Глава 3. Пережитые Церковью ереси

   
Глава 3. ПЕРЕЖИТЫЕ ЦЕРКОВЬЮ ЕРЕСИ

3.1 Психологические аспекты иудействующих ересей

Начало иудействующих ересей относится ко времени упомянутого нами выше Апостольского собора, на котором было принято решение, что соблюдение закона Моисеева для христиан необязательно, потому что спасение совершается благодатью Господа Иисуса Христа. В тридцатых годах II века по Рождеству Христову часть христиан-иудеев оставила исполнение Ветхозаветного Закона, составив с христианами из язычников единую Церковь. Христиане же из иудеев, настаивавших на строгом соблюдении Моисеева закона, отделилась от Первохристианской Церкви, образовав первое, по сути, еретическое сообщество. В дальнейшем они разделились на строгих ревнителей Закона – евионитов и умеренных –  назареев.

Назареями первоначально не уверовавшие во Христа иудеи именовали всех христиан соплеменников, как это видно из Деяний апостольских (24:5). Назареи признавали Христа Мессией и Богом, а также его сверхъестественное рождение от Девы Марии. В этом они не расходились с общецерковным учением Первохристианской Церкви. Но они выступали за соблюдение Закона для христиан из иудеев, не вменяя необходимость его исполнения для христиан из язычников. Апостола Павла для последних они признавали учителем Божественной мудрости. Согласно Евграфу Смирнову, «Церковь относилась снисходительно к этой партии иудействующих, не считая их в собственном смысле еретиками» [76]. Назареи в небольшом числе существовали вплоть до IV века.

Евиониты. Время возникновения этой первохристианской секты относится к  II веку по Рождеству Христову. Евиониты строго следовали предписаниям Моисеева закона: совершали обрезания, соблюдали субботу, принимали кошерную пищу. Евиониты отвергали послания Апостола Павла и ссылались на некое свое «евангелие от евреев». Из новозаветных книг признавали только Евангелие от Матфея и Откровение Иоанна Богослова. Часть из них Иисуса считала только как сына Иосифа и Марии, часть все же воспринимала его Мессией, Христом, потому что он пребыл верным Закону. Но Христос был для них не Богом, а пророком, подобным Моисею. Христианство они полагали не новой религией, а всего лишь продолжением иудейства. Догмата об искуплении Господом Иисусом Христом человечества от греха, проклятия и смерти у них, таким образом, не было. Смерть Спасителя не имела искупительного значения, а только давала надежду на скорое вторичное пришествие Его на землю и основание земного 1000-летнего царства. Естественно, что евиониты разнились от истинной Первохристианской Церкви и в церковной практике. «Так, они совершали таинство евхаристии только однажды в год, в воспоминание тайной вечери Спасителя, и употребляли в нем одну воду, как аскеты» [77]. Выборочно воспринимая Завет Новый, так же частично они воспринимали и Завет Ветхий, отвергая кровавые жертвы и некоторых пророков. По образному выражению блж. Иеронима: «желая быть и иудеями и христианами, не иудеи они и не христиане» [78]. Просущество-вали они недолго, однако идеи и настроения этой секты возродились в конце II и в III столетии в учении так называемых антитринитариев и хилиастов [79]. Нетрудно заметить влияние этой секты и на установки некоторых современных сект протестантского толка.

Елкезаиты. Из смешения иудейства с христианством возникла еще одна секта иудействующих еретиков – евиониты-гностики. В истории они известны как елкезаиты или, что то же самое, самсеи. Сосредотачивались он в пустыне за Мертвым морем среди ессеев. Часть елкезаитов составляли евиониты, бежавшие в тридцатых годах II столетия из разрушенного императором Адрианом Иерусалима. В мировоззрении евионитов-гностиков присутствовали уже элементы миросозерцания восточных религий и греческой философии. Они являлись как бы переходом к язычествующим гностикам. Суть их воззрений такова: первый человек, Адам, обладал истинною религиею, так как в нем обитал Божественный Дух. Но постепенно человечество, под влиянием злого начала – материи – потеряло эту религию. Виной этому – жена, как принцип чувственности и слабости, греха и заблуждения. Для поддержания истинной религии Бог посылал к людям своего Божественного Духа, который и являлся в лице Авеля, Еноха, Авраама, Исаака, Иакова, и Моисея. Моисей сообщил свое учение 70 разумным мужам, чтобы они передавали его последующим поколениям. Со временем учение Моисея было записано, но извращено. Истинное учение сохранилось только в обществе ессеев. Народ еврейский, погруженный в чувственность, не понимал истинной религии, превратив ее в обрядовые церемонии с непременными жертвоприношениями. Для очищения Моисеева закона вновь был послан Божественный Дух в лице Христа и выполнил дело. Таким образом, роль Господа Иисуса Христа ограничивалась только прояснением для мира учения, хранившегося ессеями, как истинной религии Адама. Сущность истинной религии, по мнению елкезаитов, во взаимной братской любви внутри общества и в стремлении  к уничтожению чувственности, то есть, зла. Отождествляя материю и зло, уничтожать оное они пытались через строжайший аскетизм. Тем не менее, брак допускали. Секта просуществовала до V столетия [80].

Очевидно, что многие взгляды и положения их миросозерцания, а именно – отождествление материи со злом, призывы к братской любви и аскезе – существуют и тем или иным образом присутствуют в воззрениях и современных нам сект и ересей.

3.2 Психологические аспекты гностических ересей

По свидетельству св. Иринея Лионского, еще во II веке немало людей называли себя исправителями Апостолов, полагая, что они мудрее и епископов, и тех же исправляемых ими Апостолов. Речь шла о гностиках. Гностических же учений в начале христианских веков было несчетное количество, так как каждый более или менее даровитый гностик составлял свою систему, видоизменяя ту, которой держался. Гностицизм, по выражению свщм. Илариона был каким-то удивительным сплетением «обрывков эллинской философии с мифами и мистериями восточных культов, такое сплетение, что даже и ученые специалисты затрудняются его распутать и часто склонны бывают объявить совершенно безнадежным вопрос о происхождении гностицизма и вопрос о классификации гностических систем» [83]. В гностицизме присутствовали различные элементы буддизма, греческой философии, пантеизма, смеси халдейского язычества, в основном зороастризма, и библейских представлений. Древнецерковные полемисты сравнивали гностицизм с чудовищем, подобным Лернейской гидре, у которой на месте отрубленной головы вырастало две новых. По их словам, гностические системы появлялись, как грибы. Гностиками была проведена известная рационализация, формальное упрощение учения Церкви, с одной стороны, а с другой – мифологизация. По сути, «гностицизм никогда не представлял собой формально фиксированного учения и церковными богословами оценивался скорее как особая психологическая настроенность отдельных людей, падких на все мистическое и таинственное, одержимых фантастическими идеями и стремящихся воплотить их в собственные богословские схемы» [84]. (Выд. автором). Такие люди афишировали, что они обладают особым знанием - гносисом, получив его каким-то необыкновенным образом. В учениях выделялась идея личного спасения и религиозного избранничества в среде неких «избранных и посвященных», причем круг их весьма ограничен. Разрабатывались системы различных уровней в доктрине «посвященные – непосвященные». Выстраивались фантастические космические «иерархии» на фоне дуалистичных картин извечной борьбы мировых сил добра и зла. Религиозная практика была насыщена магическими элементами и техниками. Целью адептов было эволюционировать к неким высшим формам космического бытия, и, через взаимодействие с различными энергиями, стихиями, силами, духами, осуществить связь с этими Высшими Силами, Духами, Иерархами.

