На грязный песок накатывала мутно-серая рябь, что-то тревожно шептала. Туман стелился над просыпающимся лесом и над уже проснувшейся серой водой. Горизонт не виден во мгле липкой взвеси над всплывшим на поверхности пруда мусором. Взгляду не на чем задержаться, все холодное, склизкое, мокрое. Неживое.
Наверное, в такую погоду, да еще в тяжелом душевном состоянии следует находиться в более живописном и умиротворяющем месте. Но тянет сюда.
Дышать тяжело. Может от удушающее влажного, ледяного воздуха, а может от съедающей легкие болезни. Уйти бы, чтоб не наделать беды…да ноги не несут.
Кругом грязь, куда не бросишь взгляд. Хотя чего еще ждать от природы в октябре?Да и на душе много грязи накопилось. Липкой, темной, нечистой.
Когда болеешь сама это ничего. Поддерживаешь себя, подбадриваешь, не даешь уйти самозабвенно в физические страдания. Намного тяжелее,когда болеют дети. И не просто легкая простуда, а серьезное, грозящее жизни заболевание. И нет надежды на выздоровление.
От собственного малодушия становится еще грязнее и гаже. В чем малодушие? В добровольном отказе от жизни и аналогичном решении за другого человека. Пусть этому человеку всего три месяца, но он дышит, мыслит,чувствует…Только вот зачем продлевать страдания, и свои, и дочери?Да, мечталось ведь,как она пойдет в первый класс с большим букетом, закончит в школу, выйдет замуж в белом кружевном платье, воспитает детей,внуков…Только нет у этих мечтаний воплощений. И вряд ли уже будут.
Пора бы уже подменить соседку, которая сидит с больным ребенком. Да и малютке плохо без матери.Ничего, теперь будем вместе. Всегда вместе. Она – это то,что осталось от жизни…Только вот жизни уже и нет. Она лежит на дне, под слоем грязи на поверхности лижущей берег воды. Там ей и место.
Пора уже. Сколько можно терпеть? Жаль, конечно, что погода подвела: холодно, ветрено, дождливо…А хотя лучше ли умирать при ясном солнышке?
Идти пора. Поеду домой, закутаю, убаюкаю, поцелую. В последний раз.
Голова отказывается принимать реальность, ноги как ватные. То ли от нехватки воздуха, то ли начинаю осознавать то,что намереваюсь сделать.
Люди вокруг спешат куда –то, торопятся, все в заботах, делах. И нет им дела до чужих трагедий.
Вот на лавочке две старушки…как то они не вписываются в летящую серую массу на фоне грязного пейзажа. В платочках, с котомочками, в стареньких пальто. Сгорбленные годами и тяготами прожитых событий, с горестными морщинами вокруг глаз. Держатся за руки, как девчонки, смотрят друг на друга удивительно яркими, не старческими глазами…
-«Да,Варя, мы ведь с тобой сколько лет не виделись. А ведь сколько мы с тобой вместе пережили, фильм целый снять можно. И детство вместе, и юность, и замуж ты меня выдавала, и детишек ты моих нянчила. А я бы тебя выдала, да только вот…ты же сама помнишь. Сорок первый наступил. Я как узнала,что тебя в концлагерь угнали, так сразу сердце и упало…Только знала я ,жива ты. Все эти годы знала, что жива. А меня все эти годы берегло. То снаряд взрывался в двадцати шагах от хаты, то фашистская пуля пролетала в метре… Я ж тогда молодая была, в партизаны подалась…Благо, детишек много, смотрят друг за другом. Старший, Андрейка, хоть и мал был, да уже со мной в отряде состоял, помогал мне. А отряд помогал нам, чем мог. Но все равно, в сорок втором схоронила я Танечку. Пневмония у нее была, не спасли общими силами. Схоронила я ее,а тут младшенький мой парнишечка приболел. Долго болел,мучительно, даже болезни не знаю. Отмучался через год после Танечки. Ох,как плохо мне тогда было,чуть руки не наложила на себя. Да только взгляну на старших, дочку с сыном, и думаю : «Как же они без меня в такую пору?»Старшенькая уже тоже помогала в отряде, между деревнями связь держала. Малютка, тринадцать годков, а работала, как мужик здоровый. Но вот только не уберегла я ее. Повесили ее зимой в сорок четвертом, пытали, допрашивали. А она, кровиночка, хоть бы вскрикнула разочек. Я потом тело унесла тайком, схоронила в лесу по-человечески, проплакала ночь. А потом ярость взяла меня, злобой так и исходила вся. Троих детей потеряла. Троих у меня отобрала война.
Через год Андрей бежал на фронт. Четырнадцать ему было, так не взяли. Он и не спросившись, знал ведь, что не пущу. Уже в апреле убежал, до девятого совсем чуть-чуть оставалось…
Вот тут-то я и решила, что жить не зачем уже. Пошла в сад, повесила на яблоню петлю, стою, смотрю в небо…А оно синее,аж глаз режет. И подумалось мне, что раз прошла я сквозь весь этот ад, не сошла с ума и жива осталась, то наверное для чего-то ведь. Негоже вот так прерывать жизнь, когда в ней столько испытано. Я живая, сильная, здоровая…Все выдержу, все вынесу.
Через несколько лет, как оправилась после всего, взяла в приюте малюток-двойняшек. После войны детдома переполнены были. Вырастила их как смогла, да вроде неплохие у меня детки вышли…Выходит, выполнила до конца я свой долг.»
Молодая женщина, не дослушав до конца рассказ старушки, поспешила подальше от лавочки. Она еще несколько минут простояла в стороне, обхватив себя за плечи, глубоко вздохнула, посмотрела в серое небо, на котором начали пробиваться голубые островки, и быстро слилась с толпой.