Восток и все остальное
Это роман о войне и мире, реальном и надуманном. Я описываю нашу жизнь в Багдаде во время войны, а также мою жизнь в Финляндии. При описании событий на Ближнем Востоке я принципиально не позволяю себе никаких оценочных суждений. Моя цель – рассказать то, что видела и чувствовала. Когда же я оказываюсь в Европе, не могу удержаться от ироничного тона. Пусть простят меня мои финские и русские друзья за то, что подчас не могу скрыть пристрастности и выступаю в роли судьи. Тема России мне близка, так как волей судьбы русские вошли в мою семью так же, как и представители других национальностей. Я предлагаю вам совершить путешествие в три страны: Финляндию, Россию и Восток. Под Востоком я подразумеваю мусульманские страны.
Война. К войне привыкаешь
9 февраля 1991 года вернулись из эвакуации. Мы жили в сельском доме в шестидесяти километрах от Багдада. Узнав, что в городе отключили воду и электричество, мы решили проведать дом. Из-за дефицита бензина нелегко было найти машину, но все-таки мы смогли договориться и рано утром отправились в путь. Дорога на Багдад была пуста, но из города шел поток автомобилей. Над Багдадом стояло густое облако дыма, при приближении к Dora, нефтеперерабатывающему заводу, мы увидели, что он горит. Улицы предместья были заполнены канализационными выбросами. Руинами встретил нас центр Багдада. Запертые металлические решетки защищали магазины от мародеров. Пешеходов на улицах не было.
Мы отсутствовали всего лишь три недели, за это время дом стал холодным и сырым. Он почернел от копоти, внутри бетонная и кирпичная крошка застилали мебель, предметы обихода. Дети побежали во двор проверить кур. Мы с Хамидом, моим мужем, стали убираться, но без воды трудно было привести дом в порядок. Сосед пришел и сказал, что он пользовался водой, оставленной нами в бочке. Он поил кур, а также взял немного для собственных нужд. Саид сообщил, что электричество отключили сразу, как только начались военные действия. Продукты в морозилке растаяли, и он скормил их курам. «Вон какие они довольные, сколько яиц снесли, вам хватит на приличную яичницу», - сказал Саид. Мы поджарили яйца и угостили Саида.
Вдруг послышалась воздушная тревога. Я позвала детей в дом. Мы с мужем замешкались в поиске самой устойчивой стены в доме. Передвинули диван-уголок к той стене, над которой расположена терраса. Уселись рядом. Я подумала, что если в нас попадет бомба, мы погибнем все вместе. Если же обрушится потолок, мы будем заживо погребены под руинами. Я достала ватные одеяла и велела всем укрыться, чтобы смягчить удар, если обломки крыши посыпятся на голову.
Возможно, нам придется вырыть яму во дворе, в которой будем укрываться во время бомбежек. Но в земле появится огромное количество тараканов и прочей нечисти, а я ее боюсь больше, чем ракет. Хамид сказал, что в соседских многоэтажных домах есть подвалы, в которые приказано спускаться. Но мы решили, что никуда не пойдем. Эти дома построены так, что при малейшем ударе складываются, как спичечные коробки. Кто же будет сейчас вытаскивать оставшихся в живых из развалин?
Стала вести дневник, чтобы хоть как-то успокоить себя. При детях я стараюсь не показывать паники и страха, хотя удается это с трудом. Шум повторяющихся изо дня в день, из ночи в ночь сирен, взрывов, влияют на меня так: на смену чувству страха приходят отупение и апатия. Голова то чугунная, то раскалывается на многочисленные осколки. Иногда кажется, что я тону в густой жидкости. Грудь теснит, дышать почти невозможно, сердце бьется медленно, как будто готовится к остановке. После бомбежки мы принесли с верхнего этажа, где расположены наша спальная и детские, кровати. Поставили их в ряд, теперь мы спим, как в больничной палате или казарме, рядышком.
Мир. Жена олигарха
«Екатерина», - представилась ухоженная, подтянутая женщина с лицом, слишком волевым для наших мест. «Страной тысячи озер и тысячи непуганых идиотов» называют Финляндию русские туристы. И действительно, мы здесь живем, как в оранжерее: страна считается одной из самых безопасных, ее жители социально защищены, не пухнут от голода, а, напротив, отличаются округлостью форм благодаря неограниченному употреблению пива и местного овоща, колбасы. Последняя всем овощам овощ: производители колбасных изделий отчаянно «инновируют», то есть работают над новыми видами мясной продукции. Когда ешь всевозможные нарезки, трудно определить, из чего же состоят сии деликатесы. Конечно, на наклейке есть аннотация, но я не очень доверяю. На Востоке мы ели натуральные продукты. А здесь, в мире потребления, все затейливо перемешано. Лишь природа остается такой, какой видели ее мои предки. На природе лица у людей сосем другие, чем у жителей больших городов. Не найдете вы в лесах средней Финляндии упрямо-задумчивого, а иногда и явно мизантропического выражения, характерного для питерцев или москвичей.
