ЗАРНИЦЫ ПАМЯТИ. ЗАПИСКИ КУРСАНТА ЛЁТНОГО УЧИЛИЩА
(Главы из книги. Сноски - в конце текста.)
••>> Фронтовик, старшина курса старшина сверхсрочной службы Муллер В.А. перед курсантской казармой в День Победы. Рогань, 1970 г. <<••
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: НА ПУТИ К МЕЧТЕ
Эпизод \\\\[2й]////
СТАРШИИНА КУРСА СТАРШИНА МУЛЛЕР В.А.
НАЧАЛЬНИК КУРСА МАЙОР ЛЕТЧЕНКО П.П.
•>> Как я был старшим по мытью полов в команде опазданцев
•>> Почему безделие делает курсанта счастливее
•>> Как я провёл начальника курса и утёр нос своему сержанту
5 декабря 1971 г. (воскресенье)
Меняю яркие воспоминания на свежие ощущения.
Михаил ЖВАНЕЦКИЙ
…Сегодня ко мне приезжала мама! Она помнит всё время обо мне. И, вижу, скучает!
Бедная мамочка! Моё поступление в военное училище не сулит ей ничего хорошего. А как трудно быть одной на старости лет! Ведь она не сможет ездить со мной по полкам! Будет здесь, в Харькове. И она – милая, добрая, хоро-шая – одна. Заболеет – и некому будет воды поднести! А я в это время буду далеко, и знать ничего не буду!
Милая мамочка! Чем же помочь тебе? Чем облегчить твою старость?
Я ведь для себя решил: после окончания училища несколько лет полетать в строевой части, набраться опыта и написать рапорт, чтобы направить спецом в какую-нибудь развивающуюся или воюющую страну. [О, святая простота!] На передовые рубежи борьбы с этим зверьём-империализмом, для которого человеческая жизнь – ничто, а есть дух золотого тельца! Мне хочется быть на линии огня! Чтобы проверить себя: тому ли научен сам, тому ли учил других? Погибну – значит, судьба! Вот только мамочка... Каково ей будет узнать о гибели единственного сына? Нам, мужчинам, трудно это представить!
Ну, конечно, погибать я не собираюсь! Хочу быть полезным совей Родине, передовому человечеству в битве за его светлое будущее!
<<><•><><•><>>
Казалось, что нам пЛ*СТдец...
А оказалось, что не казалось!
Из записных книжек курсанта
…После обеда сходил в ДК офицеров на платный фильм. И пожалел об этом. Пустая картина – ни уму, ни сердцу: он любит её, она любит неугомонного третьего, но завод будет пущен досрочно!
Лучше бы не ходил, а лёг поспать, как это сделали другие мои товарищи.
Припоминаю, как ровно год назад, 6 декабря 1970 г., на первом курсе, тоже в воскресенье, сорвались мы после обеда на платное кино. Но…
<<•• [Далее текст из дневника за 1й курс.] ••>>
…Но в середине сеанса был обрыв плёнки, в аппаратной долго возились и фильм закончился позже запланированного времени. В зале из наших я был не один. Более осторожные курсанты, не дожидаясь окончания сеанса, начали покидать зал. А я и ещё несколько жмуриков решили досмотреть киноленту до конца.
Когда вышли из ДК, по времени мы уже опаздывали. Поэтому бегом кинулись к казарме.
Первым бежит Володя Пузачёв, вторым Женя Щербаков, третьим я, замыкает группу Вова Ласетный.
Чтобы патрулям на глаза не попасться, бежим в темноте по неосвещённой узкой боковой дорожке. Справа и слева вдоль потрескавшегося тротуара – заросли старых кустов сирени, которые растут ветвистым гротом. Некоторые стволы – толщиной с руку и хорошо наклонены.
Несёмся гуськом без дистанции и интервала, почти впритык друг к дружке.
— Осторожно, ветка! — кричит Пузачёв Женьке, оббегая опасное место.
— Осторожно, ветка! — передаёт мне Щербаков, уклоняясь.
— Осторожно, ветка! — оборачиваюсь я назад к Ласетному и пригибаюсь.
— Что? — не понял тот.
И тут же слышен звук удара дерева о дерево, и затем Вовкин вскрик:
— Ай! Пл*Ть! Прямо в лоб! Понастроили тут… кустов на дороге!..
Мы покатываемся со смеху (а кое-кто ещё потирает ушибленной место) и продолжаем топот к казарме.
Я на ходу пытаюсь участливо выяснить:
— Эй ты, голос в ночи! Ты в сознании? Вовка, слышишь меня? Синяк будет?
— Не знаю, но шишак уже чувствуется!
— Тогда давай, вперёд! Освещай нам своим фингалом дорогу, а то темно тут, как у негра в ж*пе! {1}
От этого мы все регочем ещё больше, забывая, что тем самым нарушаем радиомаскировку и патруль может нас не увидеть, а услышать.
— «А во лбу – звезда горит!» — хохоча, цитирует Пушкина Евгений Щербаков. И добавляет: — Ласетный! Ты теперь у нас будешь «Комсомольским прожектором»! Освещать взводу путь в светлое коммунистическое завтра!
— Ах вы, сучки! — сопит сзади Вовик. — Нет, чтобы посочувствовать раненному товарищу!
— Вова! — жалобно откликаюсь я. — Начинаем сочувствовать: ах, ты бедненький, ах, несчастненький…
— …наш припЛезденый деревом, раненный товарищ! — безжалостно добавляет Щербаков.
— Пошли вы! — беззлобно ответствует Ласетный.
