Внуки уже давно готовили мне какой-то сюрприз. При каждой встрече они многозначительно говорили «потерпи до лета», «скоро, скоро июль» и все в таком духе. Я, конечно, не ожидал, что они отвезут меня в пригород, ведь эти съемные коттеджи - удовольствие не из дешевых. Они суетились, суетились, смотрели на серое небо и сетовали, что у меня не будет зонта. А у меня есть все необходимое - луг, озеро в двух минутах ходьбы, плед, фонарик и еда. Внуки сомневаются, что этого достаточно, они оставили еще телефон и пачку бумаги. Молодые всегда думают, что любой старый, проживший долго, человек может легко выражать свои мысли в прозе. Подкреплять свои сочинения примерами из прожитого, описывать характеры людей, которых встречал. По натуре я далеко не фантазер, и уж тем более не писатель. С чего они решили, что я буду сочинять рассказы?
Скучно мне не будет, вот только если и правда пойдет дождь, можно попробовать. Описать что-нибудь, что случалось со мной. Не мемуары, конечно. Я не осилил бы их, даже если и прожил бы жизнь, достойную изложения.
Этот коттедж такой современный, он, вне сомнений, кирпичный, и просто облицован деревянными досками. Но все же я, как увидел его, вспомнил дом, в котором жил лет сорок назад. Да, точнее, сорок два.
Сейчас уже сложно вспомнить, в связи с чем мне предложили переехать. Но я был рад. Людей в поселке было немного, и, казалось, они все чем-то похожи. Близость леса подкупала. А почтовое отделение было маленьким, но моим. Я собирался справляться со всем самостоятельно, хоть в районном центре мне и советовали взять помощника.
Участок, который мне достался, был небольшим, но пришелся мне по душе. Прежние жильцы вели хозяйство с умом. Ничего во дворе не пришлось переделывать. Кроме веревок на калитке. Она была кованная, с витиеватым узором в виде кленового листа и большими промежутками между прутьями, вот хозяева и намотали бечевку. От собак. Только уж больно портился вид калитки, да и собак я не боюсь.
В поселке меня приняли хорошо. Первое время, узнав, что на почте новый заведующий, все шли по делу и без. Женщины, непостижимым образом узнавшие, что я вдовец, заходили иногда до неприличия часто. Рассматривали открытки, объясняли, что им нравится запах сургуча.
Первое время я работал один, а потом все-таки взял помощника. Часто заходил к нему в его смену, но работа, сказать честно, не кипела, я и отправлялся на луг. Запах там был такой дивный, а цветы... Край, в который я переехал, славился красивыми и редкими растениями.
Однажды я шел через луг, и не сказать чтоб гулял, а вроде как даже спешил куда-то, и по пути обратил внимание на цветок. Там, где я жил раньше, похожие цветы продавали по весне на каждом перекрестке, и, в порыве ностальгии, я сорвал его.
Хотя мое почтовое отделение было единственным на несколько поселков, нечасто забирал я из районного центра посылки. Обычно их ждали к осени или зиме. Если адресат был неместный, посылка могла неделю лежать, дожидаясь своего часа. И вот под одним из таких ящичков, который я благополучно вручил счастливому обладателю, я обнаружил тот самый сорванный цветок. Осторожно, чтобы не поломать, взял его в руки. Но, на удивление, стебель оказался плотным и я, уже не боясь, принялся крутить его перед глазами. Лепестки изменили цвет с насыщенного на более приглушенный, и даже листья, в свежем виде не привлекавшие к себе внимания, засохли в причудливой, замысловатой форме. Цветок изменился, высохнув, он стал красивее. Да, красивее. Я помню, подумал тогда, со всеми ли растениями так?
Когда моя внучка была первоклассницей, они с мамой собирали гербарий. Внучка очень гордилась двумя скрепленными страничками, на которых были приклеены еле подсохшие листья и старательно выведено "береза", "клен", "осина"... Через пару недель, вороша стопку старых газет в поисках неразгаданного кроссворда, я нашел ее гербарий. Рядом с надписью "осина" уже было только пятно клея, но это перестало быть важным - в углу красовалась пятерка. Когда о гербарии думают, как о коллекции – это гербарий. А когда о нем забыли навсегда – это просто сухие листья.
Мой гербарий формировался постепенно. Поначалу я не разбирался в названиях растений, мне был интересен только их внешний вид. Позднее для меня стало иметь значение и то, насколько редкий экземпляр мне попадался. И теперь невзрачный стебелек с двумя прилепившимися к нему листиками мог радовать меня больше, чем любой цветок, привлекающий яркостью лепестков.
Накопив столько экземпляров, что между страницами имевшихся у меня книг не хватало места, я принялся за достойный моих растений альбом. Самые любимые из них я помещал в конверты, а их вклеивал в гербарий. Благо, дефицита конвертов работники почты не испытывают.
С каждым извлеченным из потолстевших книг засушенным цветком, я все более осознавал то, что некогда подвигло меня на создание гербария. Они действительно становились более красивыми. На некоторых листьях, которые сияли сочной зеленью, со временем проступали бурые прожилки, а стебли, непонятным образом, становились полосатыми. Иногда я обнаруживал между страницами совершенно прозрачные соцветия, это случалось, если они полежат подольше. Единственным, что огорчало меня, были тычинки. Засыхая, они отрывались, и я ничего не мог с этим поделать.
