В продолжение сюжета, созданного Ёжиком Медвежонковым - http://www.proza.ru/2008/06/28/435
Одни влюбленные в честь несокрушимости их чувства обмениваются кольцами. Другие - набивают на коже татуировки с именами друг друга. А мы с Ленкой решили обменяться сердцами. Не какими-нибудь там кулончиками. Своими сердцами.
Идея эта пришла Ленке в голову, когда мы валялись в постели. Был выходной, и время близилось к полудню. Крохотная Ленкина головка покоилась на моей груди. Я наматывал на пальцы ее волосы и улыбался в потолок. Казалось, даже старая люстра радовалась моему счастью. Тонкие Ленкины пальчики подрагивали, отбивая на моей коже ритм моего же сердцебиения.
- Вот бы можно было поменяться сердцами! – вдруг мечтательно протянула Ленка. – Я бы хотела, чтобы твое сердце билось в моей груди. Тогда оно стало бы совсем моим.
- А твое – моим. – поддакнул я и улыбнулся потолку еще шире. – Только мое сердце итак тебе целиком принадлежит. Ты же знаешь.
- Не знаю. – Ленка пожала плечами. Она приподняла голову и, уперевшись острым подбородочком мне в левый сосок, окинула мое лицо оценивающим взглядом. – Не знаю. – снова повторила она. – Может, ты когда-нибудь разлюбишь меня. Но если бы у меня в груди было твое сердце, даже если бы мы расстались, часть тебя все равно уже осталась бы со мной до самой смерти.
- Я останусь с тобой до самой смерти! – уверенно сказал я и прижал Ленку к себе. – И после смерти тоже. Где бы мы ни оказались, когда умрем, я все равно найду тебя.
- Не знаю… - протянула Ленка и, прижавшись ухом к моей груди, снова принялась слушать мое сердце.
Через неделю я уже забыл о том разговоре. А Ленка не забыла. Однажды вечером она стремительно влетела в нашу квартиру, громко хлопнула дверью и кинулась ко мне, нервно размахивая свернутым в трубочку журналом.
- Мы можем! Представляешь? Можем поменяться сердцами! – скороговоркой тараторила она, и глаза ее лихорадочно блестели. – Здесь все написано. – взмахнула журналом перед моим носом (на секунду даже почудился запах запекшейся крови и спирта). - Открылась такая клиника. «Херувим» называется. Там трансплантацией любви занимаются. Вот тут, тут все написано. – Ленка продолжала махать журналом. – Они там кучу исследований провели. В общем, любовь у людей где-то возле сердца располагается, неразрывно с ним связана. И там, в этой клинике, создали такой специальный аппарат, который позволяет вместе с сердцем и любовь вырезать и кому-то пересадить. Представляешь, можно даже свою любовь продать. Вот, допустим, у кого-то семья разваливается, потому что любовь прошла. А кто-то другой в это время мучается от безответной любви. Не лучше ли избавить тех, страдающих, от мук? Да еще и денег им заплатить. Берут влюбленные сердца одних, пересаживают другим. И всем хорошо. И все счастливы. Это, конечно, дорого стоит. Но у меня есть кое-какие сбережения. Можно что-то продать. С зарплат наших деньги откладывать. Еще комнату сдавать можно – спальню. Сами и в зале пожить можем. Через пол года накопим. Давай, а?
Перспектива лечь на операционный стол меня не особо прельщала, но ради Ленки я готов был на большее. Всего мгновение я всматривался в ее напряженное в ожидании моего ответа лицо. И представлял, как сейчас она счастливо заулыбается и бросится мне на шею, едва мои губы произнесут:
- Будет здорово, если твое сердце будет биться в моей груди. Это ведь даже важнее свадьбы. Не просто штамп в паспорте. Я люблю тебя, Ленка! Очень сильно люблю!
Студентку, которую привела Ленка уже на следующей неделе, звали Оленька. Тихая такая некрасивая девушка в огромных очках с толстой роговой оправой коричневого цвета. Диоптрий, наверное, на минус три. За выпуклыми линзами ее серые, блеклые глазки казались совсем крохотными. Бледная, растрепанная. Очень тихая. Оленька уходила из дома рано утром, почти все время проводила в университете на лекциях, потом подолгу сидела в библиотеке, возвращалась поздно, закрывалась в своей комнате – нашей с Ленкой бывшей спальне. На кухню она заходила редко, когда мы с Ленкой уже заканчивали ужинать. Со мной почти не разговаривала. Иногда по ночам пила с Ленкой чай. По началу мне неловко было ощущать присутствие (хоть и ненавязчивое) постороннего человека в нашем доме. Но постепенно я привык в Оленьке, как если бы она была приблудившейся к нам дикой кошкой. Ласки не просит, лишний раз на глаза не попадается.
