Мать, стараясь не оборачиваться, ушла, оставив меня до вечера воспитательнице, а та по доброте душевной привела меня, плачущего, в детсадовский зооуголок. И первое, что я сделал в детском саду — выпустил всех зверушек и птичек из клеток. Птички, ударившись об оконные стекла, попадали в обморок, змеи куда-то расползлись, ежи, кролики и морские свинки быстро рассредоточились, а я, достав из аквариума несколько рыбок, сел на пол, успокоился и стал наблюдать, как ловко они прыгают при помощи жабр. К обеду некоторых животных вернули в клетки, рыбок, красиво нарядив, дети похоронили в цветочных горшках, а меня дважды побитого разгневанными детьми и отказавшегося от обеда, положили спать. Проснулся я, когда тихий час еще не кончился, встал и пошел искать уборную, но строгая воспитательница, категорично вернула меня назад, и я, протерпев сколько было возможно, не только написал, но и накакал, прислонившись к батарее отопления. Топили в детском саду хорошо, поэтому место преступления быстро локализовали, а меня возненавидели даже самые добродушные дети.
Еще я помню, что на даче, куда нас вывозили на все лето, я наловил в болотце тритонов, и, пользуясь любовью детей к животным, организовал обмен пойманных пресмыкающихся на мешки с «гостинцами» (аналог тюремных передач). Один мальчик, уже съевший свои «гостинцы», оставил взамен понравившиеся мне сандалии и, радостно взяв своего тритона, ушел босиком.
Когда наступил родительский день, родители босого мальчика поймали меня и отняли сандалии, но тритона, несмотря на мои справедливые требования, не вернули, поскольку он к тому времени умер вне привычной стихии и был зарыт в братской могиле с остальными. Мои родители отдыхали на юге и меня не навещали. Из-за этого в глазах остальных родителей я представлялся злобным сиротой, выманивающим у их детей все, что им привозят. Я обходил кусты с притаившимися семьями, при виде меня мамы с еще большим усердием заставляли своих отпрысков поглощать пирожки, арбузы, груши, конфеты и т.п.
Единственный, кто меня любил, был детсадовский врач — потому что за три года пребывания в саду я ни разу ничем не болел.
В школу я попал в переходный период от серых гимнастерок с ремнем и фуражкой к серо-голубым штатским костюмам. Ни того ни другого мне не купили и отправили в первый класс в клетчатом, на манер шотландки, костюмчике с бриджами вместо брюк, в полосатых гольфах, в синем берете и с ранцем за плечами. Это сразу выделило меня из общей толпы, и как только выяснилось, что я не иностранец и не сын директора школы, меня, не откладывая, избили. Выбора у меня не оставалось и через месяц я научился дико и безжалостно драться. Я приобрел авторитет у школьной шпаны, и с моим участием стали организовывать показательные драки на спор. Директор хотел избавиться от меня, но узнав, к своему изумлению, что я почти «круглый отличник», решил лично принять участие в моем воспитании. Он подолгу беседовал со мной после уроков за чаем, из-за чего распространился слух, что я — сын министра. Учителя стали меня опасаться и предпочитали вообще не вызывать к доске. В комсомол приняли заочно — взяли заявление и вручили билет.
В институте сразу исправили школьную ошибку и исключили из комсомола, догадавшись по моей мерзкой улыбке, что в коммунизм я верю не искренне, но доучиться позволили. Количество студентов в нашей группе было нечетным, и при разбиении студентов на бригады я оставался в своей бригаде один — студенты (в большинстве своем евреи) предпочитали не рисковать. Такое одиночество, с одной стороны, улучшало качество образования, с другой — выделяло меня в глазах созревающих девушек. Скоро я женился по инициативе простодушных родителей очередной девушки. Я ухаживал за ней в течение года, и все это время, приходя к ним, с людоедским аппетитом опустошал холодильник под их растерянными взглядами. (Родители засомневались в целесообразности и эффективности капиталовложений и предъявили ультиматум. Эксперимент длился четыре года — я оказался бессребреником и подлецом, бросил жену и маленькую дочь, которым доставались лишь скудные алименты...
Так... Что же было потом? - Потом в государстве все поменялось. У меня появились деньги, срочные дела, подчиненные, имущество, автомобильный живот, мускульная лень, командировки с удобствами, плутовская бухгалтерия, нудные до отупения переговоры, изматывающие пункты контрактов — то, что у нас называется бизнес...
Мне часто снился один и тот же сон — как будто я ловлю кота, который бегает вокруг печки. Он бежит и я бегу за ним, он бежит и я бегу — это моя цель. Время от времени какие-то мерзавцы в форменных фуражках вваливаются без стука и проверяют у нас с ним документы. У кота с документами всегда все в порядке, а со мной все время что-то не так, и я плачу штраф этим гадам, и они, довольные, уходят, зная, что скоро опять придут и снова будут меня мучить. Однажды я все-таки поймал кота и отнял у него правильные документы, но почему-то продолжал все бегать и бегать с котом в руках, в ужасе понимая, что цель я забыл и никогда не вспомню, просыпался в каком-то растерянном страхе, подходил к зеркалу, которое тут же запотевало, и угадывал в нем морду того самого кота...
Сон оказался пророческим.
В новой стране возникла прорва идиотских границ. При пересечении очередной из них местные кретины-пограничники нашли какой-то непорядок в моих документах и вытолкали меня, полупьяного и полуголого, из поезда. Помню, как я стоял на перроне, глядя вслед уходящему поезду, в толпе других несчастных, с чемоданом в одной руке, с костюмом на вешалке в другой и что-то изумленно и торопливо дожевывал. Затем началось измывательство — ко всему прочему меня обвинили в краже вешалки из вагона, составили протокол и посадили на полдня в тюрьму. Потом в обмен на свободу все отняли — и костюм, и деньги, и документы и желание все это иметь вновь ...
И вот я здесь — далеко, далеко от городского маразма. Кругом лес и горы. Рядом озеро. Все пахнет осенней зрелостью. Печка слегка дымит, и мне приятно думать, что я буду ее чинить. Потом, ближе к вечеру, сварю своей собственной картошки, пожарю рыбу, которую еще предстоит словить, и буду делать еще много других чудесных дел, не требующих никаких разрешений и документов... Сначала я поселился здесь с новой женой и новой дочкой, но они еще не все поняли и, решив, что я просто свихнулся, уехали. Я скучал, потом успокоился...
Теперь мне снятся приятные сны — например, как, вставив нитку в иглу, «я зашивал разбитое стекло, готовясь к зиме»...