Привлекательность ереси. Отличительной чертой гностиков, как уже говорилось выше, была вера в то, что только избранные обладают знанием тайн, определяющих спасение человека и его просвещение. Безусловно, что такое особое положение избранных при ощущении власти тайного знания были приманкой для многих. Поэтому неудивительно, как писал свщм. Иларион, что «гностиков сравнивают с масонами» [85]. Как обладающие единственно истинным знанием, гностики в своих системах предлагали безусловное решение всех вопросов бытия. Но предлагаемые ими решения – о мироздании, о происхождении в мире зла и освобожде-нии от него – были, в сущности, решениями фантастическими, так как «в их миросозерцании фантазия востока берет перевес над строгостью и последовательностью мысли запада» [86]. В основе гностицизма лежало противопоставление Божества и мира, где все материальное является злом, а все духовное – благом. Святая Троица представлялась гностикам как множество абстракций, Ветхий Завет противопоставлялся Завету Новому, а духовное отделялось от плотского. Все гностические учения определялись двумя существенными признаками: 1) основывались на дуалистическом мировоззрении; 2) утверждали наличие двух божеств: трансцендентного высшего и Демиурга, в качестве низшего, управляюще-го миром. Утверждая положения своего учения, гностики произвольно добавляли и изымали целые главы Нового Завета. Тертуллиан писал, что для гностиков изречения Священного Писания были тем же, чем одежды овчие для хищных волков. Христа гностики считали не воплотившимся Богом, а всего лишь одним из духовных существ, имеющих связь с Богом.  Одни из них полагали, что Иисус был человеком смертным, а другие, что он не был человеком вообще – тело, в котором Он пребывал, было призраком. В принципе, гностицизм не был течением в христианстве, то есть сектой или ересью… Он по сущности был далек от христианства. Тем не менее, роль гностицизма в истории Вселенской Церкви была чрезвычайно велика. Многие положения тогдашнего гностицизма были воспроизведены в эпоху Реформации, а также используются и современными ересями и сектами. Обойти гностицизм вниманием невозможно. Поэтому сделаем небольшой и краткий, обзор гностических сект начального периода Церкви Христовой.

3.3  От гностиков до николаитов

В апостольские времена первым представителем гностического учения был некто Симон Волхв, упоминаемый в Деяниях апостолов, когда Филипп благовествовал в Самарии (Деян. 8:9-13).  Он выдавал себя за воплотившуюся Силу Божию, спутницу свою Селену или Елену – за воплощение Мудрости Божией. Симониане почитали их как Зевса и Афину. Таким образом, Симон, в отличие от других ересеучителей, не только распространял смешанные языческие, иудейские и христианские понятия, но сам принимал на себя роль Божественного посланника. На самом деле он был фокусником и шарлатаном. Во II и III веках симонианами называлась небольшая партия еретиков-гностиков.  Как известно, Симон за деньги хотел купить у Апостолов благодатную силу Святого Духа через рукоположение. Поэтому с IV века понятием симонии обозначается приобретение за деньги благодатного иерархического служения в Церкви. 

Подобным Симону был ученик его Менандр, утверждавший, что он есть посланник Верховной Божественной Силы. Родом Менандр, гностик I века, был из Самарии. Он утверждал, что Первая Сила людям неведома, что мир сотворен ангелами, порождениями мысли. Через преподавание магических знаний он, Менандр, сообщает силу, способную побеждать ангелов, покоривших мир. [87]. Учеником Менандра был гностик II века антиохиец Саторнил. Он связал гностический дуализм с антииудаизмом. Саторнил противопоставил создателю иерархии ангелов, непостижимому Богу Отцу – царство владычествующего над материей Сатаны. По его утверждению 7 ниспадших ангелов, главным из которых был Бог Ветхого Завета, захватили часть материи и создали из нее наш мир. Эти демиурги, пытаясь выразить в материи образ Отца, создали жалкого червя. Бог, усмотрев в нем свое подобие, вселил в него искру жизни, то есть часть самого себя. Эта искра жизни должна была довести пресмыкающегося до человека и вернуться назад. Но она то ли попала в плен к материи, то ли была туда заточена ангелами. Проникнувший в мир Сатана, положил начало злым людям. История мира есть борьба мировладык – ветхозаветного Бога и Сатаны. И тот и другой говорили устами пророков. Высший Бог, чтобы победить Сатану и Бога иудейского с ангелами, чтобы собрать и вознести к Отцу «искорки жизни», послал на землю в мнимом теле Божественный эон Ум. Этот эон указал людям путь к Отцу в знании и строжайшей аскезе. [88].

Офитство. Симон Волхв и Саторнил оформили гностические течения, волновавшие Сирию и часть Египта. Общее их название офитство, от греческого слова «офис» - змей, по-еврейски «nahasch». В теогониях офитских сект существенную роль играет Змий, то искуситель, то высшее существо. Сюда относятся собственно офиты, или нахашены (наасены), ператы, каиниты, и сифиане, варвелиоты (от змия «Варвелло»), последователи Иустина гностика, или варухиты (от эона «Варуха»). Оценивая офитство, Л.П. Карсавин писал: «Часть этих сект древнее христианства и относится к нему враждебно, часть осваивает некоторые христианские идеи, часть обусловлена поздними гностическими системами» [89].

Разновидности гносиса. Если в апостольское время еретики высказывали отдельные мысли гностического характера, то во II веке развились цельные гностические системы. Основой мировоззрения был дуализм: началами бытия гностики признавали Верховное Существо, с одной стороны, и материю – с другой. Через эманацию, истечение, Верховное Существо производит множество духовных существ, составляющих полноту бытия и называемых плиромою. Материя является у гностиков независимым началом чувственной жизни и зла. Соглашаясь в основных взглядах, гностики расходились о роли материи. Одни, вслед за Платоном, считали ее за мертвый хаос. Другие, согласно учению зороастризма об Аримане, видели в ней деятельное начало зла. Первые были гностиками александрийскими, вторые – сирийскими.

Александрийский гносис. Колыбелью гностицизма считается город Александрия. Александрийские гностики учили, что один из эонов оторвался от плиромы и упал в материю, (по учению Валентина, частица последнего светлого эона истекла в материю). Добро берет верх над злом. Материя противодействует духу как масса, а не как живая сила. Мировая жизнь есть непрерывная борьба духовного и материального, добра и зла. Дух стремится вырваться из материи, а та – удержать его. Демиург, согласно александрийским гностикам, помогает добру, избрав иудейский народ и сообщив ему в Моисеевом законе правила и учреждения. Они признают за религией положительную роль в окончательном освобождении добра от зла. Посланный Верховным Существом эон при крещении соединяется с человеком Иисусом и при страданиях покидает его. Александрийские гностики признавали страдания человека Иисуса. Из представителей александрийского гносиса наиболее известны Василид и Валентин. Василид был родом из Сирии, основал свою секту около 125 года. Василидиане существовали в основном на западе вплоть до IV века. Валентин, иудей из Александрии, принявший христианство. Три раза он был отлучаем от Церкви. Еретическое сообщество основал на о. Кипр, где и умер около 160 года по Рождеству Христову. Последователи его назывались валентинианами и существовали в IV веке и даже позднее. Керинф, иудей из Александрии, соединил гностицизм с евионитством. Учил, что творение видимого мира совершено не Богом, а низшим духовным существом, Демиургом. До появления христианства Высший бог был неизвестен миру. Его открыл Мессия, вышний Христос, Божественное Слово, Который, во время крещения, в виде голубя, сошел на человека Иисуса и оставил Его во время страданий. Вслед за евионитами он признавал Иисуса Христа простым человеком и разделял их надежды на тысячелетнее царство. Одно время Керинф жил в Ефесе, когда там был Иоанн Богослов. Еретическое сообщество он основал в Малой Азии, где оно  держалось до IV века [90]. Карпократ, родом из Александрии, там же основал свою секту. Его сын, Епифаний, распространил ее еще на острове Кефалонии. Система его принадлежит к антиномистам. К последним принадлежат секты: антитактов, или адамитов и офитов с разросшимися из нее партиями сифитов, каинитов и прочих.

