Освобождаясь из сирийских застенков летом 1974-го, Зеэв Феллер еще не знал, что ощущение узника будет преследовать его на протяжении всей жизни, и внутренняя тюрьма – с ее ночными кошмарами и воспоминаниями из прошлого, которая отгородит его от внешнего мира, окажется не менее страшной. Он будет выбираться из нее на протяжении тридцати лет, и когда в конце туннеля уже забрезжит свет, снова окажется на дне бетонного колодца своего прошлого: увольнение с работы выбьет у него хрупкую опору из-под ног.
После окончания Войны Судного дня состоялся обмен пленными: из Сирии и Египта было возвращено около 300 военнослужащих, которые провели в арабских тюрьмах от нескольких недель до восьми месяцев. 19-летний Зеэв Феллер был из тех, что были пленены на Хермоне. За два дня до начала войны Зеэва направили в район Хермона со специальным заданием, никак не связанным с предстоящей войной. Во всяком случае его к этому не готовили.
- Я прибыл с водителем и еще одним солдатом на место, где никого не знал, и где никто не знал меня, - вспоминает Зеэв. –Задание по каким-то причинам откладывалось, но и приказа вернуться в свою часть я не получил. А тут наступал Судный день, и водитель сказал: «Я поеду домой, мне надо готовиться к молитве».
…В два часа дня на Хермон обрушился шквал огня. В первый момент никто даже не понял, что началась война. Укрывшись в бункере, израильтяне прислушивались к происходящему снаружи. Бомбежка вдруг прекратилась, но совсем близко затрещали автоматные очереди, раздались взрывы гранат. Подавляющее число тех, кто находился внутри бетонного укрытия, начиненного электроникой и именуемого «глазами Израиля», были техниками: оружие брали, только когда покидали базу.
Сирийцы начали забрасывать гранатами вентиляционные люки: израильтянам пришлось переместиться внутрь, где было совсем мало воздуха. Сколько времени могли продержаться там несколько десятков человек без воды и еды? К тому же, и командовать уже было некому: большая часть офицеров покинула Хермон под прикрытием темноты, захватив с собой часть солдат, а среди тех, кто угодил в ловушку, бойцов почти не осталось. Если в первые часы обстрела командир гарнизона еще пытался связаться с артиллерией и ВВС, прося поддержать Хермон огнем и отогнать сирийцев, то теперь надежд на осталось. Армии было не до них: сирийские танки дошли уже почти до самой Тверии.
Ближе к полудню израильтяне решили выходить. Заметив движение, сирийцы открыли сумасшедшую стрельбу из всех видов оружия. Двое были уже убиты. Кто-то сорвал с себя белую майку, начал ею размахивать: пуля угодила ему в руку, но сигнал без внимания не остался. Стрельба прекратилась.
Сирийцы обрушили на покидающих убежище израильтян страшные удары; сорвали с них часы, цепочки, погоны; перевязали руки телефонным кабелем. Но и этого им показалось мало: у пленников были вырваны все пуговицы, вытащены брючные ремни и шнурки, после чего их связали в одну цепь и погнали вниз, вдоль ручья, усеянного валунами. Едва падал один, он увлекал за собой остальных. Но всякий раз сирийцы жестокими побоями заставляли всех подниматься, а тех, кто не мог встать на ноги, убивали на месте.
Спуск по крутому склону продолжался на протяжении нескольких часов. Внизу процессию поджидали машины «скорой помощи» (сирийцы боялись привлечь внимание израильской авиации, знали, что машины с медицинской эмблемой те бомбить не будут). Пленникам надели на голову черные мешки из плотной ткани и куда-то повезли.
Эти мешки с израильтян не снимали на протяжении трех недель, пока продолжались круглосуточные допросы, сопровождаемые побоями и пытками. Без еды, вынужденные справлять нужду под себя, в жутком холоде (бросая на бетонный пол, пленных обливали водой, чтобы те не могли даже на короткое время провалиться в сон), они догадывались о смене дня и ночи только по пению петухов и вою шакалов.
У Зеэва тогда не было мыслей о доме, о прошлом: все было подчинено одному желанию: выжить. Во что бы то ни стало выжить. И он повторял своим мучителям одни и те же слова: «Я не знаю, почему меня отправили на Хермон. Мне ничего не сказали. Это была обычная переброска с одной базы на другую. Никаких особых поручений у меня не было». Следователи хотели знать, почему накануне войны он вдруг оказался в части, к которой не был приписан (у них в руках было его воинское удостоверение), но Зеэв изо всех сил держался за свою легенду, лишая сирийцев возможности выбивать из него новые признания. Позже, уже в тюрьме, он узнал от своих сокамерников, служивших в разведке и хорошо владевших арабским, что среди следователей были палестинцы и бывшие израильские арабы.