Смех нас раздирает теперь вовсю.
— Что-то мы с вами много хохочем! — говорит Пузачёв. — Ж*пой чувствую {2}: не к добру это!
И накаркал!
Прибегаем – опоздали! И, мама моя родная, строит курс не кто-нибудь, а сам старшина курса старшина сверхсрочной службы Муллер! Вот влипли, кинодеятели!
— ПЛизТец подкрался незаметно {3}! — еле слышно проговорил Вовик Ласетный.
— Тэ-эк, нарушители воинской дисциплины! Почему опоздали, разгильдяи?
— Кино смотрели в ДК офицеров…
— Интересное…
— Мы не хотели…
— Там обрыв плёнки…
— А для меня, товарищи курсанты, это хРерня на постном масле {4}! В строй становиться надо как штык, вовремя! На то у вас и погоны на плечах!
— Мы…
— Там…
— Не там, а здесь и сюда! После ужина все четверо ко мне! На экзекуцию!
— Есть...
Опечалено становимся в строй.
Невесело поели в столовой.
Безрадостно возвращаемся на курс.
Понуро подходим к Муллеру.
Я докладываю за всех:
— Товарищ старшина! Вы просили подойти к вам на… на… на перевоспитание!
— Запомните, товарищ курсант! Я никогда не прошу! Я курсантам приказываю!
Мы выходим в коридорчик дневального.
— Вот это помещение к завтрашнему утру должно блестеть от ваших усилий! Я должен утром прийти, посмотреть в пол, потереть подбородок и сказать: «Да, сегодня я что-то плохо выбрит!» Старшим назначаю... — Старшина оглядывает всех, натыкается взглядом на мои очи. — ...курсанта Кручинина! Ваши цели ясны. Задачи определены. За работу, разгильдяи!{5}
— А мастику наносить ветошью или щётками? — решил уточнить Щербаков.
— Мне, товарищ курсант, ваша работа не нужна! Мне нужно, чтобы вы помучились! Чтобы это интересное кино вы у меня надолго запомнили! Чем хотите, тем и наносите! Ясно всё?
— Так точно, товарищ старшина! — хором орём мы.
Мне, как старшему, было выдано целое (с горкой над краями) ведро рыжей мастики для пола, несколько кусков хозяйственного мыла, два ведра, тряпки, щётки. И я, в душе гордый, что именно меня назначили старшим, после отбоя собираю своих товарищей по несчастью. Когда казарма утихла в сладких курсантских снах, мы, в нижнем белье и спортивных тапочках, закатав рукава, приступаем к своему перевоспитанию: трём, драем, моем пол коридорчика. В высохшие от влаги доски втираем жирное рыжьё.
— Что ты мастику экономишь! — набрасываюсь я на Вовку Пузачёва. Как старший, я не могу терпеть некачественной работы. — Гляди, ещё целое ведро! Куда её потом? Выбрасывать? Муллер увидит, что осталось много, скажет: плохо работали, переделать!
Пузачёв недовольно косится на меня:
— Работа не хЛ*й – стояла и стоять будет! {6} — и бормочет Щербакову: — Слушай, Жень, угораздило же нас попасть в нарушители вместе с этим Кручининым! И чтобы теперь его поставили над нами старшим – он же нас сейчас заебР*т!
— Не говори! — смеётся Евгений. — Если б не он, сейчас я был бы у вас старшим! Я бы вам, бПл*Тдям, показал, как интересное кино смотреть и в строй опаздывать!
Мы все регочем.
— Твою мать! Куда глазом не кинь, везде одни старшие! — буркнул Вовка Ласетный. — Самому в них податься, что ли?
— Что!? Бунтовать? — отсмеявшись со всеми, с напускной строгостью набрасываюсь я на «подчинённых». — Разговорчики, опазданцы!
— Вот навязался на нашу голову! — вздыхает Пузачёв. — Ты, Юр, больше с нами в кино не ходи! Ходи на другой сеанс!
Я, не прерывая втирать щёткой жирную мастику в пол, обещаю:
— Вот брошу пить – возьмусь за вас! А ну-ка, мажьте, как следует, дармоеды! — и, перейдя на ломанный немецкий язык, с акцентом проговариваю: — Ми фас за плёхой работа будьем немношко фешать! Arbeiten Sie! {7}
Наши смеются. Женька Щербаков заливается громче всех – хороший, нестандартный юмор ему по душе. А Ласетный, зачерпнув ладошкой мастику из ведра, долго рассматривает её, а потом, ляпнув рыжую кляксу об пол, втирает и продолжает мою немецкую мысль:
— Arbeiten, arbeiten und noch ein mal {8} … въябен!
Так, шутя и переговариваясь, мы натирали полы и потихоньку перевоспитывались. Подсохли доски – идёт ещё слой мастики. Пока в этой части коридора сохнет, втираем в другой части. Подсох здесь – втираем сюда, а с той стороны пока подсыхает. Так всё ведро в пол коридорчика и вбухали!
Довольные, что блестит хорошо и что мастики не осталось (теперь старшина не скажет, что работали плохо!), умываемся и идём спать.
В понедельник утром стоим вчетвером, ждём Муллера, чтобы получить, если не благодарность, то хотя бы похвалу: пол коридорчика – любо-дорого смотреть. Как в Зимнем дворце перед балом у императрицы Екатерины II!
«Шик, блеск, красота!
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!» {9}
Я цвету!
«Сейчас, наверное, Муллер скажет: “Молодец, Кручинин! Ты теперь всегда и везде будешь у меня старшим!”» — витаю я в сладких грёзах.