Новая русская протянула легкую кисть в ответ на мое крепкое рукопожатие. Смотрю на отполированные ногти москвички с удивлением. Здесь, в лесах, не нужен маникюр. Чернозем под ногтями даже вызывает уважение, свидетельствуя о приверженности человека к земле. Конечно, у хороших хозяек лежат на умывальниках специальные щеточки для чистки рук после копания в саду. Темные густые волосы, подкрашенные в тон природному цвету, затянуты на затылке в тугой узел. Откорректированные брови окрыляют славянское лицо. Дорогая губная помада, крупные здоровые зубы, свежее дыхание, улыбка фотомодели. Фигура девочки-подростка говорит о постоянном посещении тренажерного зала и умеренности в пище. Собранность, сдержанность, скрытность, настороженность – явные черты характера этой женщины, оказавшейся женой олигарха. Олигарх – ужасное слово, в финском языке его нет.
Топчусь рядом. Неловко от того, что придется учить финскому языку сына «большого человека». С богатыми русскими я никогда не имела дела. В Советском Союзе их не было, по крайней мере в бытность моей работы в Финнстрое, в городе Светогорске, таковых не наблюдалось.
В конце девяностых мы с детьми уехали из Багдада. Я получила место учителя в школе. К несчастью для новых русских события 98 года и последующие изменения в России повлияли на жизнь эмигрантов радикально, как во время революции: папу-олигарха посадили, Екатерина, чтобы остаться в Финляндии, оформила брак с финном. Мне случилось стать переводчицей-свахой и преподавателем одновременно. Учительствовать мне приходится часто, это что-то вроде проектной работы. Прибывает иностранец – открывается «проект», на который выделяются средства. Грустный случай произошел у нас в средней Финляндии.
Проект «Саша-таджик»
По дороге в Россию я остановилась в приграничном финском городке. Улицы пестрели вывесками с русскими названиями: МЕХА, КОМИССИОННЫЙ МАГАЗИН, СОЛЯРИЙ И НИЖНЕЕ БЕЛЬЕ. ЦЕНЫ СНИЖЕНЫ. Русские туристы сразу бросаются в глаза. Пенсионеры, как дети, всему удивляются. У деловых людей спортивные куртки и отглаженные брюки, для местных жителей такое сочетание выглядит необычно. Женщины в дорогих натуральных шубах покупают по скидкам продукты, которыми интересуются лишь наши алкоголики и нищие, они в Финляндии представляют субкультуру, своеобразный андеграунд.
За моей спиной раздалось назойливое постукивание каблуков по булыжной мостовой. «Тук-тук» доносилось стремительно, меня обогнала девушка с рюкзаком за спиной. «Интересная туристка», - подумала я, глядя на высокие шпильки. «Бегает, как птичка по тундре», - я хожу в ботинках на плоской подошве и чувствую себя уверенно зная, что в чемодане приготовлены лакированные туфли и парадный брючный костюм.
Раньше иностранцы, независимо от статуса, переходили дорогу на красный свет, их нетерпеливая душа не выдерживала длительных пауз у пешеходного перехода при полном отсутствии машин. В этот раз я убедилась, что русские ведут себя иначе. Одеваются, как европейцы, ходят по улицам неторопливо, демонстрируя степенность среднего класса…
В туалете Макдональдса горел синий свет. Говорят, это делается для того, чтобы наркоманы не могли попасть иглой в вену. Я не очень задумывалась над этой проблемой, пока не столкнулась с наркоманкой. Девушка с глазами инопланетянки стояла у сушилки с вытянутыми руками, истыканными шприцем. Потом я увидела ее в зале за столиком с парнем в бейсболке. Он повернулся, бледное лицо с незрячим взглядом показалось знакомым. Саша! Парень отвернулся, видимо, не узнав меня. Я сидела напротив, ела гамбургер и вспоминала…
На вымершей улице, наверное, был выходной, раздавалась русская брань. Женское отчаянное "Нет, не получишь!" перебивало голосистое недетское "Ах ты, б...!" Я следила за этой парочкой. Она, загорелая и длинноногая, в белых шортах, продолжала энергично сопротивляться. Смуглый бритоголовый мальчишка лет десяти прыгал, как обезьяна, пытаясь вырвать кошелек.
