Артур Мэйчин
ВЕЛИКИЙ БОГ ПАН
Перевод с английского Игоря Мельникова
– Я рад, что ты пришел, Кларк, нет, правда очень рад. Я не был уверен, найдешь ли ты время.
– У меня было несколько дней, чтобы принять решение. Твое предложение вещь малоприятная для меня даже сейчас. Но ты не боишься, Рэймонд? Это абсолютно безопасно?
Двое мужчин медленно прохаживались на террасе перед домом доктора Рэймонда. Заходящее солнце зависло над линией гор и теперь светилось на западе в пасмурном воздухе красноватым свечением, которое не отбрасывало тени, и весь воздух вокруг был тихий. Сладкое дыхание исходило от большого дерева на холме, из кроны которого доносилось нежное воркование диких голубей. Ниже, в живописной долине, река извивалась между одиноких холмов, и, по мере того, как солнце начинало исчезать за горизонт, чистый белый туман появлялся у подножия холмов.
Доктор Рэймонд повернулся к своему другу.
– Безопасно? Конечно. Сама по себе операция совершенно простая, любой хирург может ее сделать.
– И ни в чем нет никакой опасности?
– Нет; абсолютно ничто не угрожает, я отвечаю. Ты всегда был робок, Кларк, всегда, но ты ведь знаешь мою историю. Последние двадцать лет я посвятил себя трансцендентальной медицине. Я сам слышал, что меня называют знахарем, шарлатаном и обманщиком, но все это время я твердо знал, что я на верном пути. Пять лет назад я достиг цели, и с тех пор каждый день был готов к тому, что мы будем делать этой ночью.
– Хотелось бы верить, что все это правда. – Кларк приподнял брови, и посмотрел на доктора Рэймонда с сомнением. – Но ты совершенно уверен, Рэймонд, что твоя теория не фантасмагория, не плод твоего возбужденного разума, как и всё подобное?
Доктор Рэймонд остановился и резко повернулся. Он был мужчина средних лет, худой, если не сказать, тощий, с бледно-желтым цветом лица, но когда он в ответ посмотрел на Кларка в упор, то можно было заметить, как кровь обильно прилила к его щекам.
– Вот смотри, Кларк. Ты видишь горы, и то, как одна вершина волною вздымается за другой, ты видишь деревья в саду и засеянное поле, и сочные луга, и заросли тростника вдоль берега реки. Ты видишь меня, стоящего рядом с собой, и слышишь мой голос. Но я говорю тебе, что все это – как свет от той звезды, что льется с неба на твердую землю, к нашим ногам – я называю все это не более чем сон, фантом. Призрак, который скрывает реальный мир от наших глаз. Реальный мир существует, но он скрыт от нас этими чарами и этим видением, укрыт от наших глаз словно гобеленами с изображением сцен охоты, скрыт нашими мечтами о карьере, скрыт за всем этим, как за завесой. Я не знаю, пытался ли приподнять кто-либо эту завесу, но я знаю, Кларк, что и ты, и я, мы приподнимем ее этой ночью и увидим то, что скрыто от посторонних глаз. Ты, может, думаешь, что все это забавная безделица, и не более того. Все это действительно может показаться довольно странным, но всё это существует, укрытое от нащих глаз, и древние знали, что скрывается за пологом. Они называли это – видеть бога Пана.
Кларк поежился: от белого тумана, собиравшегося над рекой, исходила прохлада.
– Это и в самом деле удивительно – сказал он – если то, что ты говоришь правда, Рэймонд, то мы стоим у края загадочного мира. И всё же, скажи, абсолютно ли необходим скальпель в этом деле?