А пока работа не сдана, мы покрикиваем на проходящих курсантов, чтобы не растоптали наши ночные усилия, проходили на улицу и в столовую на завтрак осторожненько, на цыпочках и по краешку. Все понятливо держатся стеночки. Только замкомандира первого взвода Ласенко, на мою просьбу хмыкнул и важно продефилировал по центру, оставив на зеркально-начищенном полу следы от своих сапожищ. Старший сержант – рабочая аристократия, он полтора или два года до поступления [в училище] отрубил в армии, в десантуре, мы ему – не указ! Вот если бы Муллер ему сказал или там Паша Летченко, он бы по потолку пошёл, лишь бы следы не оставить!
Ну и чёрт с тобой, мы протрём, нам нетрудно!
Щётками затираем сержантские следы.
Только вымыли руки, как тут появляется Муллер.
Дневальный Саня Парлышев бросает руку к головному убору, таращит глаза и орёт, как резанный:
— Курс, смирно!
Все вокруг замирают. (Это мне почему-то всегда напоминает детскую игру «Замри! – Отомри!»)
Дежурный по курсу подскакивает с рапортом, что, мол, у нас всё без происшествий.
— Вольно! — командует суровый старшина.
— Курс, вольно! — и казарма снова приходит в движение, в колонну по одному выходит на улицу. На завтрак, значит.
Когда все, кроме нас и внутреннего наряда, вышли из казармы, Муллер посмотрел на нашу четвёрку:
— Ну что, Кручинин и гоп-компания разгильдяев? — старшина знаменито скрипнул своим левым хромовым сапогом. — Как ваши успехи в перевоспитании?
— Исправляемся, товарищ старшина! — не к месту улыбаюсь я.
— Что-о?! — зыркнул в мою сторону Муллер. — А докладывать начальнику о выполнении поставленной задачи я вас, товарищ курсант, не учил?
У меня тут же улыбка сбегает с лица. Я делаю два чётких шага к грозному Муллеру, прикладываю руку к обрезу шапки у виска, и отработанным командирским голосом, рапортую на повышенных децибелах:
— Товарищ старшина! Ваше приказание по мытью и натирке пола коридорчика дневального выполнено! Старший проштрафившейся гоп-компании разгильдяев курсант Кручинин!
— Другое дело! — морщится от моего крика старшина. — Только, товарищ курсант, не приказание, а приказ!
«А какая разница?» — захотелось вякнуть мне, но я вовремя прикусил свой острый язычок, боясь вспугнуть удачу, и отхожу в сторону. В чём разница между приказом и приказанием я тогда ещё не знал{10}.
Муллер критически осматривает нашу работу.
«Сейчас, сейчас похвалит!.. Сейчас!.. Вот прямо сейчас и начнёт хвалить!.. Вот!.. Уже начинает!.. Слушайте вокруг, олухи царя небесного! — сладко предвкушаю я. — Ну, давай, старшина! Не томи! Хвали! Жду ведь!»
— Мгм, неплохо…
Тут взгляд старшины натыкается на совершенно пустое ведро из-под мастики, одиноко стоящее в углу. Брови Муллера подскакивают кверху, глаза округляются, а челюсть отвисает, от чего его узкое лицо вытягивается ещё больше. Он ещё с надеждой пошарил взглядом в поисках оставшейся мастики по углам и, не найдя её, упирается очами в меня – нежного, пушистого и расслабленного, стоящего в ожидании похвалы.
Не чувствуя хмурого утра ни с какой стороны, я, кажется, ещё и улыбался!..
И тут началось! Mein lieber Gott! {11} Donner-Wetter {12} и только!
<<•• [Такой бури я потом не видывал за всю службу в армии!] ••>>
Отборная ругань выскакивала из старшины, как слова на ленте из телеграфного аппарата Боде! Но, что очень удивительно, – без единого слова мата (кроме излюбленного словечка Муллера «х*ЛЬня»)! Зато во всех подробностях мы смогли узнать всё, что старшина думает о нашем воспитании в далёком безмятежном детстве, нашей успеваемости в школьные годы и наших умственных способностях теперь. Между делом, из гневных тирад старшины выясняется маленькая, но очень любопытная деталь: оказывается, мы (под моим мудрым руководством!) в небольшой коридорчик дневального (20 кв. м) впендюрили всю мастику, полученную старшиной на целый месяц (!) и на всю казарму (200 кв. м)!!
«Мы век весь поём, всё поём, опять поём!
Шик, блеск, красота!..»
Когда пар негодования целиком вышел и запас слов в телеграфном аппарате в наш бестолковый адрес иссяк, Муллер гаркнул моим подельникам:
— Марш на завтрак!.. Бегом, разгильдяи!
Те стремглав кинулись к двери.
Пытаясь опередить друг друга и побыстрее покинуть поле брани, Пузачёв и Ласетный застряли в проёме двери. Сзади с выдохом: «Поберегись!» с разбегу своим животом их и себя выпихивает наружу Щербаков. (Даже в этой ситуации Женька пытается балагурить.) Двери завибрировали, жалобно скрипнули, но выдержали! Все трое со звуком откупоренной бутылки выскакивают на лестничную площадку практически одновременно. Их только здесь и видели!
А Муллер, каким-то шестым чувством уловив во мне главного виновника всего этого полового беспредела, пригвоздил меня к стене своим тяжёлым взглядом (глаза колючие, внимательные) и, зловеще скрипя своим знаменитым левым сапогом, медленно пошёл в мою сторону.