Так я познакомилась с Эльвирой и ее сыном. Мальчик прекрасно говорил по-фински, он работал в России подпольным гидом, то есть водил пьяных финнов по притонам, предлагая девчонок. Он содержал семью и рано стал мужчиной. Когда Эльвиру уволили с завода в связи с сокращением штата, он сказал: «Хватит бомжевать, поехали в Чухляшку». Нашел маме подходящего финна, семья оказалась у нас, в Ювяскюля.
Финские учителя отказались от Саши. Все знали, что он наркоман. А я была рада любой работе. Так мы стали «беседовать при дневном свете» о Таджикистане. Сейчас поясню. Сашка имел приличный стаж наркомана, впоследствии оказалось, что он уже был заражен ВИЧ-инфекцией. Это выяснилось случайно намного позже. А тогда он был очень беспокоен и плаксив.
Однажды у нас был урок, совпавший с днем рождения мальчика. Мама его уехала в Россию, отчим сослался на занятость, и ребенок остался один. Сначала я хотела купить ему что-нибудь, потом решила, что лучше дать деньги, но вспомнила, с кем имею дело. Тогда стала экспериментировать. Дала тему сочинения "Дом". Написала в качестве примера: «Что такое дом? Деревянная изба на берегу озера? Бревенчатые стены, солнечные зайчики на половицах, пироги с черникой или свежесваренное варенье из дикой малины? Обида на маму за полученную оплеуху - сколько раз говорить, не ешь варенье, это на зиму! Какая жизнь в доме без мелочных обид и ссор? Ведь мы вместе, еще не пришло время уходить из дома». У нас в Финляндии подростки рано уходят из дома, уезжая в город. Меня эта проблема волновала, я полагала, что она будет интересна и мальчику. Прочитала ему, Саша скептически выслушал и сказал, что он вырос в городе, и какая разница, из какой малины мама варит варенье. Все один черт. По крайней мере его мамаша в жизни ничего не варила, и дубасил он сам ее, если напьется. И вообще, что за левый базар. Если тебе, - у нас обращение на «ты» - платят, так давай учи!
Поняла, что с литературой туго, и не только у Сашки. Дала ему лист белой бумаги, карандаши, предложила нарисовать свою семью. Изобразила в качестве образца подобие семейного портрета. Сашка хмыкнул, мол, до чего все финны инфантильны, и показал свой рисунок. Я ахнула! На меня смотрел Сашин отчим, типичный «чухонец», как нас называют, растяпа с пивным животиком, доверчивым выражением лица настоящего идиота, обитающего в стране тысячи озер.
Саша наблюдал за работой уличных художников в России и сам оказался не без таланта. Он рисовал на каждом моем уроке. Я сочиняла комментарии. Мы смеялись и даже стали планировать создание газеты. Придумали название "Застранка", его предложил Саша, объяснив мне значение: «женщина, вышедшая замуж за страну». Он рассказывал о русских женщинах, трогая меня до слез некоторыми историями, в свои двенадцать он повидал больше моего!
А еще Сашка рисовал восточных духов на фоне луны. Обычно дети рисуют солнце. Мне запомнилось краснокожее чудовище с длинными черными волосами и бородой. На голове кривые рога. Я спросила: «Это русский черт?» Сашка засмеялся и ответил, что это самый настоящий дэв. И мальчик прочел мне целую лекцию про этот народ, обитающий в долине Зеравшана. Там Родина Сашки. Мама родила его в Таджикистане, в Выборг приезжала бабушка, которая и рассказала сказки про великанов с длинными руками и ногами, большой головой-шаром, на ней горят огненные глаза. У этих чудищ безобразные уши и нос. Великаны могут выдергивать с корнем деревья. Дэвы летают по воздуху, поднимая людей и доставляя их туда, куда нужно.
«Саша, это все очень необычно. Давай все-таки забудем про ночи и дэвов? Будем беседовать не при луне, а при дневном свете. Ты увидишь, как благотворно влияет солнечное освещение!» - уверяла я ученика.
Однажды он не пришел на урок. Я получила сообщение на трубку: "Извини, сегодня не могу". В другой раз он позвонил. Сначала виноватым голосом бормотал, что ему надо к врачу, потом заплакал и вдруг сказал: "Ну вот и все..." Я ничего не поняла, но почувствовала, что стряслось неладное. Когда я позвонила его маме, Эльвира рассказала, что нашла в кармане сына запачканный в крови шприц, и что Саша болен неизлечимой болезнью.
