В дверь позвонили. Раздражающий звонок нетерпеливо взывал к быстрому действию по приему нежданного гостя. Казалось, еще немного и в двери начнут настойчиво молотить ногами, возможно и вышибут, пока Светик слезет с неустойчивой пирамиды из стульев, на старой кушетке, которую она соорудила для смены прокуренных занавесей.
- Иду! Иду-у! – раздраженно кричала она бесноватому звонку, на ходу поправляя съехавший халатик и растрепанные волосы.
Замок на видавшем виды дверном полотне открывался с некоторыми капризами, кои проявлялись обычно, когда открывающий дверь торопился и нервничал. Вот и сейчас, упрямая железка никак не хотела убирать свой железный язычок и издевательски не впускала и не выпускала никого, словно напоминая Светику об издержках вольной жизни без мужика в доме. Наконец, употребив крепенькое матерное словечко, можно предположить, нежно, по-бабьи, Светику удалось загнать упрямую «собачку» обратно в свою конуру.
- Мать! Ты откуда?!!! – удивлению Светика не было предела.
На пороге, прислонившись к дверному косяку, застыла ее «лепшая» подружка Людка. По виду и по взгляду измученной гурии легко можно было догадаться, что призрачное бабье счастье выскользнуло с ее красивых ручек и, видать упорхнуло юркой дрофой, возможно, оставив на память в пухленьких кулачках капитанской парии парочку рыжеватых перышек.
- Да что случилось, наконец?! – нервно вопрошала Светик, - Ты откуда? Почему одна?.. – сыпала вопросами хозяйка. Впрочем, ответов ждать и не следовало, а хотя бы просто пригласить путешественницу в обитель, да накормить, да напоить.
- Ой, что же это я… Ну, проходи, давай проходи… - суетилась Светик, приняв из рук по виду печальной отроковицы ее нехитрый скарб.
Принимая ванну и чистя свои растрепанные перышки, несостоявшаяся пассия рыжего нувориша печально поведала Светику о своих бедах, о рухнувших надеждах и о том, какие все-таки мужики сволочи, особенно рыжие.
- Ты понимаешь, я ведь поверила ему! Думала любит… Клялся, божился, что не оставит, ежели залечу, - «шморгала» покрасневшим носиком безутешная Людка, аккуратно отирая свои глазки в никому не нужной, как выяснилось, боевой раскраске.
- Ну, ты мать залётная, даёшь! Сколько?
- Третья неделя…
- Осоветь - не встать! – сокрушалась Светик, - …рыжая скотина… Мо крутанем его, или сделаешь аборигенчика?
Люська, осознавшая всю «красоту» своего положения, наконец-то разревелась от души, размазывая по мокрым щекам виртуозные штрихи свежей косметики. Рыжие перышки, как оказалось, обойдутся под стать золотым.
Спокойного отдыха у измученного тоской Евгения не получилось. Душевные слезы давили грудь застывшей камедью и гнали бывалого «кавалергарда» на встречу с ветреной женой. Ему все более казалось, что произошедшее с ними, всего лишь какое-то недоразумение, чья-то злая шутка и что стоит лишь с Людкой встретиться, как все вновь образуется. Наконец, подавив в себе гордость и обиду, Женька решился на телефонный звонок. Хотелось просто услышать родной голос, сил на упреки и неприятные вопросы не оставалось. Но Людкин телефон оказался выключенным. Таковым оставался и в последующие дни.
Но однажды, переворачивая ароматный травяной покос на лесных заплешинах, Евгений все же не выдержал. Зло отшвырнув от себя осточертевшие вилы, он уверенно двинулся ко двору, приняв для себя, очевидно, какое-то решение.
Дед Максим, по-стариковски всхрапывая, дремал, укрывшись от жаркого солнца в тенистой повети, и обратил внимание на внука лишь тогда, когда тот, переодевшись, решительно шагнул к ветхой калитке.
- Ну-ну, Зенька… Ну-ну, - промычал Филиппыч, приоткрыв лениво лишь один дремлющий глаз, - Хош пешней по маковке погреми, а кобелек без сучки, аки дождик без тучки…- пробасил новый перл дед Максим.
