Этим вечером в наш мир ворвался гулкий северный ветер, и мы вынуждены были закрыть ветхое окно, лишенное даже стекол, словно лишения преследовалинас во всем и всегда. Ветер не унимался, угрожающе выл, сотрясая деревья, и без того жалкие от беспрестанных осенних дождей. Но самое ужасное – мы знали наперед – ждало нас впереди этой ночью. Северный ветер имел одно ужасное свойство – напоминать нам, кто мы есть. Он ставил нас на место, он угрожал расправой, он пытался добраться до самого нашего закоченевшего нутра.
А потом выпал снег.
В нашем мире снег – беда! Вы любите снег? Ах, эти белые пушистые снежинки, щекочущие нос, они так красиво ложатся на ваши теплые шубы, куртки на меху, на бамперы ваших дорогих авто. А наша дубленая шкура сотрясалась от каждого порыва северного ветра, замирала от каждого снежного броска в наше ветхое окно. Запомните: наш мир – не для вас!
Мы живем на краю жизни, мы вынуждены выходить в ваш мир, чтобы не сдохнуть с голоду. Но запомните: мы ненавидим вас! О, рука дающая, о чудные благодетели на 10 копеек – как вы отвратительны! О, добрейшие копеечные спонсоры, о убогие старушки, подающие милостыню - давайте больше, чтобы мы смогли простить вас: если не в этой жизни, то хотя бы в следующей! О, рука дающая - гнойник вашей души. Если бы не было грешков и грешочков – разве бы вы подавали милостыню таким «не людям», как мы?!
Подступивший к горлу комок слез, стянутый голодом желудок - на сегодня этого было недостаточно. Ужас подкрался, чтобы ужалить нас… Нет, мы никогда не смотрели ужастиков, не бесились с жиру в душных кинотеатрах, сотрясаясь от одного вида придуманных кем-то монстров! Зачем?! Любой из вас олицетворяет собой гораздо более ужасное чудовище!
Это был страх первобытный, не укладывающийся ни в какой русло, почти невозможное воскрешение души лишь затем, чтобы сжаться в ужасе и стать на колени. Мы – всегда коленопреклоненные, а теперь еще и душа?! Не слишком ли много для одного человека – быть рабом и телом и душой??? Но в этом страхе мы не повинны, этот страх пришел к нам и заглянул в окно. Широченный темный шнур, с приделанной к нему большой розеткой на манер той, в которую вы включаете свои утюги и чайники, люди! Этот шнур обледенел, приобрел таинственные очертания и болтался из стороны в сторону, шатался, как пьяный. Нам стало жутко.
Мы прижались друг к другу в оцепенении. У нас оставалась единственная ценность – разум. Терять его не хотелось, но медленно и верно он отступал, а страх надвигался. Привидение – так мысленно мы окрестили этот странный обледенелый шнур – болталось из стороны в сторону за окном нашего разбитого, приготовленного под снос несколько лет назад «жил-ища». Временами нам казалось, что северный ветер с ним заодно, и даже снег прекратился. Ничего не было между нами и им.
Его не было раньше. Мы не знали, откуда он мог взяться, и даже не сделали ни одного предположения. Он был ужасен. Но еще более ужасна была фигура, зависшая высоко в небе. Секунда-другая, и фигура медленно поползла вниз, как-то по-животному, тихо и плавно. Так рыба соскальзывает с берега в воду. Так коршун скользит вниз – к жертве.
Мы безмолвно наблюдали за тем, как фигура приближалась, оцепенение не отступало. Впрочем, оцепенение стало обычным поведением для нас. Его прерывала лишь низкочастотная, глухая, рокочущая злоба. Но не сейчас.