Сирийский гносис. Согласно сирийским гностикам, эон, боровшийся с материей или царством Сатаны, был поглощен ею. Он становится Демиургом видимого мира, соединяя элементы духовного и материально-го. Материя или зло, – так как она есть живая, деятельная сила, – берет перевес над духом или добром. Демиург помогает злу, удерживая дух в узах материи. Верховное Существо посылает своего верховного эона, который принимает вид человека (докетизм). Эон сообщает людям гносис: избранным преподал духовное учение, а чувственное, в книгах Священного Писания, всем остальным людям.  Страдания Христа на Кресте – кажущиеся. Сирийские гностики проповедовали аскетизм, как путь к уничтожению материи, запрещая вино, мясо, брак – как служение Сатане. В некоторых сектах аскетизм, под предлогом поругания и уничтожения материи, сменился своей противоположностью – развратом. По мнению таких еретиков, нравственный закон есть ограничение свободного духа, он не должен стеснять достигших высшего гносиса. Таких еретиков называют антиномистами. К представителям сирийского гносиса относится Тациан, родом из Ассирии, ученик св. Иустина Философа. После смерти учителя Тациан вернулся на восток, где и впал в ересь. Он проповедовал строгий аскетизм, запрещая употребление вина даже в евхаристии. Его последователи получили название энкратитов, а вследствие употребления одной воды при совершении евхаристии – идропаристов, аквариан.

Маркиониты. Ярким представителем сирийского гносиса является Маркион, сын синопского епископа, признанный св. Поликарпом за «первенца Сатаны». По преданию, за приверженность гностицизму, отец лично отлучил его от Церкви Христовой. Маркион учил, что есть два Бога: злой Бог Ветхого Завета – Демиург и добрый Бог Нового Завета – Сын. Таким образом, еретик разрывал связь между Ветхим и Новым Заветами. Маркион доверял только Апостолу Павлу, и утверждал, что лишь он точно и правильно понял Христово учение и сохранил его в чистоте, а прочие апостолы есть лжеапостолы, «потому что в Христово учение внесли элементы иудейства» [91]. Будучи неукротимый последователем Апостола Павла, он хотел сохранить и продолжить его дело, «со всей остротой переживая противоречия закона и благодати, справедливости и любви, необходимости и свободы, добра и зла» [92]. Маркион всеми силами пытался остаться в Церкви. Будучи отлученным, он добивался признания от христианских общин в Малой Азии, а затем в Риме. И только отвергнутый последним, он основал свою собственную церковь, общины которой рассеялись на пространстве Европы, Африки и Малой Азии, где они существовали до Х века. Затем маркиониты слились с манихеями, в XI – XII веках возродились в болгарском богомильстве, а в XI – XIV веках в западноевропейском катарстве, или альбигойстве. Созданная Маркионом церковь на протяжении долгого времени соперничала с Церковью Христовой, почитая только себя истинной Церковью Христа и Апостола Павла.   

Докеты известны с апостольских времен, то есть с I столетия.  Ересь, связанная с природой Христа, с отрицанием или специфическим пониманием человеческой природы Его. Докетизм – одна из первых христологических ересей. Заблуждение докетов состояло в том, что они, под влиянием восточных языческих воззрений, рассматривали материю как зло. Отрицая воплощение Сына Божия, они полагали, что тело Иисуса Христа призрачно. Они учили, что страдание и смерть Христа были только кажущимися, но не действительными. Докеты считали, что Христос прошел через утробу Девы как через некоторую трубу или канал, ничего от Нее не восприняв. Позднее эту же идею использовали манихеи. В наше время воззрения ереси докетов были воскрешены в сектах протестантского толка, в частности у квакеров. «Корни докетизма нужно искать в мироощущении античного человека эллинистической эпохи с его дуалистическими представлениями о мире, с резким противоположением духи и плоти, мира и Божества. Мысль о том, что Бог может воплотиться, стать человеком, каким-то образом вселиться в человеческое тело, пострадать и умереть, была чужда сознанию человека того времени, и для многих язычников, обладающих определенным уровнем философской культуры, обращавшихся в христианство, было естественным стремление каким-то образом объяснить христианскую веру, привести евангельское благовестие в соответствие со своими философскими представлениями. Реакцией на Благовестие явился докетизм» [93]. Согласно блж. Феодориту, подобных докетических взглядов придерживались: Симон Волхв, Менандр, Сатурнин. По сообщениям св. Епифания Кипрского, докетом был Василид, а по сообщению Тертуллиана, также и Валентин. Правда, последние не считали, что тело Христово было призрачным, но они полностью отрицали Его единосущие нам, утверждая, что человечество Христа было особой природы. Они называли Его тело "небесным", "космическим", то есть – более тонким, более совершенным, чем наши человеческие тела. Василид считал, что человечество во Христе не участвовало в искуплении. Учение Маркиона состояло в том, что Христос явился исключительно как дух. Симон учил, что телесная природа Христа была лишь видимостью, иллюзией. Варденс полагал, что Христос был существом сверхъестественным, обладавшим лишь чувственным образом. Согласно учению Коринфа следовало, что во Христе было два естества, не соединенных между собой, но соединившихся случайно.

Николаиты. Под влиянием воззрений на материю, как на зло, развили учение о необходимости умерщвления плоти и возвышения свободы духа. Но «умерщвление плоти» и «возвышение свободы духа» у николаитов необъяснимым образом оборачивалось у них неприкрытым распутством. Свое происхождение николаиты во II веке возводили к Николаю, пришельцу антиохийскому, диакону иерусалимской Церкви, жизнь которого обезображивали нелепым образом; но на самом деле, по объяснению Иоанна Богослова в Апокалипсисе (2:14-15), они «держались учения Валаама, который научил Валака ввести в соблазн сынов израилевых, чтобы они любодействовали»

Секта элькесаитов. Секта иудействующих гностиков II века. Название ведет от книги «Елксая», полученной неким Елксаем, или Элькасаем, якобы от ангела с неба. Ориген сообщает, что в 220 году сириец Алкивиад из Апамеи привез ее в Рим. От нее сохранились только отрывки, собранные и изданные Гильгенфельдом.  Умудренные книгой, элькесаиты надеялись спастись с помощью заклинаний – молитв и повторных крещений. Они полагали, что во время крещения на человека Иисуса сошел Божественный эон Христос и его обожил. «Среди элькесаитов говорили о том, что наряду с вечным, воплотившимся последний раз в Иисусе пророком и владыкой будущего мира Христом у Бога есть другой слуга – князь мира сего, дьявол» [95]. 

Таким образом, рассмотрев ряд иудействующих и гностических сект первых веков Церкви Христовой, мы видим в основах их учений ряд общих закономерностей. Главным образом, это некая неизменная избирательность к Истине. Истина воспринимается не целиком, а как бы раздробленной. При этом воспринимаются только те части Истины, которые доступны разуму человека, и отвергаются части Истины умом человека не воспринимаемые. Происходит упрощение Истины, приспособляемость ее под восприятие человека. Цельность и всеохватность Истины подвергается переосмыслению через человеческое мудрование. С одной стороны, некоторые явления мифологизируются, а другие, напротив, объясняются через рациональное восприятие. При этом личное спасение обусловлено не всеобщностью Спасения в Церкви Христовой, а исключительным избранничеством своей персоны, обособленностью ее среди прочих людей. Все, что в начальные века христианства пребывало в невнятных звуках начальных сект и ересей, отзовется громким эхом Реформации, отольется в формулы еретических протестантских «церквей». В основе такого выбора, такого предпочтения, еще раз процитируем современного исследователя: «особая психологиче-ская настроенность отдельных людей, падких на все мистическое и таинственное, одержимых фантастическими идеями и стремящихся воплотить их в собственные богословские схемы» [96].

