Немецкая классика в отечественном ритме

 
             Шахтерская байка: Старый зека, спустя сорок лет отсидки в шахте, выбрался  на поверхность. Над ним чернело бездонное небо полное звезд, вокруг в лунном свете растеклась горная долина. «Господи, сколько тут крепить!» - прошептал пораженный зека.
 


 Шел дождь. Капли текли по стеклу, а за окном мелькали тени, укрытые колпаками разноцветных зонтов. В пустой комнате стоял человек, в потертой кожаной куртке, и сбитых туфлях. Был конец октября, дул холодный северо-восточный ветер.

«Уже пора», - проговорил человек. Он сбежал лестничным маршем, двинул железную перегородку и оказался на улице. К остановке катился мокрый трамвай, у бордюра тарахтело такси, тротуар перегородила хлебная будка.

Человек сунул руки в карманы брюк, побежал улицей в сторону желтого парка. Его серая фигура мелькала среди лысых деревьев, а ветер раскачивал огромные ветви, срывая остатки желтых листьев. Горели огни беспокойного светофора, и люди спешили укрыться в черных подъездах.

Человек бежал узкой улочкой, перепрыгивая лужи, задевая прохожих, но внезапно исчез в низкой двери подвала и застучал ступенями крутого спуска под здание театра.

Электрические лампочки освещали белый неровный свод, пахло теплом, сыростью подопревших продуктов. Вдоль стен громоздились ящики, суетились грузчики. Человек сбросил промокшую куртку, снял с гвоздя тяжелый халат и внезапно замер.

Из концертного зала доносились звуки скрипки. «Сегодня исполняют, Генделя», - припомнил человек. Он ухватился за планки ящика и заспешил ступенями наверх.

Во внутреннем дворе театра пыхтел крытый грузовик. Он легко втолкнул ящик в черное пространство кузова.
« Муку носи», - донесся из пустоты голос экспедитора.

Человек вспомнил день, когда глубоко под землей в промерзшей тайге слушал музыку. С тех пор прошло восемь лет…

…Железная клеть поднялась, и заскрипели засовы. «Проверить шахтерки», - загремел бригадир. Шахтеры принялись проворачивать выключатель фонаря. «Двенадцать человек в клеть, куда, твою мать, лезешь!», - донесся хриплый женский голос на спуске. Прозвенели пять сигналов, и клеть поползла в глубину.

Человек подпрыгивал на месте, ожидая очереди. Давило за пятьдесят, в стоптанных валенках застывали пальцы ног, от людей в ватной робе валил вонючий пар. Все с нетерпением ожидали спуска. Бригадир пробрался к человеку и дернул за рукав: «Наряд в четырнадцатый блок, там проходчик заболел, не зациклуешь – не поставлю смену!». Он молча кивнул фонарем и втиснулся двенадцатым.

Прозвенели пять сигналов, табло засветилось цифрами: 7.9 . Замелькали бревна стволовой крепи, проносились освещенные туннели выработок. Клеть мягко зависла и шахтеры, пряча лица в воротники, заспешили к электровозу.

У бокового штрека с белой табличкой «Заезд № 9» человек выбрался из вагона. Раздавалось шипение в магистрали воздухопровода, и человек слышал звуки скрипки. Они были неясными, едва различимы, и текли из глубины черного штрека.

Он отыскал забой четырнадцатого блока, подвесил сумку с продуктами и принялся настраивать перфоратор. Шипение усиливалось, давление в шлангах росло. Он тяжело поднял перфоратор, упер в стену забоя и двинул рычаг. С грохотом бур начал вращаться, погружаясь в податливое тело руды. Взлетела пыль, задрожал луч фонаря, и человек представил руку дирижера.

Он закрыл глаза и услышал музыку Генделя. «Концерт для виолы и оркестра», - узнал человек. Он слушал музыку, не открывая глаз. Стальное жало плавно погружалось в камень, и молоток уперся в стену забоя. За спиной он почувствовал взгляд…

… Уже стемнело, когда пригруженный грузовик раскачиваясь выехал за ворота. Человек снял халат, повесил на гвоздь, сунул руки в сырые рукава потертой куртки. «Подойди», - раздался голос, и экспедитор захрустел новенькой купюрой, - «завтра придешь».

