Слабый свет желтоватой свечи отражался в старом зеркале.
Там виднелось худенькое лицо старика, а за ним, вплотную были темнота, холод и смерть.
Смерть пряталась за шкафом. Слышалось тонкое позвякивание стальной косы, небрежно прислоненное к стене.
Холод нельзя было увидеть, но его можно было почувствовать, пережить, он был повсюду и отступал, когда зажигали маленькую печку буржуйку.
Вначале топлива было в избытке. Можно было сжигать старую мебель, предварительно разломав ее на части. Иногда привозили жирный черный уголь антрацит.
Потом стали привозить плохо горящий, дающий скорее чад, чем жар бурый каменный уголь. Потом не стало и этого. Не стало и старой мебели. Никакой не стало.
Осталась только полка с его книгами, в одинаковых бордовых переплетах. Но их он строго настрого запретил сжигать. В книгах была вся его жизнь, все его мысли.
Потом не стало и тех, кому он это запрещал. Его двое детей и жена умерли в один день и он никак не мог этому помешать, просто стоял молча рядом и почти беззвучно мычал, крепко сжав зубы. Он бился головой о невидимую стену голода и не мог к ним пробиться. Вот этого он никак и не мог понять: ведь серые, каменные брикеты хлебных пайков он неизменно отдавал детям, сам же при этом пил только воду и как ни странно выжил, а они...
Они...
Только Потом стало ещё хуже. Немного хуже. Отказали ноги. Он тогда стоял в углу пустой серой комнаты, на которой не осталось даже обоев и тупо смотрел на полку с книгами. Со своими книгами. Вначале ему показалось, что земля уходит из-под ног. Еще успел ухватиться рукой за полку, но и она не выдержала и упала вместе с ним.
Попытался встать, а ноги уже не держали.
Тогда он долго лежал с закрытыми глазами прислушиваясь к новому ощущению, а потом вспомнил про книги. Наугад взял одну и благо был день и в пыльные окна с крестиками серой бумаги пробивался солнечный свет, начал читать, потом бегло перелистывать страницы, потом бросал, поднимал следующую, вспоминал, как писал ее, о чем тогда думал, снова кидал в общую кучу, принимался за следующую...
По узким серым улицам текли грязные ручьи, сверкая и искрясь на солнце.
Снег оседал и таял, а в нем лежали отлично сохранившиеся люди. И если бы не восковая бледность и ввалившиеся щеки можно было подумать, что они... впрочем нет...
Как он жил, как он выжил после этого знал один лишь Васька.
В тот миг, когда он долистал последнюю книгу и отбросил в сторону, рядом кто то мурлыкнул. Возле него сидел гладкошерстный полосатый кот.
Раньше он терпеть не мог кошек и даже теперь, когда сил почти не осталось, сумел почти прошептать - брысь...
Кот опять мявкнул, но уходить не желал. Кот ждал.
- Я же сказал тебе -брысь, - он закрыл глаза, потому что не хотел больше жить. Просто хотел вот так вот лежать навзничь, чувствуя щекой твердые переплеты своих книг и вот так умереть.
Ему казалось, что прошла вечность.
Опять мурлыканье и шорох. Рядом с его головой что то положили.
Он открыл глаза и увидел дохлую крысу.
Кот сидел рядом и вылизывал шерстку.
- Ты... принес ее для меня?
Кот перестал вылизываться и уставился на него желтыми глазищами.
Старику, тогда, наверное показалось, или же это была игра света и тени, но кот вполне отчетливо кивнул и муркнув перепрыгнул через него, отправившись по своим делам.
Света не было вот уже год. Осенний холод пробирал до костей, находя прорехи в старом пальто. Он сидел на единственно уцелевшем стуле, укрыв ноги грязно-серым, некогда белым одеялом. Стул был старинный, из черного витого чугуна, со спинкой и сидением из черной кожи.
Он сидел спиной к окну лицом к дверям. Он ждал своего кормильца. Ждал Ваську. Ждал своего друга. Прошел уже целый день и ночь вкралась в пустую квартиру вместе с тихими шагами призраков его семьи, а кота все еще небыло. Он даже немного испугался. Нет, не из-за того, что останется голодным. В конечном счете на это ему было наплевать.
Он переживал за своего единственного друга, которого могли убить и...
Желтоватая, как будто чей то жир свеча слабо потрескивала, чадя и давая слишком мало света, что бы прогнать старуху ночь из которой тянутся ледяные ладони холода и жуткий голод уже не таясь стоит за спиной.