3.4 Ересь манихейская. Монтанизм

Манихейство. В начале III века на смену гностицизму, терявшему свою привлекательность, пришло новое еретическое учение – манихейство. Оно представляло смесь христианства с началами религии Зороастра, став не столько церковной ересью, сколько новой религией. Основанием является перс Мани, маг одной из религиозных партий зороастризма. Он принял христианство и одно время, до отлучения его от Церкви, был пресвитером. Учение Мани – это попытка объединить воспринятое им от гностиков христианство, с дуалистической религией древних персов. Манихейство утверждало два самостоятельных начала, образующих два отдельных мира. Во главе положительных сил стоит «царь светлости», который обладает пятью нравственными признаками: любовью, верностью, мужеством, верой и мудростью. Все силы добра, или света, соединяются для сотворения первочеловека, или небесного Адама. А все элементы царства зла объединяются для создания сатаны. Первочеловек побежден темными силами и заключен на дно ада, откуда его избавляют светлые силы. Небесный Христос действует через человека Иисуса без внутреннего соединения с Ним (докетизм) и покидает Его при распятии. Учение Мани о будущей жизни предполагает двойной дуализм – добра и зла, с одной стороны – духа и материи, с другой. Вселенная есть некая ничейная зона между Богом добрым и богом злым. Все богатство мира и разнообразие – игра света и тени, вызванной борьбой двух начал. В итоге тела уничтожатся полностью, никакого телесного воскресения не последует. Видимый мир сгорит полностью, и мировая душа вернется к своему источнику. Сатана будет тогда бессилен. «С конца III века вплоть до блаженного Августина отцы ревностно боролись против манихейства, но в этой борьбе они пользовались философскими категориями, самая постановка которых несколько уводила их в сторону от самой проблемы. Для отцов зло действительно есть недостаток, порок, не-совершенство; не какая-то природа, а то, чего природе недостает, чтобы быть совершенной. В аспекте сущностном отцы считают, что зла не существует, что оно есть только лишение бытия. Этот ответ был достаточным опровержением манихеев, но он бессилен перед реальностью зла, всеми нами ощутимой, перед злом, присутствующим  и действующим в мире» [97]. Несмотря на жестокие гонения, манихейство довольно широко распространилось в III и IV веках, просуществовав на востоке до XI столетия.

Монтанизм  среди ересей II и III веков  представляет собою явление особого характера. Исходный пункт монтанизма, в противоположность антитринитариям, – отрицание участия разума в деле веры и слепая вера во все откровенное, граничащая с суеверием. Основатель ереси – фригийский языческий жрец Монтан, принявший крещение около 156 года.  В противоположность гностикам и антитринитариям, монтанисты держались во всем положительного учения Церкви. Главный пункт, в котором они расходились с Церковью, –  учение о продолжении в Церкви откровения и благодатных даров. Они считали, что Церковь Христова развивается на земле под водительством благодати постепенно, имея свои возрасты. Отрочество – при Моисееве законе. Юность – под благодатью Христовой. Период мужества – при Монтане и других пророках. Новые откровения монтанистов направлены не к сообщению нового догматического учения, а к переустройству собственно церковной жизни на более строгих началах. Благодаря тому, что монтанисты строгими правилами жизни привлекли на свою сторону выдающегося церковного писателя Тертуллиана, пресвитера Карфагенской Церкви, одного из выдающихся писателей западной Церкви, их доктрина была облечена в строгую систему и стала хорошо известна, и не только от полемистов. Монтанисты, образовав отдельное общество, стали называть себя духовными христианами, а всех православных – душевными. Под управлением своего патриарха, обитавшего в Пепузе, монтанисты существовали до VI столетия и даже далее. В 325 г. на I Никейском Соборе монтанизм, «катафригийская ересь», был осужден. Борьба с экстатической сектой монтанистов, возвещавших пришествие Параклита, привела к появлению секты алогов, или «бессловесников», как решительных противников учения Монтана.  Так как о Духе Утешителе говорится только в Четвертом Евангелии, поэтому алоги, по замечанию В.В. Болотова, «круг весьма темных, неглубоких богословских умов», признали и Евангелие от Иоанна, и Послания его, и Апокалипсис подложными. Авторство этих новозаветных текстов они приписывали некоему Керинфу [98].

3.5  Ереси Оригена и Ария

Ересь Оригена. В истории богословия значение Оригена, по словам Л.П. Карсавина, совершенно исключительно. «Он положил начало его методам, коснулся основных его проблем, во многом дал верные решения или – даже своими ошибками – наметил пути будущих решений. Не признавая никаких граней, отвечая на всякий новый вопрос самыми дерзкими гипотезами, он пытается охватить, понять и объяснить все» [99]. Ориген первым среди христианских мыслителей, выдвинув идею богословского синтеза, первым и осуществил ее, создав на основе Священного Писания и церковного Предания философски-богословскую систему, заключающую в себе все содержание христианской веры. Заложив фундамент научного богословия, он предпринял шаги к «воцерковлению» классической науки. «Ум чрезвычайно глубокий и разносторонний, человек, по личным убеждениям своим несомненно и искренне церковный, Ориген порой не умел сдерживать полёта своей мысли, смирять и удерживать её в рамках <…> ясно обозначенного Церковью "правила веры" [100]. В этом необузданном «полете мысли» и коренились истоки оригеновской ереси.
 
Тело, по мнению оригенистов, является источником скверны. Оно виновник нашего  греха и падшего человеческого состояния. «Тело бывает виною злоречия и всяких прегрешений; потому что душа сама по себе – одна без тела – совершенно не может грешить, а посему, чтобы по отшествии отсюда, она могла быть свободна от греха и преслушания на небе, где и будет иметь пребывание вместе с Ангелами, она должна остаться свободною от тела, потому что тело служит для нее причиною осквернения грехом и содействует этому» [101]. Конечно же, умаление тела в корне расходилось с учением Церкви: «Тело не темница души, а часть человека, без которой человек был бы неполным. Смерть тела есть следствие греха, но чрез смерть само тело очищается. Падение произошло не в состоянии чистой духовности, а вместе с телом, поэтому в теле живет грех» [102]. Такова православная позиция св. Мефодия Патарского, противопоставленная воззрениям Оригена. Тело человека не есть узы и оковы, как считал александрийский учитель. «Человеком в самом истинном  смысле относительно природы называется не душа без тела и не тело без души, но то, что составилось в один прекрасный образ из соединения души и тела» – считает святой Мефодий [103]. «По плану Творца тело создано бессмертным – и смерть явилась вследствие греха, – пишет архиепископ Филарет (Гумилевский), раскрывая учение святого Мефодия в его борьбе с Оригеном. – Дело Божие должно восстановиться в своем виде. Смерть попускается с тем, чтобы с одной стороны разрушением телесного состава совсем изгладить грех в теле, который иначе живет до гроба и в лучшем христианине; с другой – преобразовани-ем испорченного состава исцелить в нем язвы греха. Таким образом, первоначальное тело не должно уничтожаться; это было бы противно идее о Боге и человеке; оно только преобразится. Точно такая же перемена произойдет и со всем миром: он не уничтожится при кончине века, а преобразится» [104]. Ориген также учил, что вселенная совечна Богу. Он говорил, что Создатель не бывает без создания, творец без творения, вседержитель без содержимого. И по логике Оригена выходило, что творения были при Боге от начала и что «не было времени, когда бы их не было» [105]. На что Святой Мефодий, в своих рассуждениях отстаивая православное учение о Боге как едином Творце и Виновнике всего сущего, говорил: «Не есть ли Бог иное, нежели мир, и мир иное, нежели Бог? Конечно так. По сему не следует называть Бога совершенным и Создателем и Вседержителем чрез мир? Нет. Дабы Он оставался совершенным Сам по Себе и чрез Себя, а не через мир и притом изменчивый? Так следует» [106]. Как видим, последствия учения для Церкви, возобладай они над Истиной, были бы разрушительны. 