Вскоре они с мамой исчезли. Одноклассникам Саши я говорила, что он уехал в Таджикистан, о котором так мечтал. Я знаю об этом по сочинению, его Сашка все-таки написал: "Уехать куда-нибудь, сбежать! Это выход, мое спасение. Я хочу в страну, где живут таджики. Там, в долине Зеравшана, меня ждет бабушка. Хочу отправиться в путешествие, как Синдбад-мореход, потому что в дороге нет места ядовитым мыслям. Чтобы у меня не было телефона, чтобы меня не нашли. Хочу попасть в горный кишлак, где старуха-колдунья печет лепешки. Там, в горах, живут дэвы. Они давно звали меня на охоту, обещали дать покататься верхом на лошади-ветре. Мне сказала бабушка, если я шепну «аспи бод, аспи шамол», дэвы признают меня. Я не хочу жить с людьми».
***
На дворе 2008 год. Мой ученик сидит в тюрьме за наркоманию, разбои и сознательное распространение ВИЧ-инфекции. Сначала он кочевал из одной финской тюрьмы в другую, но потом его выдворили в Россию. Об этом случае я рассказала Кате (после моего толмачества мы сблизились, и я стала называть Екатерину уменьшительным именем, русское «Катя» соответствует финскому «Кайса». Не удивляйтесь, если встретите в моих записках это имя). Кате не понравилась история мальчика, закономерно уничтоженного, как выразилась жена олигарха, «мясорубкой беспредела». Я удивилась, насколько русские не солидарны друг с другом, насколько они озлоблены.
Екатерина избрала меня своей подругой. Для нее это означало, что мне можно плакаться в жилетку. Для меня это ничего не означало, я выступала в роли слушателя и придерживалась своих правил: «Не судить». Конечно, по-человечески я сочувствовала Кате, которая представляла себя как жертву нового режима. История падения некогда очень благополучной женщины представлялась мне в лицах, с тем актерским мастерством, на которое способны ученики Станиславского. Правда, я не могла представить весь ужас изменения какого-то статуса, о котором твердила Катя. Я никогда не стремилась, что называют русские, «выбиться в люди». Роль жены и матери вполне меня устраивала. Если я думала о благополучии, то оно сводилось к одному – мирному небу и теплому дому.
Кайса, как в бреду, исповедовалась передо мной. По крайней мере мне хотелось, чтобы рассказ этой привлекательной женщины больше напоминал исповедь, а не театр…
…Пришло сообщение, что Тамара попала в больницу. Моей единственной подруге предстояла операция по удалению почки. Я не могла выехать, паспорт находился в консульстве. Боже, как я нервничала! Но вот операция позади, опухоль оказалась не злокачественной – хотя я не поверила, ведь так быстро невозможно ничего определить. Опять пришла смска, уже от самой Томки о том, что теперь она поправляется и с приездом моим в Питер ничего не изменилось. И вот наконец я сижу в купе в обществе молчаливого приветливого спутника. Поезд монотонно отстукивал километры, приближая меня к тому, что я сейчас называю «бывшим». Мы ведь теперь бывшие. У нас ничего нет, как у эмигрантов первой волны. Если им сочувствовали и за границей, и на родине, ведь люди пострадали от бурелома революции, то наше падение воспринимается почти всеми даже радостно. Мол, наворовали, теперь побудьте и в нашей шкуре. А муж мой добился всего своим умом, поэтому и пострадал.