Я делаю полшага назад и натыкаюсь спиной на стенку – дальше отступать было некуда! Старшина становится ко мне впритык. От взора его десниц у меня внутри сразу всё похолодело, мои глаза широко распахнулись, и я втянул в себя очко до упора. Затем Муллер проговаривает со значением:
— А из тебя, Кручинин, я это ведро мастики выжму!
И в его словах было столько реализма, что я подумал: мастику будут выжимать из меня прямо сейчас!
С трудом глотаю ком в горле, и он у меня скатывается куда-то в район неразжатого очка. Мне показалось, что настало время моей реплики. Надо было что-то сказать в своё оправдание, а заодно намекнуть старшине, что и мне вроде бы тоже пора на завтрак!..
Как же ему, чёрту, это сказать? И, поскольку мне в голову ничего извинительного не приходило, то, не придумав лучшего, я часто заморгал и пролепетал:
— А… можно мне перед этим… немножко позавтракать?
Мне почудилось, что на лице Муллера пробежала тень улыбки! Чуть тронула губы и ушла. Скулы снова обтянулись строгостью, а на тощей шее тугим узлом прыгнул кадык. Старшина пошевелил у меня перед глазами своими длинными усищами и заревел командирским басом:
— Н-н-ну! Чего стоишь, смотришь на меня, как таракан на тапок?! Бегом завтракать в столовую, а потом в учебный корпус на занятия! Пр-р-роходимец!
Я не стал заставлять нашего старшину повторять мне что-то дважды и кубарем скатываюсь по лестнице вниз.
Бегу в столовую, а в голове крутится идиотская песенка:
«Шик, блеск, красота!
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!»
Вот тебе и «тра-ля-ля», мать твою так!..
Зато, какая красота в коридорчике дневального!..
<<><•><•><•><>>
…Улыбнувшись, я возвращаюсь в сегодняшний день. Да! Хороший был мужик – наш старшина Муллер! И дисциплину держал крепко, и никто на него не в обиде! По крайней мере, благодаря ему, мы хоть узнали, что такое воинская дисциплина и какой должен быть уставной порядок. Уже полгода курсовая система заменена ротной. Наш курс был последним, кто знал и помнит легендарного старшину всех первых курсов Харьковского ВВАУЛ.
Потом некоторые наши сержанты пытались копировать легендарного старшину, думая, что наше уважение к Муллеру в этом случае автоматически перенесётся и на них. Но внешним подражанием (клокотавшей буквой «Р» в команде «Р-р-равняйсь!») всё и закончилось – они так и не поняли, что не в вербальных сигналах дело, а главное – в отношении к подчинённым, в той заботе о них, в душевных Муллеровских качествах. Вот этого они скопировать не могли! А, может, и не догадались!
Где-то сейчас служит наш Муллер? Кажется, в Венгрии! Ну, дай ему судьба удачи и здоровья!
<<•• [Все выпускники-Харьковчане, начиная с 1964 года, когда Владимир Арсентьевич Муллер {13} впервые был назначен старшиной на первый курс, с теплотой и благодарностью вспоминают этого человека. Все выпуски всегда стремятся пригласить его на юбилейные встречи с однокурсниками. И это самая высокая оценка военным и человеческим качествам Владимира Арсентьевича! Много ли найдётся в Вооружённых Силах старшин, которых чтят и помнят их бывшие подчинённые?!
Через много лет после выпуска, мой командир полка подполковник Туненко Б.Т., выпускник нашего училища 1964 года, мне сказал:
— Игоревич, ну, где нам разыскать такого старшину, как Муллер, хотя бы в одну эскадрилью?
— Товарищ командир, такого, как Муллер, разыскать мы уже не сможем! Таких надо бережно выращивать и учить!
— Это точно! — вздыхал командир полка.] ••>>
<<><•><><•><>>
…Полы казармы! Сколько мы по ним ходили! Сколько мы их мыли, елозили, драили, скребли, натирали!
Листаю свой дневник за первый курс. Что тут ещё относится к этой теме?
Запись за 5 октября 1970 года, понедельник.
Осень. Мы уже прошли курс молодого солдата, только месяц как приняли присягу. Только-только приступили к занятиям в УЛО {14}.
...Тут в субботу после обеда, когда вся казарма собралась мыть полы, меня вызывает к себе в кабинет начальник курса майор Летченко П.П.:
— Товарищ Кручинин! Мне надоели жалобы ваших младших командиров на вас! Ставлю вам задачу: мой кабинет к утру понедельника должен блестеть! Вот вам мыло, тряпка, щётки, мастика! — показывает на это всё, лежащее на полу. — Да, кстати! Полы тщательно вымыть, натирать их вручную! Никаких электрополотёров! Полотёр использовать запрещаю категорически! Запрещаю! Понятно? Сейчас я ухожу. В понедельник утром приду, проверю! Не сделаете – пойдёте на гауптвахту!
Изображаю обиженность:
— Товарищ майор! Зачем же так? Я разве заслуживаю, чтобы мне что-то повторяли дважды?
Паша Летченко приятно-удивлённо посмотрел на меня:
— Да? Ну, увидим! Вот вам ключи от кабинета! Никого сюда не впускать! Только Ёсипова! Он будет контролировать, как вы работаете! Я ему задачу поставлю! Всё! Приступайте немедленно!
И начальник курса уходит.