– Да, всего на всего незначительное хирургическое вмешательство в серое вещество, пустячная перегруппировка некоторых клеток, микроскопическое изменение, на которое не обратят внимание девяносто девять специалистов из ста. Я не хотел бы утомлять тебя, Кларк, профессиональными подробностями, хотя я мог бы посвятить тебя в массу технических деталей, но это выглядело бы слишком навязчиво, поэтому оставляю твою осведомленность в этом вопросе на том же уровне, на каком она пребывает в данный момент. Но я полагаю, ты должно быть, обратил внимание на статью в газете, в разделе «За гранью допустимого», в которой говорится, что за последнее время были сделаны огромные шаги в области изучения физиологии мозга. Я видел эту статью и раньше, в ней говорилось о теории Дигби и об открытии Брауна Фэбера. Теория и открытие! Там, где они находятся сейчас, я был еще пятнадцать лет назад, и мне нет нужды объяснять тебе, что я не топтался на месте в своих исследованиях все эти пятнадцать лет. Будет достаточно, если я скажу, что пять лет тому назад я сделал открытие, о котором я упоминал тебе, когда говорил, что десять лет назад я познал цель своих изысканий. После многолетних исследований, после многотрудных лет мыканья в темноте, после дней и ночей, наполненных разочарованием, а иногда и отчаянием, которое не покидало меня до последнего времени, вдруг меня пронзила дрожь волнения и охватил леденящий холод по всему телу от мысли, что вероятно должны быть другие пути поиска, которые я упустил. И наконец, после многих лет плодотворного труда внезапная радость охватила мою душу, я наконец-то узнал, что мое долгое путешествие подошло к концу. Та мысль, что явилась мне тогда, и представляется единственно возможной до сих пор, до той поры была просто невостребована, она навела меня на размышление момента, следуя по узнаваемым и проторенным путям, которые я отслеживал уже сотни раз, она вдруг прорвалась во мне великой истиной. И я смог посмотреть на всё своим, отстраненным от общепринятого взглядом. Предо мной предстал целый мир, область непознанного, континенты и острова, великие океаны, в которых не плавал, как мне кажется, до сих пор еще ни один корабль. Человек впервые открыл свои глаза и увидел солнце и звезды на небе и безмятежную землю внизу. Ты можешь подумать, Кларк, что все это лишь красивые слова, но это трудно объяснить буквально. И, тем не менее, я не помню, намекал ли я тебе, что это не может быть изложено в простых и односложных выражениях. К примеру, наш чудный мир сейчас опоясан телеграфными проводами и кабелями, что позволяет бежать мысли со скоростью чуть меньшей, чем сама скорость мысли, промелькнуть с востока на запад, с севера на юг, и при этом ей не встанет препятствием на пути ни наводнение, ни засуха. Допустим, что ученый-электронщик сегодня вдруг внезапно осознал, что он и его друзья просто забавлялись, поигрывая морскими камушками, и ошибка их заключается в незнании фундаментальных основ мира. Допустим, что перед таким человеком открылось видение совершенного пространства вселенной, выступающее впереди общепринятого, и слова такого человека засверкали ярче солнца, по ту сторону солнечной систем, за ее пределами, и членораздельная его речь прозвучала в пустоту, так как звучала она за границами нашего понимания. Не знаю, какие еще найти тебе аналогии, чтобы объяснить тебе это, но, думаю, очень хорошая аналогия заключается в том, что я уже сделал. Сейчас ты можешь понять немного из того, что я почувствовал, когда однажды стоял здесь вечером. Это был летний вечер, и долина смотрелась так же хорошо, как сейчас. Я стоял здесь и видел перед собой невыразимую, необъяснимую бездну, зияющую своей глубиной между двумя мирами – миром материи и миром духа. Я увидел великую, глубокую пустоту растянувшуюся передо мной в неясных своих очертаниях, и вдруг внезапно возникший мост света от земли к берегам непознанного, был перекинут через бездну. Ты можешь заглянуть в книгу Брауна Фэбера, если хочешь, и ты убедишься, что до настоящего дня современная наука еще пока не в состоянии определять наверняка функцию отдельной группы нервных клеток головного мозга. Эта группа, так сказать, целина, нетронутое поле для причудливых теорий. Я не стою на позиции Брауна Фэбера и его специалистов, я вполне могу объяснить, как функционируют эти нервные клетки в общей схеме. Коснувшись их, я могу привести в действие их игру, коснувшись, я говорю, что я могу установить свободный ток, коснувшись, я могу завершить связь между этим миром чувств и – мы сможем закончить это предложение позже. Да, скальпель необходим, но подумай, какой эффект даст его отточенное лезвие. Он поможет тебе достичь высочайшего уровня, когда все твое тело будет представлять сплошную стену из чувств. Возможно, ты впервые ощутишь себя человеком, чувства которого, устроены таким образом, что его дух может наблюдать мир духа. Кларк, Мэри сможет увидеть бога Пана!
