На пишущей машинке моей мамы я напечатал несколько объявлений с предложением своего участия в каком-нибудь походе более сложном, чем те, которые я кратко перечислил. На следующий день, пока я был в институте, мамочка, не осведомленная о моем поступке, была атакована девушками романтического склада, звонившими без перерывов. Надо сказать, что моя мама не любила походов. Именно в походе наш папа, всегда отличавшийся гипертрофированной нравственностью, был очарован другой женщиной, ради которой покинул нашу изумленную маму. Когда в сторону моей головы полетела пишущая машинка, я понял, что образ папы – этого лицемерного ханжи, двадцать пять лет скрывавшего свое истинное лицо, еще живет в ее душе. Кстати, с тех пор у моей мамы появилась привычка интересоваться биографией моих знакомых девушек в своеобразной иезуитской манере.
– А что? – спрашивала она. – Твоя новая знакомая – ДЕВОЧКА? Или уже была в походе?..
Пять никогда ранее не знакомых друг с другом студентов разных вузов – такой в результате нескольких итераций образовался состав участников предполагаемого путешествия высшей (шестой) категории сложности.
На вокзале вместе с моей озадаченной мамой меня провожала ее верная подруга тетя Фрида. Девушек в составе нашей экспедиции не было, однако мама проницательно вглядывалась в незнакомые лица моих новых товарищей, предполагая, что от нее что-то скрывают. Тетя Фрида по своей пятидесятипятилетней привычке кокетничала с четырьмя остальными участниками экспедиции, заставляя их натянуто улыбаться в конце каждого архаичного анекдота, суть которых она любила для верности пояснять. Еще она просила беречь Малыша, указывая на меня, заметно отличавшегося от других спортивной сноровкой и развитой мускулатурой. Прозвище Малыш понравилось моим новым друзьям, и оно так и осталось за мной на все время похода.
Наконец мы загрузили наши огромные рюкзаки. Я поцеловал моих мамочек, расплакавшихся вслед уходящему поезду, и мы помчались в далекую Сибирь, чтобы начать наше авантюрное путешествие на настоящем деревянном плоту, который еще предстояло изготовить.
Поход длился 31 день. Мы прошли 1100 км на плоту, 400 км – на моторной лодке. Все это время наше меню состояло почти целиком из уток и щук, запиваемых спиртом. Наш плот несся так быстро, а обстоятельства, связанные с выживанием, менялись столь стремительно, что времени на прежнюю интеллигентность не оставалось, и общение между нами приобрело ярко выраженный “матовый” колорит. Обычное “Доброе утро!” быстро превратилось в “Е.. твою мать!”, а, например, фраза “Как надоели мошка и комары” озвучивалась так: “Зае..ли мандавошки пернатые!!”, обращение “Товарищи” превратилось в “Ну что, распи..дяи?”. От зверского аппетита очень обострились зрение и слух, и любой подозрительный шорох или всплеск воды отзывался выстрелами и забрасыванием блесен. Мы здорово поистаскались, похудели и обросли штукатуркой, нанесенной на щетины всевозможными антикомариными средствами. Спали мы по очереди на плоту у постоянно тлеющего костра. Ночами холод и сырость задвигали спящих в костер, и их, очумевших и дико завывающих, заливали студеной водой. Скоро на наших штормовках, штанах и телогрейках образовалось множество грубо пришитых брезентовых рукавиц, закрывавших прожженные места.
Складывалось впечатление, что кто-то осуществлял над нами какой-то таинственный, перманентный акт похлопывания и подбадривания…
О том, что мы пересекли Полярный круг, мы догадались по выпавшему однажды ночью снегу и по необычной утренней тишине – прекрасному трауру в честь вымерших комаров и мошек. Плот стал двигаться все медленнее, река расширилась и впала в большую реку, где мы встретили пирогу с охотником хантом c его внушительной собакой. После длительных, алкогольно-насыщенных переговоров с охотником мы перебрались в его пирогу и помчались под завывание подвесного мотора в сторону ближайшей цивилизации. В поселок, куда мы к вечеру следующего дня подрулили, накануне завезли, а точнее – забросили на вертолете СОЛНЦЕДАР – до предела упрощенный вариант дешевого портвейна. Все жители, кроме заведующей местной библиотекой, находились под сильнейшим впечатлением от этого долгожданного напитка и о чем-то заунывно бредили, меланхолично постреливая по сторонам…
Тихая, неправдоподобно опрятная девушка – заведующая библиотекой, став предметом нашего дружного обожания, с робким удовольствием примеряла на себя лавинно нарастающий гардероб наших сметанных на скорую руку комплиментов. Каждый из нас в той или иной форме выражал свое решительное согласие немедленно начать с ней супружескую жизнь продолжительностью, ограниченной лишь периодом похмелья команды матросов с буксира, на котором мы собирались добраться до ближайшего аэродрома. При этом единодушно и однозначно предполагалось начать с семейного ужина. В результате мы были одарены большой кастрюлей борща с настоящим черным хлебом и соусом из морошки. Ловко выхватив из сапог всегда готовые ложки, мы с упоением и чавканьем все стрескали. Запах гари, которым мы основательно пропитались, очевидно, не относился к числу любимых запахов милой жрицы скромного храма Словесности, и, когда вместе с теплом наших благодарных сердец до нее дошел аромат наших телогреек, она, оставив нам ключи, вежливо удалилась.