Я заперся в кабинете изнутри. Прислушиваюсь к казарменной жизни за дверью: там идёт распределение на работы по приведению помещений в божеский вид. Поэтому я не спешу: быстро управлюсь здесь – заставят мыть полы вместе со всеми в спальном помещении или ещё где-нибудь! И ничего ведь не скажешь! А на хрена оно мне нужно?
Беру с сейфа старые журналы «Огонёк», укладываюсь на стулья, что стояли по периметру кабинета, и начинаю просматривать.
Потом оглядел кабинет, прикинул фронт работ.
М-да! Комната, хоть и небольшая, но возни здесь – до такой-то матери!
Что же делать?
А ничего не поделаешь. Придётся убирать!
Я беру щётку и начинаю подметать.
Подмёл, вынес мусор. Принёс воду в ведре.
Ох, и грязи сейчас будет! Потом грязную пену собирать! Фу! Какая гадость!..
Погоди, а почему, собственно, ничего не сделаешь? На кой хрен я буду мыть эти дурацкие полы? Отродясь их здесь, наверное, никто никогда с мылом не мыл! А я что, буду первый? Просто нанесу мастику, натру и всё!
(Больше всего на свете я люблю нарушать правила, когда мне этого хочется!)
Я взглянул на тряпку и мыло. Тряпка из старой фланелевой нижней рубахи – чистая и не имеет рабочего вида. Её надо как-то для маскировки запачкать! И кусок хозяйственного мыла был совершенно новым, только со склада – ещё муха на нём не сидела. Что же делать? Пока будешь смыливать под краном, полдня пройдёт. Да и кто-нибудь увидит. И вода холодная течёт из крана…
Выхожу в коридор. Там два раба из третьего взвода уже елозят кусками мыла по мокрому полу. Подхожу к одному из них, Юре Изаеву (мы с ним в войсковом приёмнике при поступлении сдружились, он тоже из Харькова).
Юрий – невысокого роста, чернявый и немного похож на цыгана. Участливо обращаюсь к нему:
— Юра, а чего ты с таким маленьким обмылком? Неудобно ведь! Рука устаёт!
— А что делать? Какой выдали!
— Давай, поменяемся! Возьми мой, большой! Смотри, совсем новый кусмачек!
— А ты?
— Да у меня там объём работы небольшой, мне хватит и твоего!
Юра берёт в руки моё мыло и отдаёт свой обмылок со словами:
— Во, совсем другое дело!
Изаев доволен. Я, между прочим, тоже!
— А у тебя ещё одного куска нет? — интересуется напарник Юрия по мытью коридора Зияев. — У меня – тоже маленький!
— Увы, нет!
«Если бы я собрался мыть полы в кабинете, вы бы и этого не увидели!» — мелькнуло у меня.
— И тряпка! Чего она у вас одна на двоих? Возьмите эту! А у меня там ещё есть!
— Аттракцион невиданной щедрости! — Изаев расплывается своей цыганской улыбкой. — Спасибо!
— Только потом ты мне эту тряпку отдашь! Договорились?
— О чём речь? Конечно, отдам! Нужна мне твоя тряпка! Помоем здесь и отдам!
Я с удовлетворением запираюсь в кабинете, снова укладываюсь на стулья и закрываю глаза, чтобы окунуться в послеобеденную дрёму. Это вдвойне приятно, так как остальные в эту минуту изображают из себя трудолюбивых мурашей.
«Работа, конечно, облагораживает человека, но безделье делает его счастливым! Эх, мне бы такой кабинетик для житья на всё время учёбы в Рогани! Коечку в уголке, этот письменный стол! Ещё бы телик в углу и отдельный сортир! Что ещё надо курсанту для полного счастья?» — мечтаю я.
И не заметил, как заснул.
Просыпаюсь от стука в дверь. Слышен занудный голос Ёсипова:
— Кручинин… Кручинин… Он там?
— Да где-то здесь! — отвечает ему Изаев.
Я посмотрел на часы: проспал только 40 минут.
— Чего тебе? — нехотя отзываюсь я Ёсипову и потягиваюсь.
— Кручинин, открывай.
— Летченко сказал: никому не открывать и никого в кабинет не впускать! Даже тебя, Ёсипов!
— А что ты там делаешь? — монотонным голосом канючит младший сержант.
— «Что», «что»? Ничего, жёлтые ботинки! Сплю я тут! Уже и полы спокойно помыть не дадут!
Я подвигал туда-сюда рядом стоящим стулом по полу, создавая шум передвигаемой мебели. Потом насколько раз зачёрпываю ладошкой воду в ведре и туда же свысока её выливаю, чтобы была слышна работа с влагой. Одновременно громко потёр ногой о паркет – вроде как тру полы.
— А, ну хорошо, — говорит Ёсипов и отходит.
— Пошёл ты! Контролёр хренов! — говорю ему вдогонку, искренне в душе надеясь, что Ёсипов меня всё-таки не услышит.
Потом переворачиваюсь на другой, на левый бок, лицом к окну и снова благополучно засыпаю.
Проснулся я где-то через час. Сел. Зевнул. Сладко потянулся!
За дверью было слышно, как в коридоре уже заканчивали мытьё полов. Надо и мне поработать!
Встаю, укладываю стулья на столы, шкаф и подоконник. На случай, если Паша Летченко оставил для проверки какую-нибудь метку (я бы оставил!), чуть сдвинул со своего места платяной шкаф, сейф и столы (чтобы было видно, что под ними тоже убиралось). Закатываю рукава, влажной тряпкой протёр пол и дал ему подсохнуть.
Затем начинаю ветошью втирать жирную мастику в паркет.
На всё про всё ушло 25 минут! Неплохо, прямо стахановец!