Мы кое-как жили на мою весьма скромную зарплату. Деньги, которые зарабатывала Ленка, и те, что раз в месяц отдавала за съем комнаты Оленька, хранили в серванте, на полке с фарфоровой посудой, в белом с синими узорами сливочнике.
* * *
Медперсонал показался мне каким-то странным. И не только потому, что у каждого – от главного врача до простого санитара – за спинами подрагивали небольшие мягкие крылышки. Просто никто здесь не был похож на медиков. Слишком красивые. С голливудскими белоснежными улыбками. Больше напоминающие подиумных моделей. Или идеально сделанных живых манекенов. Приветливые и доброжелательные. Похожие друг на друга, как близкие родственники. Я даже подумал, что руководители клиники, наверное, проводили специальный кастинг, набирая штат сотрудников. Эстетика. Да…
Нам с Ленкой объяснили, что трансплантация любви – операция не более сложная, чем обычная пересадка сердца. Но, тем не менее, прежде, чем лечь под скальпель, нам нужно было пройти обследование на предмет противопоказаний. Кроме того, нас поставили в известность, что операция может значительно сократить наши жизни. Мы должны были учесть и тот факт, что после пересадки нам обоим всю оставшуюся жизнь придется принимать дорогие предотвращающие отторжение лекарства. И еще препараты для поддержания иммунной системы, чтобы не умереть от обычной простуды. Ленка слушала врача, широко раскрыв глаза, и все время кивала.
- Знаешь, - тихо говорила Ленка, прижимаясь ко мне под простыней. – Я не хочу, чтобы ты прожил меньше, чем мог бы. Я хочу быть с тобой долго-долго. Не нужно уже этой операции. А? Я боюсь…
- Леночка, миленькая, - в темноте успокаивал я свою любимую, мягко поглаживая ее плечико. – Мы же уже все бумаги подписали. Все будет хорошо. Да и не важно, сколько мы после операции проживем. Вот завтра в метро могут опять что-нибудь взорвать… А там – мы. Ты ведь так хотела, чтобы мое сердце – в тебе, а твое – во мне! Чего теперь испугалась? Все будет хорошо. Вот увидишь. Когда ты почувствуешь мое сердце в своей груди, ты будешь знать, как сильно я люблю тебя, все твои сомнения улетучатся. Верь мне. Я люблю тебя.
Когда в 1967 году доктор Барнард имплантировал донорское сердце пациенту, он пытался спасти человеку жизнь. Когда 2 марта 2007 года две врачебные бригады пересаживали нам с Ленкой наши же сердца, они выполняли прихоть. Весьма недешевую прихоть. И я все думаю: что же за тупое существо – человек, - если не может радоваться тому, что у него уже есть; не может испытывать абсолютное счастье, пусть даже весьма недолгий срок? Какого черта все нам нужно менять, подстраивать под себя? Решительно все. Физические законы и законы природы. И даже любовь.
За дополнительную плату операцию записали на видеопленку – нам на память. Ленка так ни разу и не просмотрела ее. Хотя однажды пыталась. Но уже с первых минут, когда в кадре появился скальпель и аккуратно, но уверенно погрузился в ее залитую йодом плоть, Ленка выбежала из зала, зажимая ладошками рот. Я все же улучит момент, когда моей любимой не было дома, и просмотрел весь фильм. Это было странно. Наши тела лежали на двух параллельно расположенных хирургических столах. Врачи стояли спинами друг к другу. Ассистенты находились неподалеку от врачей. Играла классическая музыка. Не уверен, но кажется, Сибелиус. Иногда оператор снимал наши бьющиеся в грудных клетках сердца крупным планом. Врачи умело отделяли плоть от плоти, присоединяя к каждому из нас полупрозрачные трубки аппарата искусственного кровообращения. Торжественный момент передачи сердец из рук в руки. Врачи лишь на несколько секунд повернулись лицами друг к другу. Даже под стерильными масками угадывались их голливудские улыбки. Музыка стихла и зазвучала барабанная дробь, под которую наши сердца поместили в кровавые отверстия – грудные клетки. Будто птиц. Едва высвободили. И снова заточили в неволю. Врачи орудовали хирургическими инструментами, теперь еще и иглами-нитями. Сердца безжизненными кусками мяса покоились в наших теплых внутренностях, пока отключали АИКи. Я понял, чему улыбались врачи. Им просто было тепло. Им было тепло копошиться в наших телах. Им это нравилось. Нравилось чувствовать свою безграничную власть. Повелевать сердцами. За большие деньги. Даровать и отнимать любовь. В нашем с Ленкой случае – они выступали в роли всемогущих работников ЗАГСа. Обвенчать нас нашей же любовью. Да, я понял, чему они улыбались. Ночью, после просмотра записи, мне снилась эта операция. И утром я подумал, что сильнее всего был впечатлен не видом крови, не улыбками врачей, не тем, что даже с вынутыми из грудин сердцами, мы продолжали жить. Нет, самое большое впечатление на меня произвели эти их колышущиеся на лопатках крылышки.
