Надежда Смирнова
рассказ
Бабушка
Рассказ печатался в журнале "Уральский следопыт" № 9 за 2008 год
http://www.uralstalker.su/jornal/2008/09/033.php
1
Иногда мне снится бабушка. Я снова вижу её изработанные руки со вздутыми жилами, почти чёрные глаза, ссохшееся старческое тело с висящей на нём голубой длинной майкой, которую почему-то называли «рубахой». Она беззвучно жуёт ввалившимся ртом и, сгорбившись, привычно сидит на кровати.
- Бабушка! Здравствуй, родная! Поговори хоть со мной!
Но она отодвигается в дальний угол нашей с ней комнаты, расплывается, тает и исчезает совсем.
Утром круговерть спешных дел втягивает меня в свою воронку. Но мысли мои неотступно возвращаются к ней. Сердце ноет, а память услужливо вытаскивает из своих глубин самые безрадостные воспоминания.
Вот бабушка лежит на кровати лицом к стене, укрытая несколькими одеялами и шубами. Тело её сотрясает озноб так, что зубы стучат, и кровать ходит ходуном. Ртутный столбик в градуснике ярко блестит и моментально поднимается выше сорока одного градуса.
- Где ты могла так простыть? – сердится мама.
- Это я от малой заразилась, - слабо шепчет бабушка.
- Не говори ерунды! Взрослый может заразить ребенка, а ребенок взрослого – никогда!
Своим шестилетним разумом я понимаю правоту моей шестидесятишестилетней бабушки, тем более, что сама ещё до конца не выздоровела после ангины. Но я болела не сильно, а бабушка почти умирает. Страх и чувство вины охватывают меня, и я со слезами спрашиваю маму:
- Почему же ты не вызовешь врача? Вдруг бабушка умрёт?..
- Не умрёт! А умрёт, – так меньше врёт! – отшучивается та.
Ещё один кусочек прожитой жизни подсовывает мне память. Бабушка в свои семьдесят с лишним лет наконец-то получила жильё в доме, где большая общая кухня, туалет и ванна, но у каждого своя комната. Я привезла ей в пол-литровой банке, завёрнутой в несколько газет и полотенец, суп.
Стоящая у газовой плиты на коммунальной кухне, заставленной вдоль стен старыми столами, она пытается зажечь конфорку, долго смотрит на меня и не видит, не узнаёт, пока я не окликаю её. Деревянная палка с резиновым наконечником, на которую она опирается при ходьбе, медленно, словно во сне, падает на обитый жестью пол, и кухня наполняется гулом и становится похожей на колокол.
В комнате у неё между оконными рамами начатая пачка масла и полбулки чёрного хлеба в полиэтиленовом пакете. Супу радуется, как я – конфетке. После супа она негнущейся рукой с отросшими жёлтыми и выпуклыми ногтями вдруг тянется к вороту синего фланелевого халата. Наклоняет голову и жалобно говорит:
- Посмотри-ка, милая, словно кусает меня там кто…
Я с опаской заглядываю к ней за воротник, и всё моё одиннадцатилетнее существо обмирает от ужаса и жалости: шея и спина опухли от укусов, а в швах сидят жирные коричневые клопы. Я отрываю клочок газеты, давлю их, а потом показываю бабушке.
- Бабушка, как же ты!? Ведь тебя совсем съели!
- Дак я руки-те пока тяну, они уж убежали…
Осматриваю её постель – везде клопы: в углах подушки и пододеяльника, в швах простыни и даже в углах панцирной кроватной сетки…
А на этом лоскутке памяти немощная бабушка снова живёт с нами. Родители уехали по путёвке в Пятигорск и оставили нас одних. Утром я проспала, опаздывала на уроки и забыла её накормить.
После школы вместе со мной пришла компания моих новых одноклассников. Мы накрыли стол, включили пластинки и стали танцевать.
В самый разгар веселья дверь в дальней комнате скрипнула, и по коридору медленно, с натугой, зашаркали тапочки. На пороге комнаты появилась согнутая в три погибели бабушка. Ноги её бессильно приплясывали, тапочки то и дело шлёпали об пол, через проймы «рубахи» виднелась высохшая старушечья грудь. «Только бы не упала!» - мелькнуло в моей голове.
