Временами я пытаюсь жить незамеченным тобою. Но, кажется, мои попытки напрасны. Гнилая деревянная табличка с названием пытки, выбранной для меня. На ней я читаю едва различимое твоё имя.
К горлу подкатывает тошнота. Ты сидишь за накрытым столом, в твоих руках серебряные приборы. На серебряных тарелках дымятся изысканные угощения из частей человеческой плоти. Ты касаешься меня холодным взглядом, продолжая жевать. Я слышу хруст костей под твоими остро заточенными зубами. Запах… всюду этот запах. Мяса и крови. Опасный поворот к тебе спиною, и я иду дальше.
В каждой комнате – плач или стоны. Люди привязаны, прикованы, прибиты к медицинским креслам, кушеткам, крестам… Ещё живые, истекающие кровью и сукровицей тела. И запах. Запах плоти и крови, боли и смерти.
Красный лёд медленно тает на ранах. Гнойные глаза дрожат под солнечными лучами. Пока раны тают – в них засыпают соль, а потом сшивают толстыми нитками, украшая тело грубыми шрамами. Ступни рассекают ровно посередине. В мёрзлое тело влагают конский волос. И тоже сшивают… Так поступали Тартары. Чтобы пленники не могли сбежать. Кто-то печален, совсем рядом. Твой живот разворочен, словно дикая ненависть к себе окончательно проснулась, когда ты совершал харакири.
Ты прикован к операционному столу, тонкие трубки и электроаппараты поддерживают в тебе жизнь и сознание.
В своих снах я наблюдал, как молодой хирург аккуратно возвращал на место твои, почти обескровленные, органы, словно он собирал по частям сложный механизм. Я видел, как части тебя начинают пульсировать, жадно впитывая кровь и лимфу, как они оживают, но существуют уже ни как единый организм, а как отдельные, совершенно разные, посаженные в общую клетку – твоё тело. А ты смотрел, безразлично, на действия молодого врача, на своё вскрытое тело, и лишь иногда поднимал на меня молочные глаза, и, глядя в них, я слышал крики сотен тысяч страданий. И просыпался. В холоде и дрожи. И не засыпал более до утра.
Я рисовал. Сотни рисунков и набросков. В альбомах, тетрадях, блокнотах… На пыльных стенах и грязных окнах. На запотевшем зеркале в ванной комнате… Кожа. Ровная, цвета свечного воска. Циановые и синеватые шрамы. Молочные, слепые и воспаленные глаза. Длинные волосы твои совсем седые, толи от времени, то ли от боли… Я гадаю потому, что лицо твоё совершенно своими несовершенными чертами и лишено возраста, как и тело твоё. Я рисовал тебя. Вырисовывал болезненно каждую породистую черточку твоей сущности. Но мне никогда не удавалось прорисовать лицо… Что-то мешало мне…
Человек, распятый на кресте передо мною, чуть приподнимает лицо. Его глаза методично вырезаны. По этому он плачет кровью. Рот его зашит, а в уши вбиты толстые гвозди. Он тянется ко мне, тянется всем телом, но колючая проволока, руками горячей любовницы-смерти, крепко прижимает его к кресту. Я не знаю, хочется мне отстраниться, или же прижаться к нему. К горлу подкатывает тошнота, а сердце разлагается от жалости… У этого человека – Твоё лицо.
Ты поднимаешься из-за стола.
Серебряные подошвы твоих сапог стучат по паркету из дуба.
С каждым ударом моё сердце бьётся быстрее.
Я вижу неясные, потусторонние тени.
На моём месте – Ты…