После операции ничего не изменилось. Мы с Ленкой любили друг друга так же сильно. Только теперь каждый день пили каждый свои таблетки. На лекарство уходили почти все деньги. Ленка повысила Оленьке квартплату. Но эти траты были не столь важны. Ведь мы были счастливее любых молодоженов. Наши ласки остались такими же нежными. Лишь иногда мы с каким-то затаенным трепетом касались шрамов на ребрах друг друга. И все было как прежде. Все было так хорошо. Пока Ленка не ушла от меня.
Когда я вернулся с работы поздним вечером, Ленка собирала чемоданы. Она не плакала, но я сразу понял, что происходит что-то страшное, что-то, что я не в силах осмыслить, понять, что я не смогу пережить. Ленка с каменным лицом швыряла в нутро чемодана свое нижнее белье. Ее нервные движения и холодный колкий взгляд, какого я не видел у нее никогда раньше, - вызывали во мне безотчетный ужас. Я стоял и молча смотрел на нее. Я боялся спросить, что происходит. Я боялся услышать ответ. Боялся, что она скажет: «Я больше не люблю тебя. Я ухожу.» Я смотрел на нее широко распахнутыми глазами. В тот момент я желал смерти ее матери. Я мечтал, чтобы Ленка сказала: «Мама умерла. Мне нужно ехать.» и расплакалась у меня на груди.
- Ну что ты молчишь? – холодно спросила Ленка. – Почему не спросишь: куда это я собираюсь?
- К… Куда?.. – выдавил я из себя.
- Никуда. От тебя.
Мне казалось, что я сейчас оглохну. Но я почему-то продолжал слышать ее голос.
- Да что же ты молчишь? Так и не спросишь, в чем дело? Почему я ухожу? К кому? – Ленка остервенело швырнула в чемодан свою сорочку.
- К… Кому? – машинально повторил я за ней.
- К Оленьке. Мы с Оленькой снимаем другую квартиру. Чтобы жить без тебя.
- С Оленькой? – я ничего не мог понять. – Как? А как же мы? Ты меня больше не любишь?
Ленка зло посмотрела на меня. Как мне хотелось умереть от этого ее взгляда. Сколько в нем было презрения, и даже отвращения. Как же так? Ведь не могла же она меня за один день разлюбить?
- Я тебя больше не люблю? – почему-то спросила она, и в голосе ее проскользнули истеричные нотки. – Я тебя больше не люблю??? Это ты! Это ты, дурак, меня больше не любишь! Это все твое глупое сердце у меня в груди! Это оно! Это оно влюбилось в Оленьку! Это не я уже пол года изменяю тебе с другой женщиной! Это ты! Ты! Это ты изменяешь мне! Это все твое глупое сердце… Как я хочу вырвать его из своей груди!.. Твое дурацкое сердце… Я думала, ты будешь любить меня всегда… Ненавижу тебя. Ненавижу…
Ленка ушла, с трудом волоча за собой тяжелый чемодан. Она ушла к Оленьке. К Оленьке, в которую влюбилось мое дурацкое, глупое сердце. Что тут скажешь?
Я пошел на кухню. Налил себе стакан воды из-под крана. В горле было совсем сухо, но вода не утолила жажды. Я сел напротив окна на табурет. На город опустилась глубокая ночь. А я все не мог заставить себя пойти и расстелить постель, лечь в нее и чувствовать, что остался один. Совсем один. Хотелось плакать. И я плакал. Хотелось умереть, и я спустил в унитаз все свои таблетки. Потом я пошел в ванную, прихватив с собой табурет, уселся напротив зеркала и стал ждать. Часы шли. Я все ждал и ждал начала процесса отторжения. Я не знал, сколько времени пройдет: часы или дни. Иногда я начинал плакать. Но лишь кинув взгляд на свое жалкое зареванное отражение, успокаивался. Я смотрел на свои мокрые красные глаза и распухший от слез нос и чувствовал, как в моей груди ритмично бьется разбитое Ленкино сердце.
31.01.2009.