Дошкин ехал на работу. Ехал на своей поношенной машине. Его только что оштрафовали. Остановили без видимых причин для проверки документов. Все бы этим и закончилось, если бы в глазах Дошкина гаишник не почувствовал столько брезгливой и неутоленной ненависти, что не смог отказать себе в садистском удовольствии: он обошел грустный дошкинский автомобиль и без особого труда установил “неисправность”– заляпанный грязью передний номер. День вообще начался для Дошкина с ощущения обреченности и тщетности. Грустно глядя сквозь очки на дорогу, грязь от которой на ветровом стекле с трудом соскребалась неутомимыми дворниками, Дошкин привычно препарировал охватившую его тревогу и с каждым днем набирающий силу безотчетный страх:
Купленный накануне NESCAFE оказался, как выяснилось за завтраком, какой-то дрянью, пахнущей золой.
На полу у мусоропровода валялся брошенный мусор.
Прибавилось искалеченных и оплавленных кнопок и похабных надписей в хронически вонючем лифте.
Рядом с искореженными почтовыми ящиками валялись паскудные рекламные листочки, призывающие в целях снятия порчи посетить какого-то шарлатана – магистра магии.
Пришли телефонные счета на междугородные разговоры с городами, где у Дошкиных не было ни друзей, ни родных, ни знакомых.
Жена Дошкина стала тощей и стервозной от того, что по-прежнему ходит в свой никому не нужный институт, где вместе с другими сдвинутыми научными сотрудниками отчаянно ожидает выплаты зарплаты.
У дочки в школе появились ученики наркоманы.
Уже снег, а в квартире не топят.
Дальше пошли телевизионные кошмары:
Тошнотворно визжат и дергаются перезрелые, педерастически раскрашенные подростки с противозачаточными жвачками во рту.
Зарубежные атлеты обоих полов, героически совокупляющиеся под звуки автоматных очередей.
Слабоумные парламентские депутаты, перманентно требующие заменить одного маразматика на другого.
Ежедневные растерзанные трупы.
Торжественные награждения обветшалых граждан, угадавших слово из трех букв.
Гордая демонстрация пропитавшихся женских прокладок и заполненных подгузников.
Конвульсивная какофония клипов, рифмованных такими шедеврами стихоплетства, как: “Всяко–разно – это не заразно!!”
…
Перебирая всю эту мерзость, Дошкин мучительно морщился, силясь найти хоть какой-нибудь просвет в адском хаосе. Единственное, за что удалось зацепиться, – это баня, предстоящая вечером, где соберутся друзья и при помощи пара, пива и водки растворят на время сгустившиеся за неделю тромбы волнений, печалей и тревог …
Работа у Дошкина была необременительная – он планировал и компоновал на компьютере варианты кухонных гарнитуров по вкусу и возможностям заказчиков, после чего отправлял заказ на завод-изготовитель. Платили нерегулярно, зато настоящими условными единицами. Его бывшая специальность – конструктор станков с числовым программным управлением – спросом не пользовалась…
Вечером по дороге в баню в Дошкина врезался джип со стрижеными отморозками. Не дожидаясь милиции, они разбили ему очки и уехали. Номер джипа, к удовольствию подъехавших ментов, Дошкин не запомнил и, кроме акта и вялого назидания, ничего утешительного от них не услышал…
В баню Дошкин добрался за полчаса до окончания сеанса и, не раздеваясь, угрюмо выпил полбутылки водки. Потом под сочувствие друзей добавил несколько бутылок пива и быстро отупел…
Подходя к дому, Дошкин почувствовал неудержимый рвотный позыв. Он стравливал на стену собственного дома, и ему казалось, что из него извергается вся та дрянь, что скопилась в его мироощущении. Он даже слегка подпрыгивал, помогая своему облегчению. Пошарив в штанах, ускорил, как ему казалось, процесс очищения. Когда иссяк с обеих сторон, и сознание прояснилось, он с ужасом понял, что очищения не произошло. Напротив, в Дошкине стала расти ненависть к себе. Раньше, подозревая себя частью чудом сохранившегося в одичавшей стране маленького оазиса интеллигентности, он сам презирал и люто ненавидел тех, кто гадит в транспорте, во дворах и подъездах. Теперь он стал одним из них. Стыд и презрение бушевали в нем с такой силой, что он сдавленно завыл. Последнее, что запомнил Дошкин, были матерные слова, произнесенные возмущенным мужским голосом. Потом его затылок вдруг стал частью кирпичной стены…
Утром, когда одеревенелого Дошкина клали на носилки, санитары увидели выведенную на свежем снегу кровавую надпись: “Прощай, Россия…”