Они смотрели друг другу в глаза, исступленно улыбаясь и почти не шевелясь. Только губы взаимно и абсолютно беззвучно складывались в очевидное и радостно узнаваемое ЛЮБЛЮ, нетерпеливо ожидаемое ими в плену неутоленного голода обладания…
Речной трамвай был арендован управлением, где служила его мать, и он решил прокатиться вместе с компанией бухгалтеров, в первую очередь имея желание вкусно поесть и выпить за казенный счет. Мама с удовольствием и гордостью представляла своим подругам сына - студента, а он снисходительно шутил с завитыми, напудренными “старушками”, громко говорящими и внезапно поумневшими от выпитого портвейна.
Была еще чья-то то ли дочка, то ли внучка Катенька. Девочка была ниже борта, и он сажал ее на плечи, чтобы она могла смотреть по сторонам. Когда он спускался вниз, где были накрыты столы и где под заезженные пластинки дамы по очереди танцевали с тремя добротными мужскими костюмами, из которых торчали ошалевшие от водки, аккуратно подстриженные головы, девочка ревниво цеплялась за руку и категорично спасала его от танцевального марафона. Он сажал Катеньку на колени, угощал газировкой и пирожными, запивал бутерброды вином и вдыхал необыкновенный запах ее разлохмаченных ветром волос. Потом они ходили по палубе, бросали чайкам хлеб, прятались, бодались лбами, смеялись, спорили - на кого похожи проплывающие облака, и хватит ли всем спасательных кругов.
Уже в сумерках теплоход причалил. Управленцы были усталые и угрюмые от сознания оконченного праздника и сообща выжимали остатки из бутылок. Он поставил Катеньку на скамейку и взял ее ручку на прощанье. Девочка широко открыла глаза полные слез и смотрела на него не дыша, потом икнула, решительно обняла, поцеловала его в губы по-взрослому и убежала не оборачиваясь...
Перерывы на сон и еду становились все короче и воспринимались ими как невосполнимые потери. Изумление от нарастающей жажды взаимного поглощения иногда превращалось в неосознанный страх и грустную, томительную боль. Их обманутое прошлое отчаянно скреблось и настойчиво требовало объяснений. Произносились какие то странные, безнадежно-правильные слова, но они растворялись в той же пустоте, откуда были взяты…
И время было бессильно... Они уже знали, что настоящее – это они двое, а каждый из них друг без друга – это тупая судорога нерастраченной нежности…
“Отодрались корочки от раночек, показались розовые шрамики”