Свеча отражалась в старом зеркале в бронзовой раме. Там, за тонкой полоской серебра сидел неопрятный старик в старом пальто.
Неужели он уже старик?
Впрочем, он не мог как следует разглядеть себя в тусклом свете. Вот если бы лампу свечей на сто...
Старик прикрыл глаза, пытаясь вздремнуть, но сон упорно не шел.
- Слышь, Сашок?! Смотри, какую дичь убил, - в темном проеме дверей стояла чуть более плотная и темная фигура, - сосед с квартиры напротив.
Впрочем, какой это сосед. Соседи умерли еще в прошлую зиму. Во всей девятиэтажке почти никого не осталось. А те, что выжили сидят как крысы в своих норах, выходя по ночам, когда закончится пропитание. Новый сосед появился совсем недавно. А точнее дня два назад и сразу пришел в гости.
По нему было не похоже, что он страдает от голода. Такие не страдают от лишних угрызений совести. Такие не...
Старик увидел в его руке безжизненно серый предмет. Нет, не предмет...
Горячая волна ненависти выжгла внутренности. Его Ваську, его...
Одним прыжком, тугой пружиной преодолев два метра тьмы вцепился скрюченными пальцами в горло соседа.
- Пусти... сука! - захрипел тот, отбрасывая его от себя на бетонный пол.
Он лежал на полу без движения.
Сосед саданул ему твердым ботинком в бедро и ушел, матерясь в полголоса.
Спустя минуту старик чуть шелохнулся. Он лежал с закрытыми глазами, вновь чувствуя давно забытое.
БОЛЬ... Он опять чувствовал боль. И это было в конечном итоге... приятно.
А потом он услышал шорох.
Очень не хотелось открывать глаза, но он открыл. Рядом лежала дохлая крыса. И главное, Васька, живой Васька сидел рядом и вылизывал лапу...
Наверное кот пришел через мусоропровод на кухне.
Волнуясь, старик встал и чуть не упал, вовремя ухватившись за спинку стула.
- Ничего, - как будто со стороны услышал он свой голос, гулко отдававшийся в пустой квартире, - сейчас... сейчас я отдышусь и встану.
Пытаясь унять быстро бьющееся сердце присел на краешек стула.
Толчками кровь бежала по жилам. В ногах кололо, но он знал, что это ничего, это сейчас пройдет. Он их просто отсидел.
Мельком заметил, что погасшая свеча валяется на полу.
ПОДОШЕЛ к куче книг, секунду смотрел на них как будто раздумывая, а потом взял несколько.
- Сейчас, Васька, будет тепло. Мы сожжем все мои книги, а потом пойдем прочь отсюда, из города. В конечном счете, все, что в них написано есть полнейший бред. Надо бороться. В первую очередь с самим собой. Идти до конца. И бороться.
Он не глядя вырывал страницы и кидал в буржуйку. Когда все было готово чиркнул спичкой.
Черт, спички отсырели. Нужен был огонь.
Зачем то взял в руки свечу. Зачем она ему нужна, огарок. Погасший огарок.
Он сжал её в ладони и вспомнил как однажды написал: кто войдет последним в храм, пусть зажжет молитвой свечу.
Фитиль немного дымился. Свеча была ещё тёплой. Или от рук или от молитвы. Это ведь неважно какой. Главное чтобы искренне.
Достаточно было маленькой искорки, малой частицы от столкновения одной с самой собой вспыхнула. Развернулась туго закрученная спираль и пошла равномерно отмерять время в обратную сторону.
Огонь вспыхнул как то сразу, весело загудел в трубе, слизывая буквы и строчки, унося и сжигая все его былые мысли напрочь.
Стало еще немного светлее. Тьма и страх теперь прятались в углах.
Через секунду и они пропали навсегда.
Он сидел на стуле перед раскалившейся буржуйкой и гладил вспрыгнувшего на колени кота.
Кот мурлыкал как ни в чем ни бывало и умывался.
- Сейчас... - повторил он и удивленно глянул на кота. Нет, показалось. В зеленых котовьих глазах отражение, мерцает как...
Тонкая золотая нить в лампочке слабо засветилась. Вначале робко, а потом вспыхнула во всю мощь.
Время отчётливо, громадными скачками возвращалось назад.
К черту все, сказал он. Вот уже все как было прежде.
В зеркале он был тем кем был прежде.
В дома опять гремела музыка у кого то над головой, снизу стучали шваброй и обещали вызвать милицию. В соседней комнате дети учили уроки и жена готовила еду.
Действительность не исчезла, оно была такой как надо быть и ничто в целом мире, ни одна злая тварь не могла этого изменить