Мы очнулись лишь тогда, когда увидели прямо перед собой почти человеческое лицо - именно почти. Все было на месте – длинный лоснящийся от жира нос, рот в узкой полоске бледных губ, даже лохмотья волос, почти закрывавшие уши. Была старая шляпа, был не похожий ни на что плащ – всё, как у нас. Мы могли бы принять его за своего, если бы не одна деталь – его глаза. Они были бесцветны и совсем ничего не выражали. Ничто на земле не могло сравниться своей пустотой с этими глазами. Глубокая яма, вырытая для другого заботливой рукой, всегда имеет цвет безысходности и пахнет влагой и травой. Темные утробы ваших шкафов имеют цвет тайны - жуткой или по-детски наивной, с альбомами для фотографий и старыми перьевыми подушками. Пыльные полуночные пролеты лестниц хранят на себе печать тайных свиданий, пахнут женскими духами и табаком. Лишь эти глаза не имели цвета. Лишь этот обладатель странных глаз не имел человечьего духа и выражения лица.
Мы смотрели в его глаза. Он – просто был, повиснув на жутком шнуре, ничего не выражая и не отбрасывая тени. Мгновения сливались в минуты, лишь ветер завывал, не останавливаясь ни на секунду. И мы все вдруг вспомнили то, что не могли вспомнить ни разу за всю свою ненужную, серую жизнь.
Я вспомнила детство, небесно-голубое платье и пару монеток, которые мне подарила бабушка. Я так сильно сжимала их в руке, а солнце так заботливо припекало траву на газонах, что мои ладошки вспотели и монетки ожили, запахли раскаленным металлом, кузнечным дымом и чем-то еще неизвестным, но очень приятным мне. И я бежала, бежала, бежала, оставляя позади смеющихся родителей, дворовую детвору, мухоморы песочниц и старушек возле подъезда. Я бежала, бежала куда-то, бежала и падала, и, убежав далеко, испугалась и расплакалась – и какой-то злой дядя пригрозил, что заберет меня, и ушел.
Егор вспомнил запах сена, зеленую муть озера и мальчишек, с которыми он плавал на перегонки. Он отлично плавал, ему было уже целых семь лет, и он заплыл так далеко, как не заплывал никогда, желая доказать товарищам, какой он бесстрашный пловец. И он заплыл так далеко, что почувствовал острую боль в левой ноге, словно кто-то прошивал его иголкой насквозь, и он пошел ко дну –невероятно, немыслимо быстро. Илистое дно словно ждало его всегда, чавкая в предвкушении приятного обеда. Егор зажмурился и открыл глаза лишь тогда, когда тошнота подступила к горлу, и злой отец не переставая кричал на него что-то, чего он уже не слышал.
Женщина, называвшая себя «Мамой всех бездомных», вспомнила, как держала в руках котенка, явственно ощутила ладонью короткую колючую шерстку и иголочки зубов, чуть прикасавшиеся к ее руке. Она сидела в предбаннике, было жарко и смешно оттого, что на дворе зима, лютая стужа, а они здесь вспотели от жара, и гадают на судьбу, накрыв платком нехитрое девчячье богатство: бабушкино колечко, красивый прутик из новой метлы с золотистым отливом, причудливой формы уголек, маленькое зеркальце без оправы, и еще разные мелкие предметы. И все девчонки норовили вытащить зеркальце, чтоб по-крайней мере жених оказался хорош лицом, или хотя бы колечко – чтоб богатый. И она вытащила колечко, и побежала как есть, в одной рубашке, рассекая морозный воздух, победно махая кольцом в маленькой руке, вдоль занесенных снегом изб.
Егор ощетинился, скинув оцепенение вместе с воспоминаниями, и двинулся навстречу бесцветным глазам, обе женщины рванулись вслед за ним. Фигура скользнула вниз, освобождая место - для них. Егор почувствовал, как кто-то ткнул его в спину вилами, прыгнул и зарылся весь в душистое сено, улыбаясь ворчанию деда, споро работающего вилами там, наверху.
Следующей была мама - она ступила ногой и провалилась по колено, потом по пояс, а потом и вовсе ушла с головой в пушистый, колючий снег. Но это было ничего – ведь она вытащила кольцо, вот оно – леденеет в ее руке залог будущего счастья.
Последней взялась за шнур Мария, и почувствовала все тот же металлический запах, и горячие монетки в ладони, и жгучее полуденное солнце над пустой улицей.
Их мир опустел.