– Но ты помнишь, о чем ты мне писал? Я думаю, это будет необходимо, чтобы она – остальное он прошептал доктору на ухо.
– Не для всех, не для всех. Это ерунда. Уверяю тебя. Это, в самом деле, лучше того, что уже есть, я совершенно в этом уверен.
– Обдумай этот вопрос хорошенько, Рэймонд. Это очень ответственно. Ведь что-нибудь может пойти не так, и это сделает тебя самым несчастным человеком до конца твоих дней.
– Нет, я так не думаю, даже если и произойдет худшее. Ты ведь знаешь, я вытащил Мэри из самого дна, из самых отбросов нашего общества, где она, почти наверняка, умерла бы от голода еще в детстве. Я думаю, я имею право распоряжаться ее жизнью так, как мне заблагорассудится. Войдем же в дом, уже поздно, нам лучше поспешить.
Доктор Рэймонд повел гостя в дом, пройдя через холл, они спустились вниз и очутились в длинном, темном коридоре. Он достал ключ из своего кармана, отпер им тяжелую дверь и кивнул Кларку войти в его лабораторию. Когда-то здесь была биллиардная, и свет исходивший из стеклянного куполообразного плафона, висевшего в центре потолка, по-прежнему светил печально-матовым светом, освещая фигуру доктора, включившего свет, отбрасывая тяжелую тень от него и от стола, стоявшего посередине комнаты. Кларк посмотрел на него. Поскольку помещение хорошо просматривалась, то можно было увидеть полки вдоль стен от пола до потолка, заставленные различными бутылками и склянками всех форм и расцветок, а в одном конце комнаты стоял небольшой секретер с выдвижными ящиками для бумаг. Раймонд направился к нему.
– Вы видите этот пергамент Освальда Кролиуса? Он был одним из первых, кто указал мне этот путь, хотя я не думаю, что он мог когда-либо найти его сам. Однажды он сказал странную фразу: «В каждом зерне пшеницы присутствует душа звезды».
В лаборатории было не так много мебели. Стол в центре, каменная плита, прикрывающая водосток, в одном углу, в другом углу кресла, в которых расположились Рэймонд и Кларк, вот, пожалуй, и всё, если не считать еще одного кресла в дальнем конце комнаты, который выглядел старой рухлядью. Кларк взглянул на него и поднял брови.
– Да, не удивляйся, это кресло – сказал Рэймонд. – И оно у нас сейчас займет достойное место. Он встал и вытащил кресло на свет. Затем, используя всевозможные рычаги, со всех сторон торчавшие из него, он начал поднимать и опускать ниже его сиденье, устанавливать спинку, подбирая нужный угол и корректировать подножку. Теперь кресло выглядело значительно комфортнее, и Кларк, как только доктор завершил все свои манипуляции с рычагами, коснулся своей рукой мягкого зеленого бархата его обшивки.
– Теперь, Кларк, чувствуй себя совершенно свободно. До тебя я уже потратил пару часов на кое-какие свои приготовления, но я был просто обязан самое важное оставить на потом.