- Мне помогла пережить допросы надежда, - тихо произносит Зеэв. - Я убеждал себя, что еще немного, и допросы кончатся, надо только потерпеть. Я не сломался, потому что хотел победить в этой своей личной войне, подчиненной одной цели - выжить.
- Ты ненавидел своих мучителей? – спрашиваю я Зеэва.
- Я не мог ненавидеть тех, чьих лиц я не видел. Да и какие эмоции могли у меня быть в этом аду, когда я не знал, откуда последует очередной удар, не мог к нему подготовиться. Мне было больно, очень больно, иногда я кричал и даже визжал от невыносимой муки – у каждого человека есть болевой порог, когда он уже не в силах сдержать крик, но я знал, что рано или поздно пытка закончится, наступит передышка, и ожидание этой минуты придавало мне сил. Не все выдержали пытки - сломались. Один молодой офицер разведки рассказал сирийцам под пытками не только о себе, но и выдал много сведений об армии, поскольку его отличала хорошая память. У него в тюрьме были лучшие условия, чем у других пленных офицеров, и по возвращении в Израиль они, считая его предателем, с ним не общались.
…Через три недели пленных перевели в тюрьму, расположенную в Дамаске. Летчиков и офицеров поместили отдельно, а всех остальных заперли в общей камере (восемь метров в длину и четыре в ширину) где не было ничего, кроме раковины, холодного душа и туалета, ничем не огороженных. Это была та самая камера, в которой в течение трех лет сирийцы держали трех израильтян – летчиков Гидона Магена, Боаза Эйтана и штурмана Пини Нахмани, возвращенных из плена накануне Войны Судного Дня (Израиль обменял их летом 1973-го с Сирией на пятерых высокопоставленных сирийских офицеров и 46 солдат, захваченных в июне 1972-го во время операции «Аргаз-3» – автор.). На стене еще сохранились выцарапанные ими надписи на иврите с их именами и датой плена. Теперь в ту же камеру, рассчитанную на трех человек, сирийцы бросили тридцать пленных, выдав каждому по два одеяла. Чтобы не околеть от холода, им пришлось разбиться на четверки и разложить часть одеял на бетонном полу вместо матрасов.
Так они провели в этой камере около восьми месяцев - в жуткой тесноте, ужасных условиях, подвергаемые издевательствам со стороны сирийцев, продолжавших таскать их на допросы. Первые четыре месяца пленники не знали ничего о том, что происходит за стенами тюрьмы, и находились в жутком напряжении. Неудивительно, что между обитателями камеры нередко вспыхивали ссоры и даже драки, причем, из-за пустяков: дележки еды, которую сирийцы приносили в больших кастрюлях, или очередности – кому спать возле туалета или около входной двери, где в первую очередь доставались удары от стражников. В первое время еще выручали истории, которые узники рассказывали друг другу о своем детстве, семье, любимых; пересказы увиденных фильмов и прочитанных книг, но проходили дни, недели, месяцы, а они все еще пребывали в мучительной неизвестности, задаваясь теми же вопросами: что с ними будет? знают ли их близкие о том, что они живы? предпринимает ли Израиль какие-то шаги для освобождения их из плена?
Изредка пленных водили по ночам в баню, предварительно надев на головы черные мешки и подвергая по дороге всевозможным издевательствам: сталкивая лбами, ударяя головой об стену, заставляя бежать по направлению к лестнице, которой они видеть не могли и всякий раз скатывались кубарем вниз. Издевательства продолжались и в душе, где стражники обдавали узников то кипятком, оставлявшим ожоги, то ледяной водой. Иногда израильтянам удавалось найти в бане обрывки местных газет, из которых они, благодаря тем, кто знал арабский, выуживали крупицы информации о том, что происходит за стенами тюрьмы. Так они узнали, что война уже закончилась и начались переговоры с Египтом об обмене пленными. Однако их положение оставалось прежним.
И вдруг что-то изменилось. Впервые за долгие месяцы пленным вдруг принесли крошечные кусочки мяса, бросили на пол матрасы, вывели на короткую прогулку, подстригли…Через неделю в камере появились представители Красного креста. Они рассказали узникам, что между Сирией и Израилем начались переговоры об обмене пленными и предложили заполнить анкеты.
- Когда я начал отвечать на вопросы анкеты – кто я такой, откуда, каково состояние моего здоровья, - у меня появилось странное ощущение, словно мне вернули меня самого, - вспоминает Зеэв.