Сырой, зимний вечер опустился на город, когда, я, подгоняемая нетерпением, летела на такси по освещенным набережным. Вот дом на Каменноостровском. Позвонила в домофон. Долго медлили, потом впустили. Вошла в парадную, поднялась на лифте. Пошла по коридору и увидела открытую дверь освещенной прихожей, плотную фигуру соседки Тамары. Она стояла ко мне спиной не двигаясь. Плечи ее сотрясались от рыданий. "Что, что случилось?" – закричала я. "Томочка умерла". Я упала на стул. Все было для меня кончено. Все мои планы, все радости, все остановилось в жизни, все было срезано под корень. Вошла мать Тамары, стала снимать с меня сырую куртку, повела на кухню, усадила за стол. Все происходило так, точно это была не я, а кто-то другой, какой-то манекен. Вошла наша институтская подруга, обняла меня. Я не плакала, точно заледенев. Меня напоили чаем, перед этим дав водки. Что-то со мной произошло: вдруг сознание отключилось. Потом рассказывали, что вызывали скорую, сделали мне укол. Я, очевидно, очень долго спала. Проснулась с мыслью: моя Томочка скончалась. Не могла этому верить, не могла этого осознать. Встала, вышла из комнаты. Приходили люди, говорили со мной, некоторые плакали. Я молчала, со сжатым сердцем, не могла поверить. Мне казалось, что это не подруга умерла, а моя жизнь остановилась. Во время похорон я думала: за что? За что судьба начала сбивать меня с ног, как удержаться? В церкви стоял открытый гроб. Я наклонилась над тонким, восковым личиком, с закрытыми глазами, опушенными длинными ресницами, узкие руки сложены на груди, белое длинное платье, как у невесты, в ногах положена белая роза. Коснулась губами холодного, как мрамор, лба. И вдруг пронзило сердце острое отчаянье: я увидела знак, что так же будет лежать в гробу мой муж, я буду его хоронить! Кажется, я кричала. Меня подхватили с двух сторон какие-то незнакомые люди. Потом долго-долго ехали на кладбище…
Катя замолчала, а я не знала, что сказать. Мое сердце оставалось безучастным, я искренне не понимала, что означает этот моноспектакль. Общаясь с Екатериной, я чувствовала себя зрителем. Из вежливости выслушивала от начала до конца все истории Кати, но думала о своем. Все-таки эта русская – актриса, и она не может без публики!
Я вспоминала Багдад. Там, в зоне настоящего конфликта, все было буднично и ужасно…
Тысяча и одна ночь. Хроника. Любовь
Бегство
Когда начались бомбежки, мы решили не уезжать из дома. Я не хотела жить у чужих. За двенадцать лет замужества я смогла создать собственную атмосферу в нашей семье. Несмотря на то, что по требованию мужа я приняла мусульманство, наш дом оставался европейским. С детьми я говорила на родном языке, в магазинах прибегала к помощи английского. Хамид, мой муж, соблюдал пост, совершал намаз, мы с детьми каждое лето уезжали в Финляндию и не чувствовали себя настоящими жителями Востока. У нас родилось трое: два сына и дочь. Младшему, Луи, было шесть лет, когда начался конфликт в Персидском заливе. Дети унаследовали от меня светлые волосы и голубые глаза. Рыжеволосый Луи был поздним ребенком, я его называла «вечерней звездой», а Хамид считал, что Луи послан нам самим Аллахом.
Дошли слухи, что скоро город будет закрыт, и местные жители станут заложниками диктатора. Я не верила и упорно отказывалась уезжать вглубь страны. Тогда наша звездочка всех удивила. Луи обратился к отцу на арабском: «Долго ты будешь слушать женщину? Мы должны завтра уехать». На следующий день в восемь утра Хамид отправился в центр на поиски такси. Машин было мало, шоферы отказывались отправляться в дальнюю дорогу из-за экономии бензина, а также из-за страха надолго покидать семьи. После двухчасового торга Хамиду удалось уговорить водителя отвезти нас в ближайшую деревню. Наступил час прощания с домом. Дети побежали к курочкам, за которыми обещал приглядывать сосед Саид. Я обошла все комнаты, бросила последний взгляд на выпестованный мною сад, созданную с большим трудом «альпийскую горку». Больше мы не увидели дом, в котором родились дети, где мы провели самое счастливое время. Наше жилище разбомбили через два дня.
На выезде из города нас остановили военные. Я предупредила детей, чтобы они вели себя, как жители Багдада, а не как финны. Меня трясло от страха, ведь нас, иностранцев, могли не выпустить. Но, слава Аллаху, все обошлось, и мы миновали пункт контроля. Через час приехали в местечко Азизиа, где разместился лагерь беженцев. Муж не хотел, чтобы мы останавливались там, и мы повернули на проселочную дорогу. Она была размыта, вокруг лежали ямы, заполненные бурой водой. Шофер проклинал нас, так как машина буксовала в грязи. Наконец мы увидели кирпичную стену с железными воротами. Хамид расплатился с водителем и попросил его сразу уехать, чтобы хозяева убедились в отсутствии транспорта у нас и пустили на ночлег. Мы быстро выгрузили вещи и приблизились к воротам.
Хамид постучал, потом толкнул дверь, и она открылась. Перед нами предстал совсем другой мир, чем вдоль дороги. Посреди огромного сада стоял большой двухэтажный дом из светлого песчаника. От ворот к крыльцу вела длинная, увитая виноградом, галерея. В доме показались люди, но прежде, чем они появились на улице, на нас набросились два огромных черных пса. Хамид и виду не показал, что испугался, мы же все спрятались за его широкую спину. Наконец какой-то человек вышел и увел собак.
