Все было, как всегда: тренированные попки бывалых лыжниц, взбудораженных загорелыми атлетами-инструкторами; алчущие глазки безнадежных учениц, нетерпеливо сканирующие подходящих для досуга мужиков с приметами платежеспособности; плотоядные личики самоуверенных, горланящих от постоянного возбуждения студентов; невозмутимые лыжные мазохисты неопределенного возраста в почетно-потертом полуальпинистском снаряжении; наркотически неразлучные и осточертевшие друг другу семейные пары, монотонно покрикивающие на надоевших детей; болтливые спортивные старожилы. раздающие никому не нужные советы, – в общем полный курортный набор. Вот только сам я стал другим. По горлу стучал пульс, взбесившийся от высоты. Тело, по форме напоминающее автомобильное кресло, не хотело разгибаться. Ноги, как полудохлые клячи, спотыкались и отказывались идти. Дорого оплаченного аппетита хватило только на суп. Рельефно сверкающие на солнце снежные склоны тщетно сражались с необоримым желанием вздремнуть. Слава богу, стыд еще не был потерян, и мне удалось притащить упирающееся тело в лыжную раздевалку. Ботинки, как далекие корабли за горизонтом, скрывались за линией живота, и их застегивание походило на зарядку фотоаппарата внутри темного ящика…
Организм еще помнил былую легкость скольжения и иногда в азарте воспоминаний удивлял прежним мастерством, но потом пугался своей расточительности и снова возвращался в состояние заполненного до отказа холодильника. После каждого спуска с горы я своим пыхтением напоминал паровоз прибывший к вокзалу с огромным составом…
Когда ко мне, отупевшему от усталости и вяло потягивающему теплое вино с корицей, подсела в баре тренированная, симпатичная и инициативная дама с неожиданным комплиментом моему горнолыжному мастерству, я смог лишь с трудом привстать, промурлыкать что-то нечленораздельное, беспомощно улыбнуться и снова мешком бухнуться на стул. Как разбитый параличом кот, не владеющий своими конечностями, я таращил глаза и шевелил бровями, тщетно пытаясь выразить всю гамму охватившей меня признательности и дать хоть приблизительное представление об остатках своей потенции, но проницательная женщина не захотела рисковать моей жизнью и вежливо удалилась. Пришлось выпить рому. Потом еще…
Мрачный и злой я сидел за ужином, и окружающее стало представляться мне издевательством: горы, снег, лыжи, подъемники, бодрые, загорелые, спортивно одетые, подвыпившие и галдящие сограждане, cмех, музыка, еда, кровать, в которую мне предстояло погрузиться до утра, экскурсии, дискотеки, сауны, бассейны, молодые вожделенно хихикающие девки, лоснящиеся иностранцы – мне казалось, что все это я съел и не могу никак выплюнуть, чтобы мне тоже стало легко и свободно…
Тяжесть, давившая меня, стала распространяться. Горы за окнами темнели и теряли очертания. Прожорливость окружающих потеряла прежний темп и превратилась в ленивую и нудную дегустацию. Все вокруг стало грузным, гулким и замедленным, как во сне. Растянуто визжали дети, объевшиеся апельсинами. Томительно открывались бутылки с шампанским. Протяжно звенели бокалы. Стелился дым от сигарет…
Неспешно ко мне подплыл официант. Я смотрел на его редко и плавно закрывающиеся веки, “и чай, как ртуть, мне наливался в чашку”.