Человек вышел в переулок, свернул за угол и направился к проспекту. За высоким кованым ограждением блестели черные автомобили. Из театра выходили люди. Человек ухватился за стальные прутья, жадно рассматривая умиротворенные лица. Шел дождь, капли скатывались по мокрым волосам, смешиваясь с мучной пылью. Изо рта клубился пар и человек, волнуясь, часто дышал.

«Гражданин», - услышал он. Человек обернулся и рассмотрел патруль: «Кого выглядываем?». «Мне нравиться, Гендель…», - растерялся он. Тягучий удар резиновой дубинки потряс его тощее тело. Три серые тени навалились откуда-то сверху и на запястьях сомкнулись стальные удавки. Он тихо лежал, прижавшись щекой к мокрому асфальту. Мелкие капли ударяясь, рассыпались в крошечные брызги. Вскоре подъехал железный фургон и его швырнули на грязный пол.

Автомобиль завыл, дернулся, и выкатился на проспект. Двигатель заработал ровно, с протяжным воем, покрышки зашелестели по асфальту, и он услышал звуки скрипки…

… «Я знаю, отец, ты опять наблюдаешь за мной», - проговорил человек, выключив перфоратор. Кругом носилась пыль, и луч фонаря превратился в ослепительно белое облако, за которым чернела тьма. «Ты играл великолепно», - продолжал человек, и безмолвие ледяного штрека вслушивалось в его слова, - «эти бессмертные ноты проникают глубоко, и мне видится огромный зал. Я вижу там тебя. Ты напряженно возвышаешься над сценой и кончиком палочки касаешься звуков. Двадцать четыре шпура, словно нотная тетрадь, я отбурю цикл, так за тактом, я не пропущу ни одного диеза, а ты будешь моим единственным слушателем!»

Человек извлек стальное жало бура из забоя и вдохновенно упер его вновь. Он двинул рычаг, и перфоратор оглушительно загрохотал, неистово вздрагивая всей массой, медленно погружаясь в тело руды …

… «Фамилия, имя, год рождения». Перед ним сидел толстый, с потным лицом майор в милицейской форме. «Где работаешь», - говорил он ледяным тоном, царапая синим стержнем в протоколе. «А это откуда», - майор кивнул на новенькую купюру, - «кого сука обчистил?». «Мне нравится, Гендель», - растерянно отвечал человек. «Васильев», - загудел майор, - «посмотри в сводках, не тот, у кого сняли золотые «Ролекс»? А этого «блюхера» разговорить надо».

Его выпустили несколько часов спустя. Он стоял посреди проспекта, с окровавленным лицом. Капал дождь и алые струйки стекали по затекшим вискам. Человек заковылял улицей проспекта, и капли грязной воды срывались с загнутых носков туфель.

Светились огромные стеклянные витрины, отражая фигуры пешеходов. Навстречу показались двое ездовых в милицейской форме, и он свернул в сторону набережной. Сырое речное дыхание приближалось быстро. Он слышал бьющийся о каменный пирс прибой, а свежий влажный ветер вырвался из-за угла старинного здания. Здесь было мало света, совсем безлюдно. Человек брел вдоль чугунных набережных ограждений, а встревоженные звуки скрипки не покидали его воображение.

Сгустки коричневой пены срывались с крутых гребней, размазывались по мостовой, и мокрый асфальт становился скользким. Среди этой миниатюрной стихии человек представлял себя свободным. В нем возникало подобное чувство немедленно, стоило оказаться за городом.

Но ветер делался пронизывающим, дождь просачивался сквозь одежду, кожу, затекал в потаенные уголки помятого дубинкой организма, и человека потрясал озноб. Он уходил в сырой, неприветливый город, что бы вернуться в знакомый квартал, где в пустой, ободранной комнате он надеялся встретить старость.

На лестничном переходе его дожидался толстый армянин из соседней квартиры.

«Здравствуйте» - проговорил он, учтиво приподняв шляпу. Со дня их встречи прошло не менее полугода и армянин, почему-то, льстиво заглядывал в глаза человека. «Вы избегаете, мне показалось… Я излишне навязчив? Моя научная практика в университете, диссертация, в какой-то степени переплетены с той необыкновенной историей жителя подземелья!». Человек удивленно взвел брови. «Пройдемте к вам, наконец. Я все объясню» - суетился профессор.