Ересь арианства. Основатель ереси Арий был родом из Ливии. Вслед за гностиками  отрицал Божественность Иисуса Христа. По Арию, Христос – не Бог, а первый и совершеннейший из сотворенных Богом существ. Он выше всех ангелов и архангелов, но ниже Отца. Подчеркивая тварность Христа, Арий утверждал Его рожденность, вследствие этого, по его мнению, Христос не Бог. Отрицал Арий и существование человеческой души во Христе. Арий исходил из понятия о Боге как совершенном единстве, как о самозамкнутой монаде. И эта монада есть  Бог Отец. Все иное, что действительно существует, чуждо Богу по сущности, имеет иную сущность. Завершенность бытия Бога исключает всякую возможность сообщения или уделения Божественной сущности кому-либо другому. Сын Божий, по его мнению, как Ипостась, как действительно Сущий – безусловно и всецело чужероден и не подобен Отцу. Он получает Свое бытие от Отца и по воле Отца, как прочие твари, и приходит в бытие как посредник в творении, ради создания мира. Есть некий «промежуток», некий  «зазор» между Отцом и Сыном. Сын не совечен Отцу. Иначе – два «Безначальных», два «Начала». Истина единобожия была бы отвергнута. Было время, когда Сына не было. Он «из не сущих». Он есть «тварь». Имеет изменяемую природу. Божественная слава сообщается Ему  – «по благодати», а не по природе. В сущности, это отрицание Троичности Божией. [107].   Учение о Слове, как первой твари, как некоем посреднике между Богом и миром, о Слове, совершенно иноприродном Отцу, несло в себе самую большую опасность, так как в корне разрушало учение о Св. Троице. «По тому, с каким успехом арианство быстро распространилось по лицу тогдашней вселенной, – писал архим. Киприан (Керн), –  и с каким трудом оно должно было быть преодолено со стороны православных ясно, что по своему калибру это лжеучение существенно отличалось от всех до него бывших догматических заблуждений» [108]. 

Борьба, развернувшаяся в Церкви, была «не о богословских тонкостях, но о жизненных интересах христианского человечества: вопрос шел о том, какое место в икономии веры должно быть отдано Христу» [109]. Вопрос распадался на несколько частных: если Слово Божие, Логос, действитель-но существует, то в каком отношении Он стоит к Богу, к единому Богу? Является ли Слово Божие составной частью Божественной сущности, или Он только творение, подобное людям –  бесконечно высшее, но творение, созданное свободной волей Божией?  Если Он совершенно одинаковой сущности с Богом, то остается ли место для различия и не нарушается ли достоинство Бога и Вседержителя, если рядом с Ним стоит такое существо? Если Слово есть творение и Ему следует поклоняться, то не будет ли это обоготворение твари? Не проникает ли в Церковь, при положительном ответе, старое языческое многобожие?  Давая свои однозначные ответы на поставленные временем вопросы, арианство в IV столетии стало первой крупнейшей богословской ересью вселенского масштаба. Внутренние споры сотрясали Церковь. Арианство грозило чистоте веры и представляло серьезную опасность для всего неокрепшего еще христианского мира. Вопросы внутренней жизни Божества не были чужды писателям ранних веков. «Но мысль писателей той эпохи не была еще достаточно подготовлена, чтобы уловить все оттенки и осознать всесторонне все входящие в нее вопросы. Не зрелая сама по себе, эта мысль не породила еще ничего подобного по своему значению и силе тому лжеучению, которое вошло в историю с именем Ария, равно как и тому православному ее опровержению, которое связано с именами свв. Афанасия и великих Каппадокийцев» [110].

Борьба Антиохии с Александрией. Борьба с ересью проходила на фоне борьбы двух богословских школ, господствовавших в тогдашней Церкви – Александрийской и Антиохийской. Антиохийская школа, по мнению В. Лосского, – «школа буквализма в экзегезе, обращавшая главное внимание на исторический аспект Священного Писания. Всякая символическая интерпретация, всякий гносис священного события казались ей подозрительными, и потому она часто теряла из виду присутствие вечности в истории» [111]. Антиохийцы акцентировали внимание на человечности Христа. Была реальная опасность усмотреть в Иисусе всего лишь «индивидуум» в Иудейской истории. В Антиохийской школе история замыкалась в себе настолько, что порой даже проходила мимо грандиозного видения Бога, ставшего человеком. Антиохийцы  «не могли с достаточной ясностью выразить таинство соединения двух природ во Христе» [112]. Для выражения этого у антиохийцев отсутствовали терминологические средства. Антиохийской школой руководил одно время пресвитер Малхион, обличавший лжеучение Павла Самосатского. Затем школу возглавил сторонник Павла – Лукиан Самосатский. Его учениками были: Арий, Евсевий Никомидийский, Фоегнис Никейский. «Лукианисты хотели быть представителями положительного и точного, основанного на прямом смысле Писания богословия. Они отрицательно относились к аллегорическому методу александрийцев и к связанному с ним мистико-философскому умозрению. Воспитанные на Аристотеле, истинном отце еретиков, увлеченные его категориями и силлогизмами, они любили и умели спорить. Желая и в богословии оставаться строго научными, они верили в силу разума и не хотели знать ничего непостижимого» [113]. (Выд. автором).

Александрийская школа, напротив, основываясь на христианском гносисе,  «в своей крайней аллегорической экзегезе часто лишала библейское событие его конкретной простоты, проявляя тенденцию игнорировать исторический, человеческий аспект воплощения» [114]. Опору Александрийская школа находила в «богословии Оригена с его свободным аллегорическим истолкованием» [115]. Школу последователь-но возглавляли знаменитые богословы, среди которых Пантен, Климент Александрийский и уже упомянутый Ориген. Александрийская школа характеризовалась особым направлением  и качеством преподавания, постепенно из школы огласительной преобразовавшись в академическую. «Священное Писание в понимании представителей аллегорической школы толкования, – по выражению протоиерея Иоанна Мейендорфа, – было чем-то вроде криптограммы для непосвященных, имело эзотерический смысл, доступный лишь избранной элите образованных интеллектуалов, но не простым непросвещенным смертным» [116]. Обе эти школы дали как великих богословов, так и великих еретиков, «когда каждая из них поддавалась характерному для них искушению» [117]. Кульминацией противостояния школ стал христологический спор александрийца Кирилла с антиохийцем Несторием. Хотя, по словам А.В. Карташева, у Александрийской школы недостатки были не менее крупными и скользкими, но в споре сначала «Александрия восторжествовала над Антиохией в порядке антитезы и с уклоном в полярную крайность. И лишь затем, с учетом и антиохийского богословия, достигнуто было синтетическое равновесие» [118]. Известно, что Александрийская школа богословия тяготела к философии Платона, а Антиохийская – к философии Аристотеля. Арий, обиженный неизбранием на александрий-скую кафедру,  был учеником антиохийца Лукиана.  Св. Александр писал: «Это не значит, что Арий просто заимствовал свое учение у Лукиана. Нет оснований отрицать известную самостоятельность Ария…» [119]. Георгий Флоровский подчеркивает, что проблематика арианского богословия понятна только из предпосылок Оригена.  Арианское движение было возможно только на почве оригенизма. «И потому борьба с арианством была в действительности преодолением оригенизма» [120]. И это притом, что сам св. Афанасий Александрийский к Оригену относился с большим почтением. Таким образом, «преодоление арианства исторически оказалось сразу и преодолением оригенизма, – в троическом богословии» [121]. «Арианство, как и оригенизм, можно назвать ересью о времени» [122]. Здесь и была основная погрешность арианской мысли. Лукиан, признавая предвечное существование Сына Божия, объявлял Его высшим творением Божиим, созданным из ничего. В школе Лукиана группирова-лись будущие вожди арианства: Евсевий Никомидийский, Марий Халкидонский, Феогний Никейский, Арий. 