В умывальнике вымыл руки и снова запираюсь в кабинете в горизонтальном положении на стульях.
После ужина в кабинет не захожу – пусть сохнет! Иду со всеми в ДК офицеров на фильм.
В воскресенье утром всех снова распределяют на работы по натирке полов.
Меня не трогают – у меня персональное задание начальника курса!
В кабинете, убедившись, что мастика подсохла, хотел, было, начать натирку пола щёткой, но та (зараза!) всё время выскакивала у меня из-под моей неопытной ноги.
А почему, собственно, это нельзя делать полотёром? Что за дискриминация? А для чего тогда полотёр в казарме? Для чего, спрашивается, министерство обороны потратило деньги для покупки этой чудо-электротехники? Чтобы полотёр стоял без дела?
Иду в кладовую и обращаюсь к здоровому широкоплечему каптёрщику, курсанту из первого взвода:
— Малинковский! Мне Паша Летченко поручил убрать у него в кабинете!
— Ну и убирай себе!
— Он сказал, чтобы ты дал мне электрополотёр! Мастику я вчера нанёс! Гони полотёр, Малина!
— Не дам! Муллер запретил выдавать в казарму полотёр! Только в Ленкомнату! Натирай щёткой!
— Так то – в казарму, темнота! А это – в кабинет начальника курса!.. Ну, добро! Как хочешь! Скажу Летченко, что ты мне полотёр не дал! Сам завтра будешь там натирать щёткой! Паша с утра придёт, проверит!
Я равнодушно поворачиваюсь, чтобы уйти.
— Кручинин, стой! Ладно! Вот возьми! Но никому не давай! Узнаю, что дал – грохну! Мне неприятности от Муллера не нужны! Понял?
— Чего не понять? Понял, конечно. Я понятливый!
Хватаю полотёр и, довольный, что удалось добыть электрического помощника, иду в кабинет.
По всей казарме над полами, словно рабы в Древнем Риме, трудились мои однокурсники.
— Куда полотёр понёс! — в натуре орёт мне замкомвзвода-3 старший сержант Гоменьченко. — Я сказал: неси полотёр сюда! Быстро!
— Щаз-з-з! — огрызаюсь я. — Шнурки только от кальсон поглажу!
— Потом сюда принесёшь! Понял? — как всегда горлом пытается взять Гоменьченко.
— А ху-ху не хо-хо? — не оборачиваясь в его сторону, чтобы не дразнить гусей, негромко говорю я.
Тоже мне, мадам Стороженко {15}! И чего в этом третьем взводе такие крикливые сержанты – Омеля, Брандт? Будто всё детство провели на одесском Привозе!
Снова запираюсь в «своём» кабинете.
Разматываю шнур и вставляю вилку в розетку. Полотёр как заурчит, как закрутится! И вальсом от меня, я за ним, он от меня. Еле поймал, ухватился за ручку, выключил тумблер.
Фух! Какой-то х*рЬ, не выключил выключатель! Разматываю намотавшийся на рукоятку шнур. Только бы не оборвало какой-нибудь контакт! Затем осторожно включаю полотёр. Заработал! Попробовал, поелозил по полу! Ух ты, как блестит! Отлично выходит! А я бы, дурак, сейчас тёр вручную! Вернее, «вножную». Ай да Пушкин, ай да сукин сын!
Только бы Паша не узнал, что я натирал полотёром! А откуда ему узнать? Что, он пойдёт проверять у Малинковского? Или Малина ему сам скажет? Да не «в жисть»!
Начинаю наводить глянец на паркете. Настроение было превосходное, и я запел себе под нос:
— «На морском песочке
Я Марусю встретил,
В розовых чулочках,
Талия в корсете.
Тпру-тпру, тпру-тпру.
В розовых чулочках.
Тпру-тпру, тпру-тпру.
Талия в корсете». {16}
Присмотрелся: что полы немыты и не заметишь, блеск стоит – глаза слепит!
Не забыл повозить полотёром и под шкафом. Прелесть! Везде протёр пыль.
Расставил стулья. У столика посетителей сдвинул стулья относительно друг друга так, чтобы получилась асимметрия: слева стулья стоят ближе к левому краю, справа – ближе к столу начальника курса. Так ещё никто в этом кабинете стулья не ставил – значит, сразу бросится в глаза!
— «Вдруг патруль, облава.
Заштормило море.
До свиданья, пава,
Я вернуся вскоре!
Тпру-тпру, тпру-тпру.
Заштормило море.
Тпру-тпру, тпру-тпру.
Я вернуся вскоре!»
Навёл порядок на письменном столе: книги по политике (Энгельс, Ленин) аккуратно поставил на сейф, используя его как полку. На столе начальника курса оставил лишь то, что, на мой взгляд, было самым нужным: справа положил книгу Общевоинских уставов, слева аккуратной стопочкой – тетради. Затем заточил карандаши, в беспорядке валявшиеся на подоконнике, и поставил их на стол в пластмассовый стаканчик, который не поленился вымыть; его я приметил ещё вчера валявшимся в сушилке. В левой секции платяного шкафа книги и брошюры по гражданской обороне расставил по размерам.
— «Где же ты, Маруся,
С кем теперь гуляешь?
Ты его целуешь,
А меня кусаешь!
Тпру-тпру, тпру-тпру.
С кем теперь гуляешь?
Тпру-тпру, тпру-тпру.
А меня кусаешь!»
Вроде всё! Посмотрел на часы – время есть. И снова прилёг на стулья у окна полистать журналы.