- Ишь, полную квартиру навела! Я матери-то скажу! – попыталась заругаться она.
Все остолбенели. Я же, опомнившись, схватила её за руку, потащила прочь и зашипела:
- Иди отсюда! Не позорь меня!
- Внученька, дай мне хоть хлебушка, я ведь есть хочу! – горько и беспомощно заплакала она.
Мне восемнадцать. Я уже работаю. А бабушка уже не может ходить. Целый день сидит на раскинутой кровати и смотрит в одну точку.
- Поговори хоть со мной, - просит она.
- Некогда! – отмахиваюсь я со свойственной молодости бездумной поспешностью и убегаю к друзьям.
На завтрак и ужин мама приносит ей горячего чая и толстый кусок хлеба «черезо всю булку», заметает в совок лежащую на полу белую перхоть, осыпавшуюся с кожи, и за что-то отчитывает. Когда я отламываю половину шоколадки и даю ей, она, боязливо оглядываясь, торопливо прячет её под подушку:
- Мать заругается…
2
Как-то мне приснилась небывало-огромных размеров сумрачная, почти совсем тёмная комната, вся заставленная рядами кроватей. У небольшого окна на стуле сидит, подтянув к подбородку колени, моя семилетняя дочка. Она смотрит на улицу, где яркий солнечный день, где бегают дети, звенят их голоса и слышится смех. И оттого, что на улице свет, комната кажется ещё угрюмее и холоднее. Между кроватями тут и там пробиваются из-под земляного пола невероятные побеги деревьев без листьев, напоминающие, скорее, корневища, которые утолщаются, извиваются, переплетаются между собой, завязываются узлами и стремительно поднимаются к размытому потолку, где неспешно движутся лиловые тучи.
В самом дальнем углу, в одной из таких «кроватей» спит укрытая белым покрывалом бабушка. Покрывало чётко вырисовывает согнутые в коленях худые ноги и лежащие поверх узловатые руки.
Неведомо откуда в «комнате» появляется высокая фигура в белом балахоне, лицо её закрыто капюшоном, но я почему-то понимаю, что это врач, а моя девочка тяжело больна. Я настойчиво спрашиваю, чем же больна моя дочь, но вопрос остаётся без ответа. Тогда я прошу разрешить погулять ей во дворе с другими детьми, но странный «врач» опять качает головой и торопливо уходит сквозь стену.
Тут бабушка шевелится в своём углу, я подхожу к ней и сажусь на стул рядом с кроватью. В руках моих появляется железная тарелка с кашей, и я начинаю кормить бабушку, как когда-то она кормила меня. Сначала она послушно глотает ложку за ложкой, но потом отводит мою руку и, кивнув в сторону правнучки, спрашивает:
- Ну, что она, как?
И, не дождавшись моего ответа, вздыхает:
- Беда…
3
Какую странную власть обретают над нами наши сны и воспоминания, особенно те, которые, крепко зажмурив глаза и мотая головой, пытаешься прогнать, те, которые не приносят ничего кроме стыда и бесполезных сожалений, но, возвращаясь снова и снова, даже спустя многие годы не дают душе покоя! Вся моя память, словно бабушкино лоскутное одеяло, состоит из этих ярких, безжалостных ко мне воспоминаний и снов, предупреждающих об опасности и обязательно сбывающихся. Но бабушка теперь снится так редко, что я сама уже прошу её:
- Приснись! Ну, приснись, пожалуйста!
Однажды это срабатывает. Что-то медленное движется ко мне, и я точно знаю, чувствую по той волне любви, которая заливает меня, что это – бабушка. Нечёткие очертания неуловимо-текучи и постоянно меняют форму. Но я всё же тянусь к ней и пытаюсь обнять:
- Бабушка! Как же я соскучилась!
Руки мои ещё и ещё проходят сквозь голубоватое облако, которое как всегда неудержимо растворяется в воздухе. И тогда я впервые замечаю, как время невольно делает их похожими на бабушкины.
2007 г., Екатеринбург