Ничего не ответил ему Евгений, лишь жалобно скрипнула за ним покосившаяся калитка, да надсадно заскулил старый вислоухий Шабаш, удивительным образом проявляя какое-то свое собачье предчувствие.
Долго ли, коротко ли «скакал» Иван Царевич, но в Ногинск он прибыл за полночь. Осиротевшая обитель в барачной общаге свидетельствовала о долгом отсутствии хранительницы домашнего очага, а озябшее семейное счастье выпорхнуло, очевидно, из сего рая изголодавшимся кенарем.
Не стал Евгений основательно располагаться на ночной бивуак, а расстроено выскочив на улицу, тут же тормознул чудом оказавшееся возле общежития залетное такси и махнул к Светику.
Ночной звонок напугал спящую подругу капитанской парии и, торопливо накинув домашний халат, она осторожно приблизилась к входной двери.
- Кто там? – неуверенно молвила Светик хрипловато-сонным голоском.
- Свет! Это я, Женя.
- Какой Женя? – глухо вопрошала Светик ночного гостя, испытывая легкий «мандраж» и от того кутаясь в халатик еще плотнее.
- …Женя Палашев… Открой…
Напоив чаем нежданного ночного гостя, Светик поведала Женьке о мытарствах ветреной подруги, сокрыв, впрочем, самый пикантный итог ее похождений. Как и предполагал остывший мавр, его Дездемона находилась у матери, то бишь у любимой тещи, куда он и намеревался красным утречком, когда зарумянятся палевые облачка на востоке, нагрянуть, аки снег на грешную головку. И уже, буквально шагнув за порог приютившей его обители, был ошарашен Светкиным неожиданным откровением. Не выдержав «епитимьи» вынужденного молчания, Светик напоследок буквально «опрокинула» на голову уходившему Женьке ушат с ледяной правдой.
- Кто?! – прохрипел, не оборачиваясь к Светке побледневший Палашев, напрягая на скулах тяжелые желваки.
- Некто… Рыжов, - ответила с участливой грустью женщина.
- Выкладывай все! – решительно потребовал осатаневший Евгений.
Дальнейшие события происходили стремительно и жестко. Встреча с женой лишь подлила масла в огонь Женькиной души. Последующие поступки «безбашенного» хлопца, диктовались единственным чувством - ненавистью, ненавистью коей не испытывал он даже в кровавые дни кавказской мясорубки, ненавистью, которая подчиняет разум и тело стремлению лишь к одному – мести. Никто не смог бы остановить его в те дни, поскольку менталитет людей, «понюхавших» пороху истинно отличный от общечеловеческих понятий о любви и милосердии.
Не столь длительные поиски Рыжова в столице по всем данным, предоставленным Евгению Светланой, увенчались «успехом» для одного и досадной трагедией для другого. Мысли об убийстве мстительный Отелло вовсе и не лелеял. Просто «чесались» кулаки, да жгла обида за поруганное семейное счастье, о котором бредил долгие месяцы там, в безнадеге, находясь меж жизнью и смертью, обитая на лезвии ножа, где вместо плюсны да пяток выжившие хлопцы навсегда калечили свои босые души.