Мой внук учится в архитектурном институте. Я люблю наблюдать, как он рисует. Первое время мне, человеку старой закалки, привыкшему, что художник имеет дело с красками, было странно наблюдать в его руках пастельные мелки. Позднее я понял их прелесть. После того, как внук заканчивает набросок, он покрывает бумагу фиксативом, который закрепляет краски, со временем они не темнеют, и рисунок держится. Но в те времена, когда я работал на почте, фиксатива не было, и, после работы над гербарием, я с сожалением смахивал со стола отлетевшие тычинки.
Мой интерес к собиранию гербария не угас даже тогда, когда я не мог найти в нашем краю новых растений, и надо было выезжать из поселка. Мне даже пришлось взять помощника на почту. Хотя нет, он начал работать гораздо раньше. И я, по-моему, уже писал об этом.
Потом я переехал в город из-за девушки. Я был одинаково влюблен и в нее, и в город. Скромная, задумчивая, на первый взгляд похожая на неприметное растение, она на самом деле принадлежала к самому редкому виду, и я сделал ей предложение. Она очень любила цветы, но я никогда не понимал, какие ей нравятся больше - живые или нет. Увидев искусственный цветок прекрасной работы, она восклицала "как живой!", а когда я дарил ей букетики, нередко слышал восхищенное "как искусственные!". Не знаю, считались ли мои цветы в гербарии живыми или искусственными. Но я относился к ним с трепетом.
Глаза у меня уже не такие зоркие, как были раньше, но я все же иногда берусь за лупу и рассматриваю листья. Беру два листика, такие разные, один желтый, другой красный. И под лупой у них оказываются одинаковые нервные нити и фибра. Значит, деревья, с которых они упали – родственны. Я вижу то, что другие могут не заметить. Читаю по листьям. Хотя другие люди читают по листам. Почему эти слова однокоренные? Не потому ли, что листья растут на деревьях, из которых делают бумажные листы?
Увлечение гербарием предопределило мое отношение к старости. Иногда, встречая людей, которых я годами не видел, я ловил себя на мысли - преклонный возраст им к лицу. Удивительно, но они вызывали ассоциации с драгоценными экземплярами из моего гербария. Ведь большинство растений, засыхая, становятся только красивее. Впрочем, я уже об этом писал. Надо ценить не только благоухающие растения. Дорожить только свежими, распускающими растениями, не видя красоту в засушенных – все равно, что замечать вокруг себя только молодых энергичных людей, игнорируя и избегая престарелых. А ведь старики ничуть не уступают юным в красоте. По крайней мере, я в этом убежден, хотя не могу быть беспристрастным, все же, мне семьдесят два.
Теперь я часто прогуливаюсь по парку. Я люблю спокойствие, поэтому предпочитаю гулять по утрам, пока люди не начинают спешить, кто куда. После восхода солнца парк ждет меня, он только мой, хотя я всегда немного раздражаюсь из-за дворников. Особенно осенью, когда они снуют с граблями. Я частенько забираю домой самые красивые и крупные листья, спасая их от дворников, и ставлю в коридоре букет. Хотя осознаю, что эти люди выполняют необходимую работу. Если проходит ливень, он просыхает сам собой. Снег тоже рано или поздно растает без чьего-либо участия. А листья? Каждый год они застилают поверхность земли, доставляя столько хлопот, ведь их надо сгребать, выносить, сжигать. А надо ли? Как-то давно внучка сравнила подожженные кучи листьев с гейзерами. Для меня они, скорее, крематории в миниатюре.
У каждого человека есть поступки, за которые ему стыдно. Кто-то сожалеет, что не объяснился с девушкой, которую любил, кому-то стыдно за слова, сказанные сгоряча. Люди казнят себя за то, что сделали, или, еще страшнее, не сделали. Если бы мне представился случай изменить что-нибудь в своем прошлом, я бы вытащил мой гербарий из домика старой дачи, который сгорел сентябрьской ночью. Дом был кирпичный, он пострадал несильно. Мы с женой примчались из города, и стояли перед пожарищем, окруженные охающими соседями. Я успокаивал ее, ведь внутри были только старые вещи. Но между «старым» и «ненужным» такая же большая разница, как между «засушенным» и «засохшим». О гербарии я вспомнил, только когда мы занялись восстановлением дачного домика.
Листья делятся на две категории – те, которые жгут молчаливые дворники в парках и те, которые заботливые руки засушивают и вклеивают в альбомы. Мои растения наверняка радовались, что попали в гербарий. Но и они сгорели.
По натуре я не писатель и не фантазер. Я просто тянул за ниточку воспоминаний, и только сейчас заметил, что в моей ладони небольшой клубок. Но как мои внуки воспримут то, что я потерял гербарий, не берег его, не перевез в городскую квартиру? Ведь он значил для меня так много. Не подумают ли они, что я предал его? Я совсем плохо понимаю нынешнюю молодежь, мало ли как они отнесутся к этой истории. Я, пожалуй, уничтожу то, что написал. А как? Сжечь листы у меня не поднимется рука. Лучше, спрячу их подальше. Только сначала прогуляюсь к озеру.