Характеризуя опасность арианской ереси для судеб православия, Е. Ловягин в конце XIX века писал: «Христианская Церковь, многократно подвергавшаяся гонениям и всякого рода бедствиям… ни от чего и ни от кого не испытала столь великой опасности, как от еретиков. Еретики, посягая и на внешнее благосостояние верующих, стремились преимущественно возмутить внутренний мир их, похитить у них истинное сокровище – чистоту веры и благочестия, извращали святые истины богооткровенного учения и таким образом посягали прямо на то, без чего самая Церковь не была бы истинною Христовою Церковью… Из всех же ересей, возникавших в Церкви от времен апостольских доныне, самая опасная, гибельная и сопровождавшаяся важнейшими последствиями есть ересь арианская… она по всей справедливости может быть названа хитрейшим изобретением духа злобы» [123]. По меткому выражению архимандрита Рафаила (Карелина): «ариан можно было бы назвать "философствующей интеллигенцией", старающейся примирить платонизм с христианством. Простота отцов была непосредственным восприятием христианства и отражением его света в своей душе. Они богословствовали не столько словом, сколько духом. Если бы не было Ария, то не существовало бы арианства, если бы не было Афанасия и каппадокийцев, то православие осталось бы тем же самым» [124].

3.6  Иконоборчество как «сумма ересей и заблуждений»

Истоки иконоборческой ереси не только в иудаизме и исламе. Претензии к Церкви Христовой, что, якобы, она уничтожает или стесняет искусство, раздавались с самых начальных времен христианства. Такие высказывания были у Цельса, Лукиана, Юлиана, Ливания и других. Абсолютно беспочвенны к Церкви, эти обвинения полностью применимы к еретикам и псевдо-христианским сектам первых веков. Упоминаемые нами выше секты назореев, евионитов, монтанистов действительно считали  искусство живописи и скульптуры изобретением лукавого с целью ослеплять и увлекать людей. Иконоборчество исповедовали секты, зараженные докетизмом, то есть учением, по которому воплощение Иисуса Христа было не реальным, а призрачным. Таковы были павликиане и некоторые монофизитские секты. На VII Вселенском Соборе св. Патриарх Тарасий сказал, что иконоборцы вдохновлялись иудеями, сарацинами, самарянами и двумя монофизитскими сектами: фантазиастами и теопасхитами. Некоторые иконоборческие идеи проскальзывают в текстах таких известных церковных писателей начальных веков как Тертуллиан, Климент Александрийский, Ориген, Евсевий Кесарийский, Минуций Феликс, Арновий и Лактанций.

Невыразимость и неизобразимость Божества была основным постулатом иконоборцев. Считая, что единственной иконой Христа может быть только Евхаристия, они говорили: «Из всего, находящегося под небом, не названо другого вида или образа, который мог бы изображать Его воплощение» [125]. В анафематствах иконоборческого Собора 754 года говорится о «неизобразимой сущности и ипостаси Слова» даже и после Его вочеловечения. «Слово и по воплощении неизобразимо» [126]. По мнению иконоборцев, на иконах изображается только плоть Христа, а не «ипостасное соединение двух природ» [127]. Логика иконоборцев такова: Образ Бога неизобразим. На иконах изображается только человечество, а не Божество. Происходит разделение ипостасей. А поклоняться человеку нельзя. Так как на иконе только образ человека. Потому что образ Бога не изобразим. Как уже говорилось выше, по мнению иконоборцев, иконой может быть только предмет, тождественный изобразуемому. Если нет тождества образа и предмета, изображающего этот образ, –  образа как такового быть не может. В отношении догмата Боговоплощения изобразительное искусство есть богохульство, потому как Божество неизобразимо, это, во-первых. А, во-вторых, пытаясь изобразить на иконе божественную и человеческую природы Христа, иконописец впадает в ересь монофизитства, сливая эти природы в одну. Передать истинное соотношение природ икона не может. Таким образом, по мысли иконоборцев и современных протестантов, Евхаристия является единственным возможным образом Спасителя. В этом утверждении для иконоборцев есть только два соотношения между предметами: их тождество или их различие. Для православных же, при различии природы или сущности, между ними существует известная связь. Два предмета, таким образом, могут быть одновременно тождественными и различными друг другу. Православные возражали им, потому то на иконах изображается «не Божество и не человечество, а единая богочеловеческая личность» [128]. Бог открылся нам видимым образом в Воплощении Бога Сына. «В лице Иисуса Христа – Бог явися во плоти…» [129]. Бог видим, следовательно, описуем. В противном случае ставится под сомнение и реальность самого Боговоплощения. Христос есть Второе Лицо Пресвятой Троицы. Христос в земном Воплощении был осязаем и видим. Что видимо, то изобразимо. Следовательно, видимый образ Бога реально изобразим. В заключительном оросе VII Вселенского Собора 787 года сказано,  что «честь, воздаваемая образу, восходит к первообразу, и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней» [130].

В науке на причины, побудившие византийских императоров-иконоборцев упразднить иконопочитание в империи, ввергнув Восточную Церковь на многие годы в ересь иконоборчества, существует много различных мнений. Г.Острогорский пишет: «Для современного наблюдателя проблемы иконоборчества оказались настолько непроницаемыми, и самый тот факт, что в течение целого столетия шла борьба не на живот, а на смерть из-за вопросов религиозного культа, оказался настолько непонятным, что вопреки всем свидетельствам источников иконоборчест-во было истолковано как социально-реформистское движение» [131]. Это с позиции насквозь пропитанного рационализмом и социологизмом Запада. С точки зрения Востока, вопросы, затрагиваемые в иконоборческий период, носят чисто вероисповедальный характер. Иконоборчество имело глубокие корни задолго до того, как государственная власть открыто взяла его лозунги на свои щиты. Иконоборчество продолжало существовать и после того, как власть заняла к иконоборчеству диаметрально противоположную позицию. Истоки этой ереси никак не связаны с определенным историческим периодом и позицией власти. «Иконоборче-ство, – пишет Л.А. Успенский, – с теми же вероучебными предпосылками несколько раз повторялось в истории разных стран. Продолжает оно существовать и в наше время, и притом без малейшей связи с какой-либо политической властью» [132]. И это лишний раз подтверждает нашу точку зрения, что источник всех ересей, а равным образом разнообразных сект и расколов, находится в плоскости психологии человека.  Внешние обстоятельства не являются определяющими, а суть обстоятельства провоцирующие, катализирующие, выявляющие какое-либо ущербное воззрение человека на Истину, то есть уклонение от нее.

Истоки и укорененность ереси. Мир усиленно пытался и тогда, и пытается по сию пору, внести в Церковь свой, мирской, образ, образ мира падшего, греховного, растленного и разлагающегося, стараясь разрушить Церковь изнутри. И церковная иконопись была удобным средством влияния на умы неокрепших в истине христиан. Изображение святыни и отношение к ней были зачастую мирские, без приложения духовных усилий, потому что «гораздо легче изобразить Бога по образу и подобию падшего человека, чем  сделать обратное: передать в изображении образ и подобие Божие в человеке» [133].  В Византийской империи в рассматриваемые нами времена влияние на христианский образ античного искусства бывало настолько сильным, что некоторые историки прямо говорили о возрождении античности. Отношение к иконам людей верующих, но духовно не развитых, давало веские аргументы иконоборцам в борьбе против святых образов. Так, христиане, с усердием украшая храмы, полагали, что этого достаточно для спасения души. Византийские аристократы носили пышные одеяния, украшенные изображением святых. Также и в Александрии высокопоставленные особы щеголяли по улицам в нарядах, украшенных священными изображениями. Иконы брались в качестве крестных отцов и матерей при крещении и в качестве поручителей при постриге в монахи. Соскабливалась краска с икон и примешивалась к Святым Дарам. На иконах, вместо престола, совершались богослужения. Почитали не столько изображенное лицо на иконе, сколько сам предмет. Одним словом, иконопочитание зачастую становилось профанацией, вырождаясь постепенно в магию и  язычество.  Не только внутренние нестроения способствовали иконоборчеству, но и внешние обстоятельства Византии, в частности, набиравший силу вокруг границ империи ислам. Апогеем иконоборчества по сути стал Собор 754 года, начавшийся в Иерее и завершившийся в Влахернском храме Константинополя, прошедший под председательством епископа Ефесского Феодосия. Мыслился этот Собор как вселенский. Но православные Византии не позволили себя обмануть и не отказались от почитания икон.