Когда к обеду шум уборки в казарме стих, выхожу из кабинета и я.
Отношу полотёр Малинковскому. Изаев ещё вчера со слезами на глазах (от умиления моими добрыми поступками) вернул мне хорошо вымытую, но замызганную и протёртую местами до дыр половую тряпку.
Отлично! Молодец, Изаев! Теперь видно, что я ею оч-чень старательно убирал!
Увлажнив тряпку в умывальнике, стелю внутри кабинета. А Изаевский ма-а-аленький обмылок кладу в бумагу на видном месте подоконника.
Тэ-эк! Маскировочные действия завершены!
Ещё раз оглядев кабинет, выхожу, тщательно его заперев.
<<><•><><•><>>
…В понедельник утром в ожидании построения на завтрак я стоял в коридоре у окна, когда ко мне подошёл начальник курса (момент появления его в казарме мной как-то был упущен):
— Так! Кручинин, в кабинете убрано?
— А! Да! Товарищ майор, ваш приказ выполнен!
— Сейчас поглядим!
Взяв у меня ключи, Летченко идёт к себе.
Наблюдаю за начальством со стороны.
Вот он открывает дверь. Вот заносит свою «туфлю» в кабинет и… замирает, как аист на одной ноге. Даже издалека видно, как челюсть у него отвисает. Он удивлённо поводит головой из стороны в сторону, как африканский слон в Индийском океане. Потом начальник курса старательно вытирает обе ноги о тряпку у двери. И лишь после этого заходит.
Через минуту на пороге появляюсь и я:
— Товарищ майор! Разрешите получить путёвку на гауптвахту? — и обижено шмыгнул носом.
— Ладно-ладно! — не может сдержать улыбки майор. В глаза он мне старательно не смотрит.
Поправляет невиданный изыск – отточенные мной карандаши в стаканчике у себя на столе.
— Вот что!.. Вы это!.. Позовите-ка мне Ёсипова!
— Есть!
Я выхожу, довольный произведенным эффектом.
Передаю вызов своему замкомвзвода. И испаряюсь к своей тумбочке укладывать учебники и конспекты в полевую сумку на занятия.
Что произошло дальше, мне рассказал Володя Рубан, слышавший весь разговор.
Ёсипов зашёл к Летченко и дверь за собой не прикрыл. Поэтому Рубан с Пузачёвым, курившие в умывальнике, слышали всё отчётливо.
— Товарищ майор. Младший сержант Ёсипов по вашему…
— Ёсипов! — начинает Паша Летченко, не дослушав доклад. — Что вы никак не найдёте общего языка с Кручининым? Нормальный курсант! Исполнительный, трудолюбивый! Два раза ему одно и то же повторять не надо! Что ни поручишь – сделает с первого раза! Смотрите, как он у меня в кабинете убрал! Специально в субботу новый кусок мыла ему оставил – он почти весь его использовал, маленький обмылочек остался, вон, на окне лежит! Тряпка у двери – извожена, видно, что ею старательно мыли и тёрли. Пыль везде протёр! Он даже шкаф сдвигал для уборки – ножки, видите, перемещались! Паркет – как зеркало! Никогда здесь не убиралось, не мылось, не натиралось так старательно и так аккуратно!
— Но, товарищ майор...
— Всё, Ёсипов, всё! Ничего не хочу слышать! Не надо кляузничать! Иди, работай!..
— Есть.
Кстати, после изложения разговора Летченко с Ёсиповым, Володя Рубан всё-таки что-то заподозрил.
Глядя на меня с хитрецой, он проговорил:
— Что ты там такого наубирал? Ну-ка, колись быстренько: как ты Пашу Летченко наеПал!
— Ничего себе, «наеПал»! — и начинаю задыхаться от возмущения: — Я! В кабинете! Два дня! В поте лица! Не зная сна и отдыха! Как папа Карло! В любимой позе тёти Розы из Одессы!.. А он мне такое говорит!
— Ладно, ладно! А то мы тебя не знаем! Скажи, Пузачёв! Юр, что ты нам здесь хочешь изобразить? Ты ведь такой же разСп*здТяй, как и все!
— От разСп*здТяя слышу! — делаю обиженную физиономию, и добавляю фразу, вычитанную в «Общей психологии»: — Между прочим, психологи говорят: других подозревают в том, что тщательно скрывается в самом себе! Слова в самую дырочку! А я лично пахал эти дни, как пчёлка, можно сказать, не покладая рук! И, между прочим, ног тоже!
— Так ты действительно постарался там, что ли?
— А то!
— С чего это вдруг?
— Не постараешься тут, когда Паша Летченко обещал выписать путёвку для поправки здоровья в санаторий под названием «Гауптвахта», суток на пять!
— Тады ой, тады ой! — соглашается Рубан.
Это было логично и от меня признаний требовать перестали.
Конечно, я схитрил! Конечно, сачканул! Не без этого! Хотя, если бы и вымыл пол в кабинете начальника курса, ничего бы страшного не произошло! Но это был какой-то азарт: меня заставляли делать то, чего делать не хотелось. И я почувствовал в себе желание выкрутиться и сделать по-своему, меньше, чем требовали, но так, чтобы не попасть на «губу»!
Правило курсанта № 1: «Если нельзя, но очень хочется, то можно!»
Правило курсанта № 2: «Если очень надо, но не хочется, то необязательно!» (Это второе правило я сам для себя вывел!)
Да и англичане говорят: «Capitalize from need» – «Извлечь выгоду из необходимости». И мне это в какой-то мере удалось. А главное – я почувствовал удовольствие от того, что утёр нос самому Ёсипову!