Ночь прошла в перестрелке с нашим давешним речным “извозчиком” – он, видимо, где-то потерял или пропил свою ушанку и по причине полной солнцедарной невменяемости решил нас перестрелять, чтобы отработать единственную возникшую у него версию похищения. Вскоре он был обезоружен и связан проснувшимся на наше счастье местным шерифом в звании старшины – он же стал нашим посредником в переговорах с капитаном буксира…
Ранним, дождливым утром в качестве палубных пассажиров мы разместились на буксире, сгруппировавшись под полиэтиленовой пленкой. Капитан буксира был добрым человеком: наблюдая некоторое время из рубки за своими замерзающими пассажирами, он расчувствовался и разрешил нам по очереди греться в трюме машинного отделения. Мне повезло меньше других – когда я, заткнув уши ватой, наслаждался в полудреме теплом грохочущего двигателя, загорелась муфта дейдвуда. Синий, удушливый, непроницаемый дым быстро заполнил трюм. Я начал задыхаться и ошалело заметался в поисках люка…
Хватились меня только тогда, когда дым проник наружу и буксир срочно причалил к ближайшему острову. Очнулся я уже на берегу, чем вызвал радостное оживление своих товарищей – уж очень им не хотелось тащить вместе с рюкзаками мой труп. Ремонт занял весь следующий день. Команда буксира в обмен на спирт выделила нам несколько больших рыб со странным названием “Сырок”. Мы сварили большое ведро ухи и отметили мое удачное возвращение с того света…
Следующим этапом нашего возвращения был сломанный самолет. Неисправность заключалась в том, что при посадке шасси выпускалось не всегда. Вот и на этот раз его удалось вытряхнуть только после полуторачасового баражирования над аэродромом. Самолет вел себя так, как ведет себя загарпуненный кит – то есть нырял, прыгал и вертелся во всех плоскостях. Внутри самолета всех, включая стюардесс, по нескольку раз стошнило. Некоторые пытались написать прощальные записки. Самолет метался довольно близко от земли, и тот, кто был в сознании, мог наблюдать мчащиеся внизу пожарные машины и машины “скорой помощи”…
Потом мы долго лежали на земле под присмотром медсестер, брезгливо поглядывавших на наши теперь еще и облеванные телогрейки…
К вечеру мы добрались до вожделенного купейного вагона. Оставшихся у нас денег хватило лишь на хлеб, несколько сосисок и пару батончиков шоколада. В дороге предполагалось съесть часть рыбин, которых везли в Москву в качестве сувениров. Бросили жребий – кому из пятерых идти в соседнее купе. Выпало мне. Огорченный очередным невезением, я взял свой рюкзак и перешел в соседнее купе, где мое настроение мгновенно изменилось – в купе находилось очаровательное юное создание в белом брючном костюме c чудесными рыжими волосами. Девушка ела мороженое. Увидев меня, она слегка поперхнулась, но, быстро овладев собой, вежливо поздоровалась и, как бы оправдываясь, успокоила меня тем, что однажды уже видела геологов…
Я не стал возражать, достал относительно чистую тельняшку, затолкал остальные лохмотья в рундук, сбегал вымылся с помощью намоченного полотенца, быстро вернулся назад и незаметно запер дверь купе.
К тому времени, когда удивленные моим долгим отсутствием товарищи решили проявить сознательность и пригласить меня поесть, я уже знал, что девушку зовут Лида, что она обманута и покинута каким-то заезжим артистом-гипнотизером, что мне незачем идти жрать осточертевшую рыбу, поскольку я великодушно согласился на пироги и курицу, что других соседей до утра не будет и что я ничем не хуже гипнотизера, и даже намного лучше.
Дверь друзьям я не открыл, сославшись на отсутствие аппетита и желание лечь поспать. Однако товарищи меня уже хорошо изучили и представить себе, что я отказываюсь от еды, не могли. Они стали громко стучаться, требуя разъяснений. Девушка благодушно захихикала, и мои друзья, осознав ситуацию, тщетно попытались приманить ее своими жалкими шоколадками. Чтобы оттянуть время, я успокоил их, пообещав, что мы скоро явимся к чаю…
Когда, выполняя обещание, я отворил дверь соседнего купе, девушка благодарно прижималась к моему плечу, а я злорадно наблюдал “головы сориентированные, сидящие за обеденным столом в количестве 4 штук”.