Уничтожение чудотворного образа Спасителя над входом в императорский дворец в Константинополе было первым и чрезвычайно характерным действом иконоборцев, что естественным образом спровоцировало народные волнения. Жесточайшая борьба с православием продолжалась в Византии около 100 лет. Иконоборческий император Лев Исавр был человеком «деспотическим и грубым». Он принуждал к крещению евреев и монтанистов, которые зачастую насильственному крещению предпочитали самоубийство. «Я царь и первосвященник», – писал Лев Исавр папе Римскому Григорию II [134]. По сути, Восточной Церкви, Византийской Империи навязывался принцип цезаропапизма, принцип господства Государства над Церковью, принцип, глубоко чуждый Православию. И тут одна ересь как бы закономерно влекла за собой другую. Император Константин Копроним, яростный сторонник иконоборчества, дошел до того, что своим указом запретил почитание Божией Матери и всех святых. Он отменял само наименование «Божия Матерь», запрещал употребление слов «святой», «святая». Запрещал частое посещение храмов и безбрачие.

Как мы видим из выше приведенных примеров, иконоборческая ересь не есть только исключительно борьба с образом. Она глубоко укоренена как в человеке, так и в истории человечества. Под разными видами иконоборчество существовало и существует, как ныне в протестантских сектах, давно и постоянно. Можно вспомнить ересь альбигойцев в средневековой Франции, ересь жидовствующих в России XV века. С точки зрения вероучебной, иконоборчество «есть явление весьма сложное и как ересь до сих пор недостаточно изученное» [135]. Начав борьбу с изображениями Иисуса Христа, Божией Матери и святых с примитивных упреков в идолопоклонстве камням, доскам, стенам и так далее, иконоборцы со временем весьма отточили свои аргументы в русле двух основных направлений. Сторонники первого – требовали полного уничтожения священных изображений, начиная с иконы Господа Иисуса Христа. Они отрицали почитание мощей, почитание Божией Матери и святых. Все эти постулаты отрицания в полной мере присутствуют в современных протестантских сектах, например секте адвентистов седьмого дня. Сторонники второго, более терпимого направления, допускали изображения в Церкви, но выступали за «трезвое» отношение верующих к иконам. казалось бы, с ними нельзя не согласиться. Но тут было много нюансов: одни из этих иконоборцев полагали, что почитать иконы нельзя совсем, другие признавали только икону Спасителя Иисуса Христа, отрицая иконы Богоматери и святых, третьи же утверждали, что Спасителя следует изображать только до Его воскресения. Подробный разбор мнений иконоборцев и ответ на их еретические суждения отцов Седьмого Вселенского Собора не входит в план данной работы. Отметим только чрезвычайно важный вывод отцов упомянутого Собора, что «иконоборчество, как своими воззрениями, так и своей деятельностью, разом повторяет злые примеры, заблуждения и ереси всех прежних времен: иконоборчество есть сумма многих ересей и заблуждений» [136]. Отметим особо, что основой иконоборческого мышления и всего того, что с ним связано, был отнюдь не ветхозаветный запрет образа, как это принято считать – этот запрет был аргументом лишь в начале спора. Иконоборчество родилось на Востоке и оно часто характеризуется как отмеченное восточно-магическим пониманием образа. Но, согласно трудам Г. Флоровского, эта ересь имеет более глубокие корни. В ереси иконоборчества была попытка возврата к дохристианскому эллинизму. Основное вдохновение иконоборческого мышления было эллинистическим [137]. Это была фаза многовекового процесса, в которой проявилась бескомпромиссная позиция оригенизма и платонизма. Уже будучи осужденным V Вселенским Собором, оригенизм к тому времени был довольно живым богословским течением  и его аллегориче-ски-символический метод «как нельзя более подходил к рассуждениям иконоборческого богословствования» [138]. Дело шло к возврату к древней дихотомиии – разделению между духом и материей, веществом. В подобной системе образ мог быть помехой в духовной жизни – так как он выполнен из грубого вещества  и изображает тело, то есть вещество. Таким образом, христология Оригена была фоном и основной предпосылкой рассуждений Евсевия Кесарийского, ревностного почитателя Оригена, считавшего, что неизреченную славу пременившегося Христа можно созерцать лишь духовно. А изобразить неизобразимое есть язычество. «Эллинистический мир с великой трудностью воспринимал и ассимилировал всю полноту христианского Откровения. Эта трудность и лежит в основе всех ересей и никогда не была и не может быть вполне преодолена» [139]. Борьба за цельность христианского Откровения велась еще до оригеновского интеллектуализма. Эллинистское наследие христологии имело место еще до Оригена и Ария. Иконоборчест-вом завершается серия крупных христологических ересей первого периода истории Вселенской Церкви. Каждая из этих ересей ущербляла в какой-то определенной мере домостроительство Божие. Иконоборчество было уже не на отдельные аспекты, а на все домостроительство нашего спасения в целом. «И так же как эта весьма сложная ересь была нападением на православное вероучение  в его целом, так и восстановление иконопочита-ния представляет собой не только победу над отдельной ересью, а победу православия как такового. Церковь торжествовала над множеством разнородных ересей и будет еще торжествовать; но лишь одна из ее побед, именно победа над иконоборчеством, торжественно провозглашена Торжеством Православия как такового» [140].

3.7  Наброски к портретам некоторых ересиархов

Чрезвычайно важно взглянуть на некоторых наших ересиархов и их последователей с точки зрения психологии. Дать, так сказать, некоторый психологический набросок выделяющихся особенностей в портрете еретика, выявить некоторые общие черты в их облике. Вот как писал в свое время о еретиках св. Ириней Лионский: «Они мудрствуют свыше меры разумения» [141].  Это проявляется в том, что они, еретики, «служат своим удовольствиям и не предпоставляют страха Божия в сердцах своих, а ведут себя с презрением  к прочим и гордятся своим председательством и делают в тайне злое…»[142]. Здесь, по мысли св. Иринея, человеческая гордыня и желание земных благ ведут к исповеданию, сознательно искажающему христианство.

Методы работы тех же гностиков очень узнаваемо описаны Климентом Александрийским в том же II столетии: «Что делают они (еретики)? Они с намерением останавливаются на некоторых неясных местах, толкуют их своеобразно и согласно со своими личными предвзятыми мнениями, ограничиваются отдельными словами и придерживаются буквы вместо того, чтобы вникать в истинный смысл и значение священных текстов. Обращая же внимание лишь на некоторые слова, они искажают их значение; настоящего их смысла они или не знают, или же связывают с ними смысл произвольный, через что первоначальные намерения Святого Духа, выраженные в тех речениях, рушатся. Толкование всегда должно соответствовать правде, чести; объясняемые места Писания, кроме того, должны оказываться сходствующими по смыслу и с другими такими же. Идя в народ, чтобы разливать яд своих новшеств, и очень хорошо понимая, что находятся в противоречии со всем Писанием, а равным образом и нами будучи на всех пунктах опровергаемы, они воочию всех отбрасывают те и другие из священных книг или целые части их. При сем они бесстыдно и на нас клевещут, сожалея о бесталанности нашей, о неспособности нашей понять учения их, отличающиеся будто бы величественной возвышенно-стью. Если кто их уличит во лжи, то они отрекаются и от своих учений, стыдясь признаться и во всеуслышание объявить то, чему они учат втайне и преподаванием чего хвалятся во мраке. И это над еретиками наблюдается всякий раз, когда кто выступает против превратности их размышлений» (Строматы, 7, 16). Как мы видим, портрет достаточно яркий, красноречи-вый и многоговорящий о сущности этих людей.