…Вскоре в камеру впервые появились книги, вернее, пропагандистские брошюры на английском языке, авторы которых пытались доказать, что у Израиля нет права на существование. Книги на иврите и посылки из дома стали приносить позже. Несмотря на визиты Красного Креста, надзиратели, среди которых были палестинцы, продолжали издеваться над израильтянами, но уже втихаря, так, чтобы об этом не узнало тюремное начальство. Один из стражей оказался любознательным, и, в отличие от других, расспрашивал пленных об их стране. Его поразило, что все они закончили школу. Оказалось, что большинство надзирателей не умели ни писать, ни читать, и полагали, что в Израиле нет дорог и бродят одни верблюды.
…Вскоре после окончания Войны Судного Дня родители Зеэва получили на него «похоронку» и указание военного раввина сидеть «шиву». Они не верили, что их сын погиб, продолжая поиски, и спустя несколько недель вдруг опознали его на групповом снимке пленных, напечатанном в одной из немецких газет.
...Накануне процедуры обмена пленными сирийцы отправили узников на санобработку (камера кишела вшами), переодели их в израильскую форму.
Рано утром всех вывели наружу, запретив что-либо брать с собой, и посадили в автобус. Пленным приказали закрыть глаза (Красный Крест выразил протест по поводу того, чтобы им на голову надевали черные мешки). До аэропорта автобус сопровождали сирийские мотоциклисты. Местные жители, стоявшие на обочине, не понимали, что это значит, но на всякий случай сопровождали процессию аплодисментами - и так до самого аэропорта.
Самолет с пленными приземлились на военном аэродроме в Израиле, где их встречали родственники, которым уже успели сообщить о прибытии.
Домой всех отправили на такси. В районе, где жила семья Зеэва, улицы были полны народа: все радовались возвращению пленных. Затем началось нашествие журналистов: радио, телевидение, газеты… Двери дома не закрывались.
- Три дня я находился в состоянии эйфории, - вспоминает Зеэв, - а в воскресенье всех, кто вернулся из плена, забрали в район Зихрон-Якова, в закрытое, охраняемое место, где нас допрашивали в течение месяца. Военные следователи относились к нам очень жестко, и я их понимаю: они были обязаны выяснить, какую именно информацию мы сообщили сирийцам под пытками, чтобы оценить размер ущерба, нанесенного безопасности страны. Но все равно у меня остался очень тяжелый осадок после этих допросов.
…Эйфория быстро сменилась состоянием подавленности. Зеэв не мог смириться с мыслью, что в отличие от летчиков, сбитых в бою, он попал в плен совсем не по-геройски, не успев сделать ни единого выстрела. Несмотря на то, что все радовались его возвращению, он испытывал жуткое унижение от самой ситуации, ему казалось - лучше уж быть убитым, погибнуть в бою, чем попасть в плен, да еще при таких нелепых обстоятельствах. Эти тяжелые мысли лишили его покоя на многие годы.
- Тебя преследовали кошмары? Снились плохие сны? – спрашиваю я Зеэва.
- Они преследуют меня до сих пор, просто я научился с ними как-то жить, - тихо отвечает он. - Моя реабилитация была очень тяжелой. Меня не покидало ощущение, что я нахожусь в каком-то аквариуме, где в любой момент может случиться нечто ужасное и нужно все время защищаться. На улице и даже дома любой громкий звук заставлял меня подскочить, ввергая в состояние паники. Из-за постоянного чувства тревоги я никак не мог на чем-то сконцентрироваться, учеба давалась мне с большим трудом, полученная информация в памяти не держалась, вместо четырех лет я провел в университетских стенах шесть. Мне было трудно общаться с людьми, я жил в постоянном страхе, никому не доверяя. Никто меня не понимал, а государство тогда еще не знало, как помочь таким, как я. Прошло очень много лет, прежде чем в Израиле заговорили о посттравматическом синдроме у людей, переживших плен, и министерство обороны взяло нас под свою опеку.
- И все-таки, несмотря ни на что, у тебя все в жизни состоялось: есть семья, дети, до недавнего времени ты занимал в компании высоких технологий высокую должность.
- Занимал…пока там не сменился генеральный директор и не отправил меня на улицу. Я сказал ему: «Ты поступаешь очень плохо. Для меня это не просто потеря работы, а настоящий крах. Многие из тех, кто пережил плен, до сих пор не смогли найти себя, восстановиться, а я все годы работал, и только работа спасала меня от моего прошлого». Но он даже не стал слушать, просто отмахнулся, и все. Мне 55 лет, и вот уже целый год я не могу найти работу. Меня угнетает одиночество, возвращаются картины прошлого, у меня очень плохие сны, но я не хочу сдаваться.