- Салаам алейкум, - поздоровался Хамид и протянул руку старику в черно-белой арафатке.
- Ва алейкум салаам, - ответил хозяин, кивнув головой и приложив правую руку к сердцу.
Муж и хозяин дома очень долго обменивались приветствиями и любезностями. Затем хозяин повысил голос, и два молодых человека взяли наши вещи, чтобы отнести в дом. На крыльце Хамид поздоровался с пожилой женщиной, одетой во все черное. В просторном холле было много других людей: молодые женщины в платках и пестрых длинных одеждах, босые дети. Женщины поздоровались со мной за руку и поцеловали в щеки: сначала три раза в правую, потом в левую, затем опять в правую. Дети повторили приветствие, отчего мои щеки раскраснелись – я не привыкла к таким нежностям! Самая молодая из женщин повела показывать дом. Здание квадратной формы состояло из длинного зала, «дивана», где могли находиться только мужчины. Женская половина находилась в противоположной части дома, там же были и спальни. Кухня была расположена перед «диваном», а просторная терраса в передней части дома.
Внизу жили родители и их женатые сыновья. Холостые парни, а также девушки размещались на верхнем этаже, куда поселили и нас. После церемонии представления Хамид ушел на мужскую половину, я с детьми на женскую. Там сначала нам предложили сладкий чай в маленьких стаканах. По просьбе мужа нам накрыли стол – все остальные ели на полу, сидя на корточках. На журнальный столик, стоящий возле дивана, принесли поднос с угощениями. Среди них были салат, овощи с мясом, рис, а также тонкие лепешки, которые пекут на открытой печи. Каждый из нас получил по тарелке и ложке, так как Хамид сказал хозяйке, что мы не привыкли есть руками из общей посуды. Запивали еду йогуртом, разбавленным водой. На десерт опять предложили сладкий чай. Я удивилась, что эти самые стаканчики по-арабски называются «стикан», я и не знала, что русское слово «стакан» пришло с Востока…
Любовь
…Почему двадцатипятилетний парень потянулся к сформировавшейся женщине? Возможно, ласковые, внимательные глаза напоминали материнские. Скорее всего, мое положение сыграло немаловажную роль. Я работала в финской строительной компании, получившей крупный заказ в Ираке. И я оказалась начальницей Хамида.
Как бы то ни было, наш роман начался… Мы сидели на скамейке в садике. Солнце укоротило, а потом совсем убрало тень, укрывавшую нас. Был полдень. Хамид поднялся. "Ну, пора уйти в тень. Да и вообще, к сожалению, мне скоро придется уехать. "Так мы сейчас расстанемся?" – с непонятной для меня тревогой спросила я. "Если бы Вы знали, как мне это трудно, безусловно, гораздо труднее, чем вам", - вырвалось у него. Помолчав минуту, он предложил: "Хотите, пообедаем вместе, а потом я вас привезу обратно". "Конечно хочу!" Заперев двери офиса, мы вышли на улицу. Хамид повернул направо. "Там, за углом, стоит моя таратайка". Я увидела небольшой, но солидный автомобиль с широкими, высоко стоящими колесами. "Красотой моя машина не блещет, но это выносливый и бесшумный зверь. И по горам, и по пескам, и по колючкам передвигается смело, как верблюд. Поедем в мой дом. У меня есть друг – узбек, он говорит по-русски. Зовут его Алимджаном. Это человек, с которым я бываю чаще всего".
Мы выехали из Багдада, и потянулись светлые, почти белые песчаные холмы. На голубом горизонте вставали очертания минарета. Прозрачный, почти лишенный влаги воздух делал четкими малейшие детали. Знойная тишина распростерлась над безграничной ширью. Хамид молчал, я не могла справиться с нахлынувшими сомнениями и страхом. Как отнесется родня моего нового друга, когда увидят нас вместе? На мне были надеты шорты и откровенный топ. В таком виде женщине появляться на людях, а особенно в сельской местности, где мусульманские законы строго выполняются, запрещено.