Рэймонд направился к каменной плите, затем к полкам, и Кларк, скучая, наблюдал, как он, согнувшись, колдовал над своими склянками, как разжигал огонь в тигле. У доктора в руках был небольшой фонарь, лишь частично освещавший его и край его аппаратуры, и Кларк, сидевший в полумраке, посмотрел вниз, разглядывая великую игру теней в комнате, по-детски удивляясь странному эффекту слепящего света и непроницаемой тьмы, контрастирующих друг с другом. Вскоре он стал различать еле уловимое благоухание, свободно распространявшееся по комнате, и по мере того, как аромат возрастал, он стал удивляться, что этот запах совсем не напоминает ему запахи аптеки, или те, что бывают в операционной во время хирургической операции. Кларк заметил за собой, что он, наполовину осознанно, нехотя пытается проанализировать свои ощущения, что он стал вспоминать день, пятнадцатилетней давности, когда он бродил по лесам и лугам возле своего дома. Это был жгучий день начала августа, возросшая жара охватила очертания всех предметов и все расстояния неясным маревом, и все, кто смотрел в тот день на термометр, говорили об анормальности температуры, о том, что она почти как в тропиках. Странно, что удивительный жаркий день пятидесятых всплыл снова в воображении Кларка. Чувство ослепительного все проникающего луча солнца, казалось, стер тени и свет, находившиеся в лаборатории, и он снова почувствовал, как накаляющийся воздух обдал его лицо своим жаром, он увидел мерцание, исходящее из мха и услышал мириады шорохов и приглушенных звуков лета.
– Я надеюсь, этот запах не раздражать вас, Кларк, в нем нет ничего сверхъестественного. Он лишь может сделать вас немного сонным, вот и все.
Кларк слышал слова совершенно отчетливо и осознавал, что Раймонд говорил их ему, но за всю свою жизнь он так и не научился бороться со своей природной вялостью. Он мог в ту минуту думать только о своей одинокой прогулке пятнадцать лет тому назад. Последнее, что он увидел, были леса и поля, которые он помнил с детства, и теперь это предстало перед ним в бриллиантовом свете, словно на картине. Благоухание лета, пришедшее к нему через ноздри, заполнило собой все, смешанные ароматы цветов, и запах прохлады леса, глубокая зелень низины, усиленная жаром солнца, и чувство благодатной земли, когда лежишь на ней, раскинув руки в стороны, а улыбка на губах появляется сама собой. Он блуждал в своих фантазиях, казалось, целую вечность, брел от поля в лес, отслеживая малоприметные тропинки в сияющем подлеске буковых деревьев, мимо слабого ручейка, падающего с известняковой скалы и издающего чистую мелодию светлой мечты. Мысли начали сбиваться и мешаться с другими мыслями: буковая аллея превратилась в дубовую, и здесь, и там виноградная лоза карабкалась с сука на сук, и, послав вверх волну своих усиков, спускалась вниз гроздью пурпурного винограда. А рядом с дубом стояло дикое оливковое дерево с серо-зелеными листьями. Кларк, погрузившись в глубокий сладкий сон, осознал, что тропинка от дома его отца привела его в неизведанную страну, и его все эти странности изумили, но неожиданно, шумы и бормотанья лета сменила первородная тишина, которая, казалась, заполнила собою всё вокруг. Деревья стихли, и в этот момент он обнаружил себя стоящим лицом к лицу с некой сущностью, которая не была ни человеком, ни зверем, ни живым, ни мертвым, в ней смешалось всё и вся, формы всех вещей, при этом сама она не имела никакой формы. И в этот момент сакраментальная сущность тела и души вышли из него, и голос, казалось, выкрикнул: «Уйдем отсюда», и мрак мрака за звездами чернел вечностью.
Когда Кларк очнулся, то первое, что он увидел, было то, как Рэймонд отлил несколько капель какой-то маслянистой жидкости в зеленую склянку и плотно ее закупорил.
– Ты задремал – сказал он – должно быть путешествие утомило тебя. Теперь все готово. Я собираюсь сходить за Мэри, вернусь через десять минут.