К нашему разговору присоединяется Тами, жена Зеэва:
- Иногда он так страшно кричит во сне: «Хватит! Хватит!» А когда бодрствует, то вскакивает от любого звука, постоянно проверяет, не открыта ли дверь, в каком положении защелки на окнах…
- Если бы не Тами, не ее поддержка… - вставляет Зеев.
- Как вы познакомились?
- Совершенно случайно, - говорит Тамар. – На улице. Мы начали встречаться. Зеэв был очень молчаливым и стеснительным парнем. Моя мама, узнав, что он вернулся из плена, стала говорить мне: «Ты не боишься, Тами, что у него могут быть проблемы?». Я и сама порой спрашивала себя: «А если он всегда будем таким?», но тешила себя надеждой, что со временем все изменится. Через два года мы поженились. Хупу нам делал тот самый рав, который благословил его по возвращении из плена и пообещал, что будет проводить хупу на его свадьбе.
И после свадьбы Зеэв продолжал оставаться таким же молчаливым и замкнутым. Он никогда не рассказывал мне о том, чтобы было в плену. Темы прошлого мы никогда не касались - это было "табу". Единственный раз в году мы вспоминали о его пребывании в плену 6 июня, когда родители Зеэва приходили к нам с бутылкой вина и тортом, чтобы отметить второе рождение своего сына – день его возвращения из сирийской тюрьмы. В их доме все годы хранились альбомы с фотографиями и документами того времени. Когда отец Зеэва умер, его мама передала все это нам.
Время шло, но ничего не менялось, - продолжает Тами. – Я чувствовала себя ужасно одинокой. Зеэв любил меня, но боялся проявлять свои чувства. Когда приходили гости, он забивался в угол, словно чужой, и молчал. Жил только работой, ни с кем не общался. Когда родились дочь и сын, Зеэв начал панически за них бояться: каждую минуту, что они находились вне дома, не находил себе места. Я знала, как Зеэв любил детей, но и с ними он боялся проявлять свои чувства: погладить лишний, раз, приласкать…. Все отцовское тепло достались только нашему младшему сыну, который родился, когда Зеэву уже оказывали психологическую помощь, как и другим бывшим пленным.
…Постепенно все защитные блоки, которые Зеэв выстроил после возвращения из плена, падали. Он вдруг почувствовал вкус к жизни и, как младенец, который делает первые шаги, учился проявлять простые человеческие чувства: заботу о ближних, сочувствие к другим. Вдруг начал ходить на родительские собрания в школу, где никогда прежде не был.
- Это напоминало мне ситуацию, когда человек, потерявший ногу, учится ходить с помощью протеза. У него никогда не будет ноги, но он сможет ходить, - тихо произносит Тами.
…Недавно Зеэв Фелер принял участие в демонстрации в поддержку Гилада Шалита, находящегося в плену.
- Меня возмутила фраза Ципи Ливни о том, что не каждого солдата можно вернуть домой, - говорит Зеэв. – Но ведь наша армия тем и отличается от армии наемников, что солдаты защищают свою страну, надеясь, что и она не оставит их в трудной ситуации на произвол судьбы. У меня нет сомнения в том, что нужно заплатить любую цену для того, чтобы вернуть Гилада в семью. В отличие от нас, пленных Войны Судного Дня, он удерживается не государственными структурами, а террористической организацией, игнорирующей какие-либо общечеловеческие нормы. Кроме того, Гилад в застенках один, целых три года - один. Надо как можно скорее вернуть его из плена – любой ценой.
Когда же это произойдет, поначалу будет большая радость, даже эйфория. У Гилада начнут брать бесконечные интервью, но настанет день, когда он окажется только в кругу близких, как это было со мной. Я по себе знаю, что когда человек, переживший подобное, остается наедине с собой, он тут же начинает проваливаться в прошлое… Его нужно постоянно поддерживать, буквально вести по жизни за руку, окружать любовью и заботой. К счастью, теперь это понимают. Если бы мы, пленные Войны Судного Дня могли рассчитывать на такое понимание тридцать лет назад, наша жизнь была бы совсем другой. При том, что в моем пребывании в плену не было ничего героического…
- А я с Зеэвом не согласна, - возражает Тами, – и считаю, что мой муж герой. И наши дети так считают. Он перенес в плену ужасные страдания, но не сломался, не позволил себе расслабиться, не снял с себя ответственности за свое будущее. Закончил университет, все годы работал, занимал высокую должность. Он хороший муж и прекрасный отец. Так что свою личную войну с призраками прошлого Зеэв выиграл.