Автомобиль приблизился к маленькой деревне, с шапками темной зелени за высокими стенами. Проехав по узкой улице, машина остановилась перед одним из кирпичных заборов, ничем не отличавшимся от других. Оставив авто под стеной на улице, Хамид открыл дверь, приглашая жестом следовать за ним. Вошли во двор. Пруд, осененный деревьями, двухэтажный дом, европейский, но с плоской крышей. Встретил нас молодой мужчина в белой одежде. Хамид пожал ему руку и представил как своего друга. Вошли в дом. Внизу, в большой столовой, был накрыт стол. Два прибора. Вдоль окон, в пестрых керамических кадках, стояли цветущие олеандры. Плоский книжный шкаф с томами в кожаных переплетах. На стенах арабески. Я принялась изучать загадочные для меня мотивы.
На пороге появился слуга в белом халате поверх белых полотняных брюк. Низким поклоном приветствовал он Хамида. Тот что-то ему сказал на арабском. «Якуб не говорит по-английски», - объяснил Хамид. Он показал мне ванную комнату, где я могла бы освежиться с дороги. Белая низкая ванна, умывальник с большим стенным зеркалом. Огромный эмалированный бак с краном. Флаконы с духами на белой полочке. На вешалке - два мужских халата. Этот, синий, Хамида, подумала я и приложила к нему лицо. Легкий запах дезодоранта - запах моего нового друга. Другой, желтый, гораздо меньше, - наверное, Алимджана.
Вернувшись в столовую, я увидела, что поставлен третий прибор. Сели за стол. Украдкой время от времени я взглядывала на Алимджана. Держал он себя непринужденно, спокойно. Маленькие черные глаза глядели располагающе - прямо. Окончив московский институт, он владел русским языком безупречно. Я тоже говорю по-русски свободно. Мы стали беседовать об интересных результатах недавних раскопок в Ираке, о нашей строительной компании. Ели баранину с рисом, сильно наперченные, но очень вкусные овощи в томате. Потом пили кофе с целым блюдом неведомых мне сладостей.
После обеда Хамид показал мне дом. Три комнаты внизу и три наверху. "Вот моя келья", - сказал он, когда мы поднялись наверх и вошли в почти пустую белую комнату. Узкая кровать, большой письменный стол, книжный шкаф. "Вторая спальня для гостей, но гостей не бывает, потому что не бывает и хозяина". Низкая тахта с горой пестрых подушек. Много комнатных цветов. В простенке овальное зеркало в серебряной резной раме. Старинный низенький письменный стол. Третья комната - более чем келья, одиночная камера. Кровать, стол, стул. Здесь иногда ночует Алимджан. Но он предпочитает спать внизу, на веранде.
Поднялись на крышу. Боже, самая настоящая «Тысяча и одна ночь». На полу персидские ковры, на тахте подушки всевозможных форм и размеров. Серебряная, ручной работы восточная посуда на низком столике. Растения чудесных оттенков и причудливых форм. Положив несколько подушек в тени какого-то деревца, Хамид предложил сесть, сам же лег на ковер на спину. Прошло в полном молчании много, много минут. Хамид сел и повернул ко мне улыбающееся лицо: "К сожалению, через три часа я должен быть далеко отсюда". Губы его улыбались, а глаза были сосредоточены. Он поднялся. Вскочив с подушек, я положила руки на его плечи: "Хамид, я буду тебя ждать!»
Я влюбилась в дом. Захотелось остаться в этом необычном мире. Ощущение сказочности не покидало меня: Хамид на работе был совсем другим, а здесь он предстал передо мной настоящим восточным принцем. Он очаровал меня своей светскостью, европейской образованностью. За молодым человеком, который живет в Ираке и ест пищу не руками, а пользуется изысканными столовыми приборами, стояла какая-то тайна.
… Когда быстрым, сильным движением Хамид обнял меня и прижал к себе, а потом короткими поцелуями покрыл глаза, щеки, лоб и волосы, я уже не принадлежала ни самой себе, ни любимой работе. Мне было наплевать, что скажут коллеги, что будут думать обо мне родственники. Я старше Хамида на десять лет, он мусульманин, я лютеранка, он гражданин Ирака, я – Финляндии. Но кто думает о таких глупостях, когда происходит первый долгий поцелуй? Молча, прижавшись друг к другу, мы спустились по лесенке. Хамид взглянул на часы. "Суви, я не буду долго отсутствовать. Надеюсь вернуться к десяти часам. Якуб сделает тебе постель. Устанешь - ложись. Вернувшись, приду к тебе".
Я взяла его руки и приложила к своему лицу… Раздался звук заработавшего мотора, и я услышала, как покатилась машина по мягкой, белой пыли улицы. С тяжелым сердцем направилась к дому и, задержавшись у пруда, села на его край. Почему мне стало страшно за этого человека? Или это страх за мое женское счастье? Ведь у меня нет детей, нет семьи. Я устала быть свободной женщиной. У меня был сумасшедший роман с Ибрагимом, кроме опустошения не принесший ничего.