Человек отворил дверь, и оба вошли в пустую черную комнату с огромным окном на стене. За стеклом мерцали огни уличных фонарей, блестел серебром асфальт. «У меня нет электричества» - сказал человек.

Профессор загремел бутылками, пустыми стаканами, выкладывая из кожаного портфеля на подоконник.

«Понимаете, современные науки основываются на свободном поиске, движении независимом и непременно в проявлениях личностной сути соискателя. Вы понимаете? Естественное состояние человеческого «Я» данное нам природой необходимо отыскать внутри нас, извлечь, наконец, на поверхность чувство собственного достоинства. В этом залог возрождения русской идеи, путь к формированию русского индивидуализма – предмета невиданного в среде униженных народных масс, доступного прежде аристократам!».
«Но что вам нужно?» - удивился человек.

Кругом профессора распространялся жар, его глаза озарялись в темноте таинственными искрами: « Я не допытываюсь, к чему вы придумали эту странную историю! Кругом полно обыкновенных людей, их мысли поступки, до тошноты предсказуемы, и я в поиске! Уже много лет я ищу человека из народа – вы превратитесь в моего поводыря! Вы родились в подземелье! Представляете, цивилизация своим развращающим дыханием не коснулась вашей души и уже в зрелом возрасте, вы, вполне нормальный человек, остались в естественном состоянии своего русского существа!».
«Я был обыкновенным» - возразил человек.

«Именно! В вашей обыкновенности заключена ценность для моей докторской работы. Давайте выпьем». В темноте загремели стаканы, хлебные крошки посыпались на пол.

«Вы говорили, вашим отцом был каторжник, несчастная мать в тайне родила вас глубоко в шахте. Она выкормила, подняла свое дитя на ноги – удивительная женщина!».
«Я почти не помню её, - отвечал человек. – С последним этапом её вывезли, а отца не видел вовсе, я помню его игру на скрипке».

«Неужели!» - удивлялся профессор.
«Я отыскал однажды, собранный из посылочного ящика инструмент. Смычком была длинная тонкая кость, отец по долгу играл Генделя в пустом темном штреке, а мелодия осталась там. Я сам слышал эти звуки много раз».

«Чудесная история, - искренне восхищался профессор, - а что вы помните о своей жизни?».

Человек молчал. Он смотрел за окно. На его лице прыгали разноцветные огни уличных реклам, и широко раскрытые глаза уставились в стекла витрин, а он не видел ничего перед собой. Его взгляд проникал бесконечно далеко…

… «Я должен тебе сказать, - волновался человек, подолгу откашливая коричневые комки забойной пыли. – Шахту закрывают, насосы в полночь отключат, а уже завтра вода доверху заполнит выработки. Ты должен заявить и подняться наверх!»

Протяжный вой донесся с откатки и лампа фонаря ритмично замигала.
«Вот и все. Нас подымают, последняя клеть» - говорил человек.
И вдруг лицо его озарилось. «Будь здесь», - крикнул он в пустоту темноты и бросился бежать.

У подъема толпились человек десять промерзших шахтеров. «Где тебя черти носят - отымеют всю бригаду!», - заревел бригадир.
«Скорее, - бормотал он, - в шахте человек! Нужно заявить властям!»

Клеть понеслась вверх. Через час человека ввели в актовый зал: «Попробуй только вякнуть чего, будешь дерьмо жрать», - слушал он над собой голос инженера.

За длинным столом сидели бесконечные чиновники государственной комиссии, а лиц за последними столами различить было нельзя.
«Вы утверждаете, что вы сын каторжника и каторжанки? И ваш отец, якобы, до сих пор находится в шахте?» - спросил генеральный прокурор.

Человек утвердительно кивнул головой.

«Как вы могли подобное допустить?!» - обратился прокурор к директору ФСБ.

«Люди занимались укрывательством» - оправдывался тот.

«Это, несомненно, рецидив, - заявил министр внутренних дел, - существо без паспорта, свидетельства о рождении…»

«Аттестата зрелости» - подхватил министр образования.

«Прописки нет» - выкрикнул зам. по вопросам ЖКХ.

«Без прививочной карты я категорически запрещаю его извлекать! - истерично завизжал главный государственный врач, - это непосредственная эпидемиологическая угроза!».

«Как мы будем регистрировать подобный случай?» - обратился к присутствующим председатель правительства.

