Касаясь пальцами пыльцы на крыльях бабочки, поостерегись, девочка. Вдруг когда-нибудь небо услышит твои молитвы и сделает бабочкой тебя. Тогда ты смогла бы уместить в один единственный день, отпущенный все тем же небом, целую жизнь…Целую жизнь. Бабочке достаточно двадцати четырех часов, чтобы родиться, стать одним из прекраснейших созданий, потом влюбиться, наконец, воспроизвести самое себя и…умереть. А тебе, девочка, сколько взмахов ресниц необходимо, чтобы подняться выше своих сил. Ты ведь знаешь, что тебе не хватит двадцати четырех часов на передышку – лишь на перекур…
Больно? – Не плачь, девочка, крылья намочишь.
Что? Тебе невмоготу уже быть бабочкой? – Ты не в силах не целовать его рук.
Хочешь убить его? Убей. Но помни: это не избавит твои мысли от его назойливого присутствия.
Хочешь умереть? Умри. Но помни: станешь в следующей жизни бабочкой – чешуйки на твоем крыле выложат рисунок его отпечатков пальцев. Возможно даже, что именно он, как и сейчас, отыщет тебя среди прочих, изловит, исхитрившись, и пронзит хрупкое совсем тельце самой острой булавкой…Он коллекционер, несмотря на то, что ему необходим лишь твой экземпляр…
Очнись, девочка. Он не предал, не изменил – всего-навсего забыл. Касаясь пальцами его небритого лица, поостерегись, девочка. В глазах его туман. Они тебя не увидят, даже если ты будешь спасать его от темноты и одиночества.
Забудь, девочка, он не оглянется и не окликнет по имени – он не помнит его. Никогда не расскажешь ему, как билась в твоих руках бабочка, и как хотелось тебе быть ею и спрятаться в твоем внутреннем кармане с левой стороны. Там, где никогда не лежала ни твоя фотография, ни салфетка, исписанная практически нечитаемыми твоими иероглифами. Ты прости его, девочка. Ведь он не знал, что двадцать четыре часа слишком вероломно истекли твоей слезой, и изошли на нет слезы. За двадцать четыре часа.