Я стал очень знаменит. Не просто известен, а именно знаменит! Мое имя замелькало в газетах и журналах. Телевидение непрерывно что-то сообщало обо мне. Журналисты и репортеры обрывали телефон. Все требовали моего публичного выступления, надеясь на какое-то счастливое откровение, ожидая, цитирую, «спасения от беспросветного, бессмысленного существования, потерявшего цель и вдохновение, мечтая о выходе из морального тупика, из плена сдавивших душу изобилия вещей и консервированных развлечений».
Я всегда боялся и избегал массового единомыслия и уж тем более не хотел судьбы пророка.
Я пишу стихи и люблю кататься в лесу на велосипеде. Еще я люблю с друзьями выпить водки под студень с хреном. У меня есть дом за городом, где я живу с женой и дочкой, и мы друг друга любим. Мне этого вполне хватало для счастья:
...Много ли для счастья надо?
Да, конечно, очень много –
Чтоб в лесу была дорога,
Запах листьев и прохлада,
Колесить бы по стране
На своем велосипеде,
И при этом, чтоб соседи
Не завидовали мне.
Чтобы дочь с женой смеялись,
Надо мною – бестолковым,
Чтобы были все здоровы,
Чтоб стихи легко писались.
Чтобы тем, кого любил,
Не казался бы я лишним,
И чтоб любящий Всевышний
Мной всегда руководил...
...Как им удалось меня уговорить? Hаверное, был пьян. Но я категорически предупредил, что кроме моих стихов я ничего говорить не буду, да и ... В общем,
черт-те что! Договорился сдуру, что в ближайшее воскресенье я выступлю на большом стадионе (любое закрытое помещение якобы народ разнесет).
Пришлось купить костюм – не появляться же на людях в ... ну... не важно!
Я все думал, какие же стихи читать им всем, даже разволновался. Начал подбирать, но ничего не получалось. Про собаку? Им будет неинтересно. Про жену или дочь? Я не стриптизер. Про то, как я плакал во сне от неведомой несправедливости? Скорей всего не поймут. Вот влип!
Расстроенный, я уснул, и мне приснилось прекрасное стихотворение – именно то, что было нужно, больше похожее на музыку, чем на стихи. Во сне я читал их на этом дурацком стадионе, и народ молчал со слезами на глазах, радостно обреченный на божественное счастье. Потом я сильно испугался, что забуду его, и бледный и вспотевший от страха, проснулся и быстро записал его каким-то нелепым и незнакомым мне почерком, затем лег и безмятежно заснул.
Рано утром в воскресенье, меня разбудила жена, принеся мне новый костюм.
Первым делом я решил осчастливить ее своим новым произведением и поделиться радостью от созданного шедевра. Я схватил листки, исписанные ночью, и начал вдохновенно читать:
Изима мута луатара
Тор ата кана ушига
Сокви фоэмо да туара
Ис рола шода адига...
–Что это ? – изумленно спросила жена. – На каком это языке?
–То, что я ночью сочинил, – еще более изумленно ответил я.
Внутренне коченея, я продолжал:
Акво жуно алиуэту
Цер ту ар годо бед амосо
Соти эдо то пер суэту
Арико уга шаби госо...
и т.д.
– Что это? – в свою очередь, спросил я неизвестно у кого... Стихотворение было длинное, но дальше я читать не стал.
– Боже мой, – сокрушался я, – я помню ощущение необыкновенной красоты и гармонии.. арико уга шаби госо?! – Что это за язык, наверное у меня шизофрения!
Что же я буду им читать?..
Между тем, я механически надевал этот чертов костюм и завязывал галстук.
–Чего ты так расстраиваешься? – спросила жена. – По-моему, так очень даже красивое стихотворение, необычное какое-то и загадочное, в нем есть тайна, и оно не злое, а добро-сказочное, как эники-бэники. Не знаю, как другим, а мне нравится.
– Между прочим, – продолжала она, – уйма людей слушают песни на незнакомых языках и получают удовольствие, а то, что ты написал это тоже вроде песни на незнакомом языке.
– Да не я это писал! – возмутился я.
– Тогда кто же?
– Черт знает кто!
Выбора у меня все равно не было. Я взял бельевые прищепки, прищемил внизу брючины, надел большие темные очки, боясь ажиотажа на улицах, сел на велосипед и поехал на стадион с этим бредом в кармане.
Я ехал и думал - прочту им эту ахинею, и ко мне никто, никогда больше не будет приставать, правда, могут побить... От этой мысли мне почему-то захотелось срочно поесть сметаны...
В магазине было много народу, и мой велосипед, который я боялся оставить на улице, вызывал у покупателей чувство отторжения, многие злобно пинали его ногой, комментируя это словами: приперся, притащился, явился и т.п.
Однако некоторые поглядывали с любопытством, недоуменно сопоставляя спортивный велосипед с респектабельным костюмом и галстуком на велосипедисте. Наконец, я схватил вожделенную сметану в бумажном стаканчике и только поднес ее ко рту, как кто-то в очередной раз трахнул ногой по велосипеду, и я вместе с ним рухнул на пол. Народ удовлетворенно загоготал, глядя, как обильно и роскошно сметана покрыла мой новый костюм, листки со стихами в кармане и мой велосипед. Слизнув сметану в доступных местах, я покинул магазин и, ошарашенный, поехал по направлению к своему ставшему еще более сомнительным триумфу. У самого стадиона, откуда уже доносился нетерпеливый гул жаждущих откровения масс, смазанные сметаной шины велосипеда неожиданно сменили направление, и я вторично свалился. На этот раз – в канаву.
Когда я наконец попал за кулисы, откуда должен был торжественно появиться перед многотысячной аудиторией, внешность моя больше соответствовала ученику ассенизатора, нежели знаменитому поэту.
Для большей торжественности свет на подиуме, по замыслу организаторов, загорался постепенно, и первые строфы моего «шедевра» я начал читать в полутьме, в абсолютной, небывалой тишине, в атмосфере какого-то мистического взаимного страха. Я читал чуть дрожащим голосом, слегка нараспев эти странные, ни мне и никому не понятные стихи, в полном безмолвии, в котором мне, как ни странно, чудилось доверчивое одобрение!
Когда свет разгорелся в полную силу и ярко осветил мое глумливо-одухотворенное лицо, покрытое, как и весь мой костюм, пыльной сметаной, когда всем стал доступен для обозрения неизвестно для чего предназначенный велосипед, во всех концах стадиона создался, быстро нарастая, веселый гул, стремительно превратившийся в неудержимый и редкий своим многообразием хохот! Народ извивался и корчился от смеха так, как будто его щекотали несколько часов подряд. Скоро вместе со всеми стал смеяться и я, сначала настороженно, а затем все искреннее и веселее. Потом смех превратился в ликование и перекинулся на улицы города.
Домой меня несли на руках. Все орали мои нелепые стихи, а я сидел на велосипеде и жадно ел кем-то купленную для меня сметану. “Не каждому это удается – попробуйте сами”.