«Предлагаю, вскрытие» - заявил министр здравоохранения.

Чиновники загудели.

«Господа, мы цивилизованное демократическое государство, прошу не забывать, - напомнил прокурор, - тем не менее, хочу выразить искреннее сомнение в возможности квалифицировать данное лицо как гражданина».

«В соответствии с регламентом моего ведомства,- заявил министр по чрезвычайным ситуациям, - мы не будем оказывать помощь лицу без регистрации и гражданства, заведомо подвергая опасности здоровье и жизни наших сограждан!»

 «Я согласен» - заключил председатель правительства.

«А как же, права человека! - удивленно выговорил человек, - отец, он до сих пор там, под землёй!».
Все шумно обернулись и уставились на портрет президента.

Тот молчал, поглядывая на присутствующих со стены, добродушно улыбаясь.

«Прения закончены», - возвестил председатель Верховного Суда и громко двинул молотком…

…Человек раскрыл глаза. Был день, он лежал на полу собственной комнаты, а за окном шел дождь. Кругом катались пустые бутылки, сухие хлебные крошки впились в заросшую щеку.

Со стены говорила радиоточка. «А каким вам видится наше правовое государство дня завтрашнего?» - доносился восторженный юный голос журналистки.
«Сегодня говоря о свободе, - говорил голос с армянским акцентом, - мы должны понимать скорее наше физическое состояние. Позавчера мы были крепостными, вчера зека ГУЛАГа, а завтра, непременно обретем свободу духа…»

Человек сильно сжал голову. Со свежей раны на лбу потекла кровь, а в висках больно пульсировал ритм уставшего организма. Он схватил с подоконника полный стакан, и разом вдохнул.

«А теперь, мы предлагаем вашему вниманию прямую трансляцию из концертного зала, - говорил голос из динамика, - Гендель. Концерт для виолы и перфоратора. Исполняет передовое звено проходчиков, под руководством бригадира, ветерана труда, лауреата государственных премий, кавалера ордена трудового красного знамени».
«Я непременно должен все узнать!» - вскричал человек, осененный внезапной догадкой.

Спустя минуту его невысокая фигура мелькала среди мокрой мостовой. Он бежал тяжело, часто останавливаясь, и прохожие недоверчиво оборачивались.

«Уклон на подэтаж», - бормотал человек, сбегая ступенями в теплый сырой подвал.
Кругом тускло светились лампочки, а со свода доносились звуки скрипки.
«Здесь непременно должна быть вертикальная выработка», - твердил он, разгребая завал из ящиков.
Показался решетчатый люк вентиляции.
«Двадцать пять пролетов», - нашептывал он, карабкаясь по гнилым прутьям.
Музыка делалась громче, отчетливее, а его лицо светилось улыбкой.

Наконец, вспыхнул свет, раздались аплодисменты, и человек спрыгнул в широкий, заставленный коридор.
Он спотыкался и падал, тяжело протискиваясь сквозь горы декораций, и вдруг отворил обыкновенную дверь в огромный, набитый людьми зал.

По стенам далеко вверх убегали тусклые огни. Ряд белых колонн поддерживал бельэтаж, в причудливых кружевах угадывались складки портьер, и посреди света возвышался дирижер.

«Какой огромный блок, - твердил человек протискиваясь к сцене, - как они будут его крепить, бестолочи, тут кругом заколы…»
«Куда вы идете!» - слышал он взволнованный голос за спиной.
«Это мой отец, - твердил человек, указывая на дирижера, - я должен знать, как он спасся из подземелья!». «Вы с ума сошли, вернитесь!» - шептали над ухом.

Человек почувствовал несколько пар сильных рук на плечах, и тусклый свет лампочек перемешался со вспышками прожекторов, а звуки печальной скрипки без конца срывались с потревоженных струн…

… «Представляете, его повязали в театре, посреди концерта», - говорил доктор молодому практиканту, указывая на человека в клетке, - «помешался на немецкой классике. Утверждает, что попал сюда за «права человека».
"Забавный случай. Думаю поместить его с нашим Робеспьером».
«Это попахивает революционной ситуацией», - отвечал практикант.
«Не беспокойтесь», - улыбался доктор, - «наш цербер не спустит с него глаз. Пахомов, проводи этого, в четырнадцатую».