Мелочь, а приятно!
…Так я писал год назад.
<<•• [Теперь отыщутся, пожалуй, иные читатели, что с неудовольствием станут тянуть в мой адрес: «сачок», «лентяй» и всё такое прочее! Однако если использовать элементы психоанализа, то можно понять причины таких вскриков: я вёл все четыре курсантских года дневник, а эти критики – нет; у автора записок изложение худо-бедно выходит, а у них получится ли – неизвестно! Поэтому название этому неудовольствию, скорее всего, одно – простая человеческая зависть!
И на все эти обвинения я могу ответить так: напрягите свою память и вам обязательно захочется что-нибудь забыть! Вы эти свои случаи держите в себе, но они у вас, в вашей жизни были! А у меня подобные эпизоды хоть и были, но я посмел обо всём честно рассказать («по секрету всему свету»), чтобы вместе со всеми посмеяться над собой.] ••>>
<•> >> Aliena vitia in oculus habemus, a tergo nostra sunt {17} <•
[+] Вы должны научиться не замечать тех, кому вы не нравитесь. По моему опыту, люди, которым вы не нравитесь, бывают двух типов: это либо глупцы, либо завистники. Глупцы через пять лет вас полюбят, а завистники – никогда!
граф Джон УИЛМОТ
<<><•><>>
[+] У человека с «чистой совестью» чаще всего плохо с памятью…
Из записных книжек курсанта
<<><•><>>
[+] Если вы начинаете судить людей, у вас не хватит времени на то, чтобы любить их.
мать ТЕРЕЗА
<<><•><>>
[+] Человек звучит гордо, но сидит тихо.
Кто-то из современников
<<><•><>>
[+] Мир делится на трудящихся и крутящихся.
Ещё один кто-то
<<><•><>>
[+] Только тех, кто любит труд... уж как только не зовут!..
Меткое наблюдение
<<><•><>>
[+] Интересно, что крокодил моей Агрессии никогда не кусает бегемота моей Лени.
Авессалом ПОДВОДНЫЙ
<<><•><>>
[+] Лентяй – человек, который не делает вид, что работает.
Альфонс АЛЛЕ
<<><•><>>
[+] Давайте учиться на чужих ошибках – репертуар своих слишком однообразен.
Лешек КУМОР
<<><•><>>
[+] Если свои недостатки ты видишь в тумане, зачем же видишь их зорко в других, как орёл или змей эпидаврский?
ГОРАЦИЙ
<<><•><>>
[+] Хорошие друзья, хорошие книги и спящая совесть – вот идеальная жизнь!
Марк ТВЕН
<<><•><•><•><>>
Я закрываю свой дневник. А что, на первом курсе тоже были интересные моменты! Жаль, что сразу после поступления в лётное училище ленился вести дневник более фундаментально, писал от случая к случаю. Впрочем, причина этому не только в лени-матушке. В первый год службы работы было много, времени катастрофически не хватало. Необходимо было привыкать к новым требованиям, новому укладу жизни, новым условиям. Уставал много. Поэтому и писал от случая к случаю и не очень подробно. Исключения составили лишь наиболее интересные моменты, которые хотелось оставить для памяти.
<<><•><•><•><>>
_______________
{1} Темно, как у негра в ж*пе (неприличн.) – указание на очень высокую степень темноты, что в данной ситуации рассматривается как нежелательный фактор.
{2} Ж*пой чувствую (неприличн.) – предполагать, что нечто неприятное будет иметь место, не имея для этого рациональных оснований и ориентируясь только на собственную интуицию, исходящую из самих атавистических способностей человека.
{3} П*СдТец подкрался незаметно (нецензурн.) – сентенция, указывающая на внезапность наступления проблемной ситуации.
{4} Х*рЛЬня на постном масле – некоторый текст или его законченный фрагмент, непонятный говорящему или рассматриваемый им как ложный и в силу этого воспринимаемый как не имеющий никакой ценности, бред, ерунда, чушь.
{5} «Наши цели ясны. Задачи определены. За работу, товарищи!» – лозунг, брошенный с трибуны ХХII съезда КПСС Первым секретарём ЦК Н.С. Хрущёвым в 1961 году.
{6} Работа не хЛ*й (нецензурн.) – сентенция, выражающая общую идею нежелательности спешки и излишнего рвения в процессе работы.
{7} Arbeiten Sie! (нем.) – Работать!
{8} Arbeiten, arbeiten und noch ein mal… (нем.) – Работать, работать и ещё раз…
{9} Фраза песни из кинокомедии 30х гг. «Цирк».
{10} Не помню точно формулировки, но смысл в том, что приказание – это изложение в письменной форме начальником штаба (комендантом гарнизона) приказа командира (начальника гарнизона), отданного последним устно.
{11} Mein lieber Gott! (нем.) – любимый ты мой бог!
{12} Donner-Wetter! (нем.) – гром и молния!
{13} В книге имя, отчество и фамилия именно этого человека даны без изменения.
{14} УЛО - учебно-лётный отдел, учебный корпус.
{15} Мадам Стороженко – крикливый персонаж одесской торговки из повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий».
{16} Песенка Папандопалы из музыкальной кинокомедии «Свадьба в Малиновке».
{17} Aliena vitia in oculus habemus, a tergo nostra sunt (лат.) – чужие пороки у нас на глазах, а свои – за спиною. Этому изречению Сенеки соответствует русская пословица: «В чужом глазу соринку замечаем, а в своём – бревна не видим».