Удивившись, Кларк снова разлегся в своем кресле. Казалось, будто он из одного сна попал в другой. Отчасти он ожидал увидеть, что стены лаборатории расплавятся и исчезнут, а он сам проснется в Лондоне, он содрогнулся от своих фантазий, навеянных сном. Наконец дверь отворилась и вошел доктор, а за ним девушка примерно семнадцати лет, одетая во все белое. Она была так красива, что Кларка не удивило то, как доктор описывал ее ему. Краска застенчивой стыдливости покрыла ее лицо и шею, и руки, но доктор Рэймонд, казалось, был непреклонен в своем решении.
– Мэри – сказал он – время пришло. Ты совершенно свободна в своем решении. Поэтому ответь мне, ты готова доверить мне себя полностью?
– Да, дорогой.
– Ты слышал, Кларк? Ты мой свидетель. Вот кресло, Мэри. Это совсем легко. Садись на него и откинься назад. Ты готова?
– Да, дорогой, я совершенно готова. Поцелуй меня, перед тем как начнешь.
Доктор согнулся и поцеловал ее в губы достаточно убедительно.
– Теперь закрой глаза – сказал он.
Девушка опустила свои веки с желанием уснуть так, будто она была сильно утомлена, и Раймонд поднес к ее ноздрям зеленую склянку. Ее лицо стало белеть и сделалось белее, чем ее платье. Она почти не сопротивлялась, и затем, почувствовав сильное течение, увлекающее ее, она скрестила руки на своей груди, совсем как маленькое дитя перед прочтением молитвы. Яркий свет лампы осветил ее, и Кларк принялся наблюдать мимолетные изменения, произошедшие с ее лицом, как будто он наблюдал за тем, как изменяются холмы, когда летние облака проплывают у солнца. И потому, как она лежала вся белая и спокойная, доктор приподнял ей одно веко и осмотрел зрачок. Она была совершенно без сознания. Раймонд нажал на один из рычагов, и спинка кресла мгновенно подалась назад. Кларк видел, как он выстриг на ее голове круг, подобно тонзуре у монахов, для чего он лампу придвинул ближе. Затем Рэймонд достал из небольшого ящика какой-то маленький сверкающий инструмент, и Кларк отвернулся, содрогнувшись при мысли, что он им сейчас будет делать. Когда он повернулся обратно, то доктор уже зашивал края надреза, который он сделал.
– Она проснется через пять минут. – Рэймонд был по прежнему спокоен. – Все, что нужно уже сделано, и нам остается только ждать.
Минуты протекали медленно, они слышали тяжелый ход старинных часов, доносившийся из коридора. Кларк почувствовал слабость во всем теле, его колени дрожали, вряд ли он смог бы встать на ноги. И в тот момент, когда они наблюдали, неожиданно послышался протяжный вдох, моментально цвет щек девушки обрел свой первоначальный вид, и вдруг ее глаза открылись. Кларк вздрогнул, увидев их. Они сверкали каким-то пугающим, ужасным блеском, глядя куда-то вдаль, и печать великого чуда отразилась на ее лице, а ее руки вытягивались так, будто она касалась чего-то невидимого, но в одно мгновение интерес к этому у нее пропал, и его сменил величайший ужас. Мышцы ее лица охватила отвратительная конвульсия, все ее тело затряслось от головы, до пят, ее душа, казалось, бьется, содрогаясь внутри своего дома из плоти. Это было невыносимое зрелище. Но, когда она, взвизгнув, свалилась на пол, у Кларка хватило сил броситься вперед, ей на помощь.
Три дня спустя Рэймонд привел Кларка к кровати Мэри. Она лежала с широко раскрытыми глазами, раскачивая своей головкой из стороны в сторону, и бессмысленно улыбалась. – Да – сказал доктор, все еще не теряя присутствия духа – все это очень печально, похоже, она стала безнадежной идиоткой. Однако, этому уже ничем не поможешь, но после всего происшедшего, надо признать, что она все-таки видела Великого Бога Пана.
(продолжение следует)