В доме зажглись огни. Алимджан вышел на веранду. Постоял и тихо приблизился к пруду. "Приятный час, правда? Жара спала, воздух стал свежим". Помолчал. "Пойдемте кушать, Якуб сделал лепешки". За столом сидели друг против друга, поддерживая неживой, поверхностный разговор. Думал же каждый о своем. После ужина отправились посидеть у пруда. Алимджан принес мне теплый халат Хамида. "Наденьте, вечером очень холодно".
Разговаривая, я поймала себя на том, что смотрю не отрывая глаз на ворота. На улице было абсолютно тихо. Вышла луна и залила молоком виноградник и лужайку перед домом. Мы сидели в полосе густой тени. От пруда подымался легкий белый пар. "Пойдем в дом, - заметил Алимджан. - Вы не привыкли к таким резким сменам температуры. Можете простудиться". Про себя я решила, что буду ждать возвращения Хамида, сидя на окне в своей комнате. Сверху видна даже часть улицы. Было начало двенадцатого.
"Вы играете на пианино?" - спросил Алимджан. Тут только я заметила, что у стены стояло старинное пианино. "Нет, я очень плохо играю, а вы?" "Я не играю совсем". "Значит, играет Хамид", - подумала я. Для меня это маленькое открытие стало ключом к разгадке тайны Хамида. Я почувствовала всем своим существом, что наши судьбы переплетутся.
Пожелала спокойной ночи Алимджану и отправилась наверх. На тахте была приготовлена постель, на столике поставлено блюдо с виноградом и плоская серебряная тарелочка. Открыв окно и сев на подоконник, я стала мучительно считать минуты. Луна поднялась еще выше и смотрела прямо в окно, какая-то злорадная и подстерегающая. Она с детства наводила на меня страх и тоску. Я встала и пошла в комнату Хамида. Постелено было явно заново, даже видны складки сложенной простыни. Эту ночь он здесь не спал. Где он был? Вынула из шкафа первую попавшуюся книгу. Она была на арабском языке и являлась для меня закрытой дверью, за которой жизнь прятала уже любимого человека. Да-да, я люблю…
Час ночи... Снова пошла в свою комнату. Села на стул у окна, сбоку, чтобы не смотреть в неприязненное лунное лицо. Из дома вышел Алимджан, подошел к воротам, открыл их, вышел на улицу. Через некоторое время вернулся. Медленно пошел к дому. Час двадцать… Луна царила над миром, выбелив все, осветив каждый закоулок. Беспощадная, безнадежная - глядела прямо в лицо. Почему так болит сердце... Так болит, что хочется закричать, завыть!
Я отошла от окна и стала ходить по комнате. Алимджан слышит, может быть, шаги. Он тоже ждет, он тоже волнуется. Он знает гораздо больше. Я ничего не знаю и никогда не будет знать. Три часа... Кажется, что тишина звенит. Звенит тысячей тонких голосков. Нет, это кровь бьется в висках, а сердце стучит, стучит изо всех сил. Положив голову на руки, я сидела уничтоженная, без сил, без мыслей.
Послышалось что-то... Снова пошла к окну. Луна поблекла, снизилась. Длинные тени протянулись от деревьев. Скоро рассвет. Накинув халат, тихонько спустилась вниз, вышла на веранду. Все представления о вещах, все понятия спутались, сбились в кучу. Осталась одна только острая, как лезвие ножа, боль. Когда глаза привыкли к полумраку веранды - увидела, что в кресле у двери сидит Алимджан.
Вдруг раздался тихий, отдаленный шум. Снова кровь в висках? Нет, ближе, ближе. Алимджан вскочил. Да, похоже на приближающуюся машину. Алимджан бросился на улицу, за ним выбежала и я. Маленький автомобиль остановился. Из него вышел Хамид. Я бросилась на шею мальчишке, которого желала.
Солнце встало... Мы сидели втроем за завтраком. Хамид, уже принявший ванну, выбритый и душистый, Алимджан - небритый, но веселый и разговорчивый, и я – не выспавшаяся, но счастливая. С аппетитом поели и выпили сладкого чаю. Мы поднялись наверх. Моя нетронутая постель ожидала меня. "Ложись, я сейчас приду!" Нырнув под одеяло, я пыталась разобраться во всем, что нагромоздилось за эти часы. Ночные страхи, обрывки тревожных мыслей чередовались с пронзительным желанием близости...