А, к примеру, Тертуллиан в книге «Против Валентина» так живо описывает черты его последователей: «Спроси их о чем-либо откровенно – они примут строгий вид, наморщат лоб и возгласят: «О, глубина!» –  Войди с ними в ближайший разговор, они утонченно  и двусмысленно  станут утверждать, что их вера общая со всеми. Если заметят они, что ты  их противник, они будут отрекаться от всего. Если ты приступишь  к ним с большой настойчивостью, то они притворятся легкомысленными простаками» [143]. А вот характеристика самого Тертуллиана, данная свт. Филаретом (Гумилевским): «Воображение живое и порывы пламенного чувства увлекали его за пределы умеренности» [144]. Архимандрит Киприан (Керн) продолжает портрет Тертуллиана: «Его прямолинейный и решительный нрав не могли его удержать на линии умеренности и сдержанного отношения к людским слабостям. Ригоризм и суровость увлекли его в течение монтанизма. В начале III века он порывает с Церковью. По свидетельству блаженного Августина, и в монтанизме Тертуллиан не нашел удовлетворения и основал свое собственное направление тертуллианистов» [145]. Тертуллиан, впавший в ересь монтанизма, являлся «одним из самых ярких, непримиримых и риторически-пламенных  противников гносиса» [146].  Отвечая на вопрос, как случилось, что «пылкий защитник Церкви» стал ее поносителем и врагом, свящ. С. Мансуров, не соглашаясь с блаженным Иеронимом, главную причину видит «в самой глубине его душевной жизни, во всем жизненном его пути».  Его душу С.Мансуров сравнивает с пустым храмом.    В душе зияет пустота, в нем нет подлинной духовности, отсутствует терпение, без которого, по словам самого Тертуллиана, «невозможно ни вере умножиться, ни христианскому учению укорениться» [147].  Внутреннюю свою душевную пустоту он как бы пытается заполнить внешней борьбой с проявлениями язычества. Но, «слишком пристальный взгляд на чужие многообразные падения, отвлек его от мыслей о собственной ничтожности» [148]. Как бы подытоживая причину отпадения Тертуллиана от Церкви, С.Мансуров пишет, что «обнаружилась грубоватость  всего духовного его пути и природные недостатки его характера, которые он не сумел преобразить помощью благодати» [149]. Другой исследователь отмечает у Тертуллиана  «страстность темперамента» [150] и неуемный «ригоризм», который, однако, не мог «удовлетвориться той степенью нравственной строгости, которая характеризовала нравы церковного большинства». И как было сказано выше, именно эти качества его души и подвигли Тертуллиана примкнуть к секте монтанистов. «Однако беспокойный дух сурового пресвитера не нашел и здесь успокоения» [151].  В работе «О терпении» беспокойный африканец признавался, что он начисто лишен этой добродетели, то есть – терпения. 

Под влиянием хилиазма –  верования о наступлении тысячелетнего царства Мессии –  Монтан, основатель секты, в которую ушел Тертуллиан, возымел мысль усилить строгость церковной дисциплины с целью приготовления ко вступлению в это царство. Вообразив себя вдохновен-ным свыше пророком, Параклитом, которого обещал послать на землю Спаситель, он в состоянии экзальтации, начал проповедовать о своем назначении очистить Церковь от примеси чувственности, привести ее членов в меру возраста совершенна. Монтан требовал строжайшего аскетизма от христиан:  удаления от брака, суровых и продолжительных постов, сверх предусмотренных Церковью, стремления к мученичеству во время гонений. Зачастую последователи Монтана искали этих гонений и мученичества, вызывая их искусственно, обостряя социальную обстановку. Они противопоставляли себя Церкви тем, что отвергали церковную иерархию, таинства и все формы богослужения. 

Подобная же «пламенность», ревность к Богу, непомерный аскетизм, не раз приводили к ересям и отпадению от Церкви. «Неукротимым последователем ап. Павла» называет Л.П. Карсавин Маркиона, основавшего церковь, соперничавшую с христианской [152].  Другой известный ересиарх и тоже строгий аскет – Мани – проповедовал, что ученики Христа извратили учение. Христос обещал послать в мир Параклита – Духа Утешителя, который явился в лице Мани. Душа мира освобождается – пока только в одном человеке – от оков материи. Средство к освобождению от материи – строгий аскетизм. Мани проповедовал удаление от брака, запрещал употреблять вино и мясо, убийство животных, срывание растений – душа мира находится в них в бессознательном состоянии. 

Ориген «выделился смелыми призывами к верности христианству и своей аскетической жизнью, в которой, как и во всем, он не хотел знать границ и дошел до  самооскопления» [153]. «Ум чрезвычайно глубокий и разносторонний, человек, по личным убеждениям своим несомненно и искренне церковный, Ориген порой не умел сдерживать полёта своей мысли, смирять и удерживать её в рамках <…> ясно обозначенного Церковью "правила веры" [154]. Ориген с малых лет «стремился к мученичеству», его жизнь была полна «аскетических лишений», продал, когда возникла необходимость, единственное сокровище – библиотеку. Также проявлял «ревность свою к исполнению евангельских требований» [155]. Ориген вообще необычайно противоречивая фигура в истории христианской Церкви. Прот. Г. Флоровский писал: «В жизни Ориген был человек борьбы. Не только по исторической случайности был он полемистом. Полемична сама его мысль. И эта полемика была  для него не только диалектическим размежеванием. Мятежный дух Оригена соткан из противоречий» [156]. (Выд. автором).

Другой крупнейший еретик первых веков христианства Арий, по словам Карсавина, «приобрел много приверженцев вкрадчивой ласковой речью и аскетической строгостью жизни» [157]. Поснов, подчеркивая, что он был почитаем главенствующим епископом и имел почтение со стороны благочестивых женщин, так описывает внешний облик знаменитого еретика:  «По внешнему виду, Арий был высок, худ, как аскет, серьезный, но приятный в обращении, крас¬норечив и искусен в диалектике, но также хитр и честолюбив; Oн был человек с мятущейся душой» [158]. (Выд. автором). В сущности Арий рисуется натурою богато-одаренной, с некоторыми недостатками, которые, надо полагать, и стали причиной уклонения его в ересь.

На пристрастность ересиархов к разнообразным блудным страстям указывает святитель Игнатий (Брянчанинов). Он пишет: «Поведение ересиархов было развратное: Аполлинарий имел прелюбодейную связь, Евтихий был особенно порабощен страсти сребролюбия. Арий был развратен до невероятности. Когда его песнопение, Талию, начали читать на Первом Никейском Соборе, Отцы Собора заткнули уши, отказались слышать срамословие, не могущее никогда придти на ум человеку благочестивому» [159].

Краткие выводы. Как можно заметить из всего выше сказанного, практически всем рассмотренным нами ересиархам присущ ряд общих или сходных черт характера. Их всех объединяет непомерно строгий аскетизм; пламенность и пылкость в служении; ревность к Богу; мятежная или мятущаяся душа; некая душевная неукротимость и беспокойность; человеческое мудрствование; прямолинейность, непримиримость, нетерпимость и решительность в поступках; надмение по отношению к окружающим. Другими словами – чрезмерность и нетрезвенность по отношению к себе и к Богу. Можно, вероятно, с полной уверенностью говорить о самом главном – о замутнении сердца, искажающего духовные глубины Истины, раздробляющего Истину на фрагменты и отдающего предпочтение одному фрагменту, или одним из фрагментов, в ущерб целостному восприятию. Замутненность сердца восполняется активной работой своевольного разума, лишенного контроля со стороны духа, и уводящего постепенно человека от Бога. В то же время испорченный компас человека показывает ему, что его курс, в отличие от многих других – роль гордыни – самый правильный, верный и истинный.