нее счастья на минутку обессилило ее, и она села, улыбаясь сама себе.
Так, в семейных заботах и радостях, прошли два дня.
Они разлучились только в понедельник, когда обоим надо было идти по делам, а сыну – в летний лагерь.
Но вечером все собрались за торжественно накрытым столом: завтра Петров уезжал в свою часть, и до следующей командировки его надо было ждать.
Случайно зашедшая соседка по лестничной клетке познакомилась с «хозяином», и ее тоже весело усадили за стол, где Петров, хохоча, рассказывал армейские истории.
Ночь прошла в прощальных поцелуях и вздохах. Петров, поглаживая нежное плечо Алевтины, шептал ей о скором приезде и о том, что он сделает все возможное, чтобы приехать как можно скорее.
Аля, искренне напуганная его брошенностью и одиночеством там, на чужбине, роняла горючие слезы на его веснушчатое плечо.
Заснули ненадолго. Встали по будильнику.
Попрощались еще раз у лифта – Петров не любил проводов и маханий платочком.
Да и как он мог такое любить, если его никто и никогда не провожал вот так, ловя дыхание, не отнимая рук до последней секунды, неотрывно глядя вслед…
Жена?.. Ни разу. Мать?.. Она уже привыкла к его отъездам и смирилась.
Он уходил, от отчаяния у него сосало под ложечкой, так как он точно знал, что его, капитана с гражданским дипломом техникума, ни за что и никогда не повысят в звании, если он только заикнется о разводе, а у него дети…
Опухшей от слез Але нужно было на работу. Мальчик еще спал.
Лифт закрылся и тронулся. Аля вошла в свою мгновенно опустевшую квартиру и услышала, как звенит тишина…
Потянулись резиновые дни ожидания, которые в отсутствие телефона были невыносимей невыносимого.
Аля села за письмо.
Она сочиняла его все эти тягостные дни, не прекращая диалога с Петровым даже во сне, и весь этот день она посвятила именно письму, благо на работе была тихая шпаклевка стен, а начальник не явился вовсе.
Время от времени Аля откладывала шпатель, срывала перчатку и хваталась за ручку, торопясь записать готовые мысли, оформленные в простые человеческие слова.
Дома долго и не раз переписывала, улыбаясь, черкая, вздыхая и всхлипывая…
Наконец, вложила письмо в конверт и с леденящим ужасом осознала, что у нее даже нет адреса…