Ничего не подозревающего Рыжова, капитан элементарно выследил, когда тот «кликнув» кнопочку на пульте автозамка изящного японца, спокойно направился к подъезду дома, посвистывая себе под нос какую-то мелодию. Разборка была короткой и трагической. Рыжий попытался качать свои права, когда представившийся ему Евгений просто схватил его крепкой рукой за ворот белой рубахи да тряхнул, так, для острастки. Завязалась небольшая потасовка, в ходе которой, как будет изложено позже в милицейском протоколе: «…Гражданин Палашев Е.С. нанес кулаком удар слева в челюсть гражданину Рыжову В.К., в результате которого, гражданин Рыжов В.К. упал и ударился затылочной частью головы о бордюр, получив при этом смертельное ранение, не совместимое с жизнью… Факт смерти подтвердил врач такой-то». Евгений и не думал скрываться. Попытался помочь упавшему Рыжову, но, увидев, что его обидчик лежит в кровавой лужице бездыханный на тротуаре, сам вызвал скорую и милицию…
Во время следствия капитан ничего не отрицал, сокрыв лишь причины злополучной драки. Светило касатику по статье 105, части 1 УК РФ – до 15 лет. Стоит ли рассказывать о разбушевавшихся страстях, связанных с гибелью человека, о судебной тяжбе, да об участии в процессе в качестве свидетелей Светки да Людки. Уволенному наспех из Вооруженных Сил капитану, все же, учитывая чистосердечное признание, да положительные характеристики с места службы, да обстоятельства, кои были раскрыты свидетельницами Палашевой и Шевелевой, суд определил наказание по статье 107, части 1 УК РФ в виде лишения свободы сроком на три года в местах не столь отдаленных.
- Дед, ты как здесь оказался?! – удивился печальный острожник, не веря все еще своим глазам. Филлипыч лишь махнул рукой в какой-то безнадеге и, немного отвернувшись, словно смахнул поспешно невидимую слезу. С минуту длилась молчаливая пауза, слышно было лишь, как за высоко расположенным решетчатым окошком разбойничали беззаботные воробьи, чирикая в междоусобной кутерьме.
- Ты… это… В чем нужду то имеешь? – наконец-то произнес дед, встретившись взглядом с глазами внука.
- Ничего, дед, не надо… Не беспокойся…
- Ну –ну… Зенька… - привычно пробормотал Филиппыч, сооружая самокрутку слегка дрожащими пальцами, - Мож, хуч курево? – с легкой надеждой на Женькину забывчивость продолжил дед.
- Не… Оставь, не грузись… Как ты то?
- Нешто мне привыкать без тебя… Да без покойницы Галинушки, - пыхнув крепким самосадом, расстроено опустил дед тяжелые веки, -…Да без твоих батьки с мамкой… сердешных… Боюсь, токмо нету у меня боле времени выглядывать да чаять на тебя… Не доживу… И так, как трухлявый лежень все упираюсь, да упираюсь… Вот давеча назём поспел… Думал раскидаешь по осени под картоху, перед отъездом то… Да, таперь ужо к чему? - махнул дед рукой.
- Ладно, дед… Еще раскидаю… Три года пролетят, глазом не моргнешь…
- Не моргне-ешь… - съехидничал Филиппыч, - ладно дело – воитель, басурманов, язьви им в душу, воевать… Так нет же… Кривду на Руси извести – что ссать противо ветру. По што тебе сдались урканавты всякие недоношенные? Ить выйдешь ты каликой душевным, ни почести тебе воинской, ни славы…
- Ну, хватит, дед, не замай! – раздраженно отпарировал Женька и отвернул свой взгляд куда-то в угол.
Снова повисла тяжелая пауза, каждый раздосадовано думал о своем. Женька, внимательно изучал заплесневевший угол острожной «свиданницы», а дед Максим пыхнув очередной порцией удушливого зелья, аккуратно «забычковал» самокрутку, да сунул окурок куда-то себе в карман.
- А в обчем, Зенька, не переживай… Сумы, да острога никому не избежать, коль на то Господня воля, - неожиданно изрек дед Максим. - Я то не сказал главного…- испытующе глянул он на внука, - Я ить не один к тебе пришел, с Люськой… Грит – так мол и так, деда, буду ждать его и тебя старика не брошу… Что с неё взять то, с бабы-полудуры? Ить на сносях она… Ну, да ваше дело разборочки чинить меж собою…
Женька удивленно посмотрел на деда. В потеплевшем взгляде капитана отразилась безмерная благодарность к старику, к тому, кто вырастил и воспитал его после трагической гибели родителей, к тому единственному, кто верой и правдой ждал и надеялся на него – единственную кровиночку на всем белом свете. Проглотив предательский шершавый ком в горле, выдавил:
- Ладно, дед, разберемся… Ведь я, все-таки, люблю ее… Занозу.
- Ну-ну, Зенька, Ну-ну…